– Скажите честно, – заговорил Степан Александрович, и голос его (то ли от ночного мрака, то ли от волнения) звучал как-то глухо. – Вы считаете, Любовь Осиповну убили из-за того, что она знала, где моя жена?
Амалия покачала головой и призналась:
– Пока я вообще не знаю, что и думать. Полагаю, как только на мой запрос придет ответ, мы с вами сможем отыскать Домбровского и от него узнаем, что стало с вашей женой.
– Ничего хорошего, – внезапно заявил Севастьянов. – Она пошла по рукам, вот и все. А гусара давно бросила – точно так же, как бросила меня. Но я, глупец, на что-то надеялся, верил…
Он не договорил, однако Амалия и так поняла, что он имеет в виду.
– Уже поздно, – внезапно сказал Степан Александрович. – Вам нельзя в темноте возвращаться в Синюю долину. Там дорога нехороша, ночью можно упасть с лошади. Если вам угодно, я могу проводить вас до «Бель Вю», Гаврила Модестыч предоставит вам ночлег.
– Да, разумеется, – согласилась Амалия, думая совсем о другом. – Надо будет им сказать, чтобы задали Мушкетеру овса.
У входа в гостиницу они столкнулись с рыжим Антошей. Завидев Амалию, юноша так смутился, что все его веснушки буквально вспыхнули.
– Антон, скажи дяде, что баронесса Корф переночует у вас, – проговорил Севастьянов. – И пусть о лошади как следует позаботятся.
– Ты что же, теперь при гостинице состоишь? – спросила Амалия, когда Степан Александрович ушел.
Веснушчатый юноша застенчиво кивнул. И после небольшой заминки объяснил:
– В лавке несчастье случилось.
– Несчастье? – насторожилась Амалия. – Что за несчастье?
– Я на портрет государя чай опрокинул, – признался Антон. – Пропал портрет, совсем пропал. А папенька на меня накричал, что я погибели его хочу.
Амалия поглядела на его сокрушенное лицо, и ее неудержимо потянуло расхохотаться. Но она знала, что это обидит Антона, и героическим усилием сумела сдержаться.
– Сейчас в гостинице уже не топят? – спросила она.
– Нет, – ответил Антон, – но если вам угодно, я могу распорядиться.
– Да, – сказала Амалия. – В мае бывают холодные ночи, и мне не хотелось бы простудиться. За беспокойство я заплачу, не волнуйся.
– Что вы, какое беспокойство! – возразил юноша и, радуясь, что дядя Гаврила уехал по делам на какую-то ярмарку и он, Антоша, единолично может отдавать приказы, побежал распоряжаться.
4
Когда Амалия утром вернулась в Синюю долину, Дмитрий доложил, что для нее пришла телеграмма, а кроме того, с нарочным прибыло письмо. Узнав на конверте почерк Зимородкова, телеграмму Амалия покамест отложила и принялась за чтение ответа, который ей прислал ее друг.
Следует отметить, что Зимородков на редкость дотошно выполнил просьбу Амалии. В письме он перечислил всех Домбровских, которые служили в армии, с названиями полков и описанием мест нынешней дислокации тех самых полков. Всего людей с такой фамилией набралось сорок шесть человек, причем гусар среди них насчитывалось четверо. Двум из них, братьям, было соответственно двадцать два и двадцать три года, еще один был полковник сорока восьми лет от роду, и, наконец, возраст четвертого гусара Домбровского в настоящее время не имел значения, потому что он в прошлом году умер от перитонита. Впрочем, как уточнил Зимородков, последний Домбровский все-таки дожил до тридцати девяти лет.
Таким образом, ни один из перечисленных в письме людей никак не подходил на роль неизвестного похитителя Натали, и Амалия, подавив досаду (которая накатывала на нее всякий раз, когда сложное дело поворачивалось не так, как она рассчитывала), стала читать дальше.
«Что касается вашей госпожи Лапиной (в замужестве Севастьяновой), то сия особа успела оставить по себе довольно значительный след в наших архивах. Что только она ни выдумывала, дабы не выступать свидетельницей на процессе господина Перепелкина, каковой процесс, конечно же, мог нанести серьезный ущерб ее репутации. Потому что именно из-за нее вышеозначенный г-н Перепелкин сначала влез в долги, а потом и вовсе стал употреблять не по назначению казенные деньги, желая обеспечить даме сердца вояжи в Париж и Баден-Баден, хорошо обставленную квартиру в Москве, собственный выезд и т. д. В конце концов все открылось, и получился грандиозный скандал. Замять дело не удалось, хотя Перепелкин и клялся, что вернет деньги, мол, на него нашло временное затмение и т. д. Следует отметить: несмотря на толки о затмении и прочих астрономических явлениях, он до последнего покрывал свою любовницу, чтобы она пострадала как можно меньше. Ни к чему хорошему, разумеется, его поведение не привело. Постановлением суда он был признан виновным и приговорен к ссылке в Тобольск, откуда принялся слать виновнице своего жизненного крушения многочисленные письма. По нашим сведениям, он приглашал ее ехать к нему разделить его судьбу, но Наталья Георгиевна отчего-то не поспешила ответить согласием на сие предложение. Проведя в ссылке несколько лет, ссыльный неожиданно бежал в начале этого года.
В данное время Вениамин Александрович Перепелкин находится в розыске, но так как он всего лишь растратчик, а не лицо, представляющее опасность для государственного строя, нельзя сказать, чтобы искали его особенно усердно. Скорее всего, он либо скрылся за границу, либо проживает где-то по чужому виду. Его жена Нина Антоновна, его отец и родственники (мать умерла в декабре прошлого года) утверждают, что не знают, где он находится, и что они не имели от беглеца каких-либо вестей. Их показания были подтверждены показаниями дворников[22] и прислуги. Насколько им можно верить, я полагаю, вы понимаете не хуже меня».
Дальше в письме были довольно подробно перечислены приметы беглого Перепелкина, а также прилагалась биография Натали, взятая из архива сыскного отделения.
Судьба женщины оказалась вполне обычной для ее круга: отец бросил мать, которая растила дочь совершенно одна, потом у красивой девушки появился первый покровитель, второй, третий… Она пыталась выступать на сцене, но, хоть и называла себя артисткой, таланта у нее не было никакого. История с Перепелкиным наделала много шума, его семья возбудила против нее процесс и потребовала продать квартиру и выезд, чтобы хоть как-то покрыть нанесенный казне урон, газеты стали рисовать на нее карикатуры и открыто называть камелией[23]. Словом, только ленивый не бросил в нее камень. И тут на ее жизненном горизонте появился бесхитростный, не слишком богатый, но зато надежный провинциал, в котором она увидела свое спасение. А потом был вечер у Оленьки Пенковской и исчезновение Натали, которое чем дальше, тем сильнее тревожило Амалию.
Она вздохнула и стала вновь читать бесполезный список Домбровских, который, судя по всему, ничем не мог ей помочь.
Вошла Лиза и объявила, что явился господин Севастьянов и спрашивает, может ли она его принять.
– Пешком? – буркнула Амалия.
– Нет, на двуколке прибыл, – несколько удивившись вопросу, ответила горничная.
Через минуту Степан Александрович уже входил в гостиную, держа под мышкой серую кошку. Едва поглядев на его лицо, Амалия уже знала, что он ей скажет.
– Я получил сегодня еще одно письмо с буквами из газеты, – сообщил Севастьянов после того, как они обменялись обычными приветствиями. И протянул Амалии конверт с отпечатком чьего-то грязного пальца.
Развернув его, Амалия извлекла листок, на котором значилось:
«ТЫ УБИЛ СВОЮ ЖЕНУ, НО ТЕБЕ НЕ МИНОВАТЬ РАСПЛАТЫ».
– Это уже начинает меня нервировать, – сердито сказал Севастьянов.
Амалия, не отвечая, задумчиво смотрела на конверт.
– На сей раз отправлено из Ярославля? – спросила она.
– Да.
– Однако автор писем чертовски предусмотрителен, – пробормотала молодая женщина. – То Серпухов, то Ярославль… – Она покосилась на Степана Александровича. – Что за газета, у вас нет никаких соображений? Я имею в виду, из которой вырезали буквы.
Севастьянов призадумался.
– Первый раз, когда я получил письмо, мне показалось, что буквы похожи на те, что в заголовках «Нового времени», – признался он. – Я же выписываю эту газету. А тут… – Он глубоко вздохнул и покачал головой. – Нет, точно не «Новое время». Скорее, какая-то дешевая провинциальная газета вроде «Губернского вестника» или «Уездных вестей». Видите, какая скверная печать, какие слепые буквы? Поэтому я и думаю, что тут использовали наше местное издание.
– А вы выписываете местные газеты? – как бы между прочим осведомилась Амалия. – Мне бы хотелось все-таки поточнее узнать, откуда взяты буквы.
– Местные – нет, – отозвался Степан Александрович. – Там, знаете ли, все-таки пищи для ума маловато. Вот «Новое время» читать интересно, хотя я не во всем с ними согласен. И «Вестник Петербурга», который господин Верещагин издает, – любопытная газета.
– Верещагин – мерзавец, – спокойно сказала Амалия.
– Верещагин – мерзавец, – спокойно сказала Амалия.
Степан Александрович поежился, поглядел на ее лицо и подумал, что у нее наверняка должны быть свои причины, чтобы так говорить. Может быть, она даже лично знакома со знаменитым редактором и владельцем нескольких изданий[24]. Но он постеснялся расспрашивать, а у Амалии не было охоты давать объяснения.
– Вы получили сведения о том человеке? – после паузы спросил он.
– О Домбровском? Да. Хотя и… Скажите, вы совершенно уверены, что его фамилия Домбровский?
– Конечно, – слегка удивившись вопросу, ответил Степан Александрович. – Я же прекрасно помню, как мы шли по улице, и вдруг Натали воскликнула: «О, надо же, я готова поклясться, что это Домбровский!»
– Но вы видели его вблизи? – настаивала Амалия. – Ему действительно было столько лет, сколько вы сказали? То есть лет двадцать пять – двадцать шесть, стало быть, сейчас ему должно быть около тридцати?
– Разумеется, – отозвался Степан Александрович. – Я же не слепой! Он сказал, что в городе ненадолго, был очень любезен с Натали, пожелал мне, – тут мужчина поморщился, как от физической боли, – удачи и пошел дальше.
– А с чего вы взяли, что он гусар? На нем была гусарская форма?
– Нет, он был в штатской одежде. Но Натали сказала, что он служит в гусарском полку.
Мгновение Амалия смотрела на него, не понимая. Затем еще раз взглянула на письмо, которое лежало перед ней, – и все для нее сразу же стало на свои места.
– Все ясно, – объявила она, поднимаясь с места. – Значит, мы едем в Звенигород. Дмитрий! Запрягай карету, немедленно! Отвезешь нас на вокзал! – Она обернулась к Севастьянову, глаза ее сверкали. – Только, Степан Александрович, давайте прежде всего условимся. Никаких необдуманных действий, хорошо? Я понимаю ваше состояние, но прежде всего нам необходимо выяснить, что произошло с Натали. Поэтому с Домбровским буду разговаривать я, а вы будете только слушать. Договорились?
Севастьянов кивнул, глядя на нее во все глаза.
– Значит, вы нашли его? – с робостью, странной в таком гиганте, спросил он.
– Думаю, что да, – коротко ответила Амалия. – Едем!
– А как же Мышка? – всполошился Степан Александрович. – Я не могу ее бросить!
– Мышка останется здесь и будет ловить мышей, тем более что их тут видимо-невидимо. – Амалия умела распоряжаться не хуже какого-нибудь генерала. – Дмитрий, да поторапливайся же!
Она в нетерпении схватила со стола письмо Зимородкова, и от резкого движения на пол упала телеграмма. Степан Александрович нагнулся и подобрал ее.
– Ах да, телеграмма… – вспомнила Амалия. Занятая письмом, она начисто забыла о телеграмме из дома. – Дайте-ка ее сюда.
Текст телеграммы гласил:
«КАЗИМИР СОШЕЛ С УМА ПОСЫЛАЮ ЕГО К ТЕБЕ ЖДУ РАСПОРЯЖЕНИЙ НАСЧЕТ АДВОКАТА МАМА»
– О нет! Только этого не хватало! – вырвалось у Амалии сердитое восклицание. – Лиза! Если сюда в мое отсутствие явится маленький господин и скажет, что он мой дядя Казимир, пусть его разместят где-нибудь и кормят, но не более того. Денег ему не давать, карт в руки не давать! А если он начнет возмущаться, скажите ему, что он может возвращаться домой! Дмитрий, ты уже запряг лошадей? В мое отсутствие остаешься вместо управляющего! И не забудь найти мне кого-нибудь, кто бы ухаживал за садом!
5
Учения только что закончились. Раевский, командир 6-го гусарского полка, расквартированного с осени прошлого года в Звенигороде, сделал офицерам напоследок несколько замечаний и разрешил разойтись. Он уже предвкушал роскошный ужин, который ждет его в доме купца Карякина, человека, который благоговел перед армией и сам мечтал когда-то стать военным, но возле дома Раевского встретил денщик и доложил, кашлянув в кулак:
– Ваше высокоблагородие, там дама-с, и с ней господин. Говорят, что желают видеть вас. По делу, – добавил он.
Раевский тяжело вздохнул, сразу же вспомнив историю, которая приключилась полгода назад с одним из его офицеров и закончилась поспешной свадьбой; нервы тогда потрепала Раевскому порядочно. Он смотрел сквозь пальцы на любовные приключения своих подчиненных, но ненавидел, когда ему приходилось держать ответ за их шашни.
«Интересно, кто на сей раз? – мрачно подумал он. – Лосев, что ли? Этот молодец своего не упустит, даром что замухрышка. Или Закревский? Тот на днях хвастался, что закрутил роман с одной из местных дам. Мало ему было дуэли в прошлом году…»
Денщик кашлянул снова, и Раевский сердито покосился на него.
– Дама хоть хорошенькая? – безнадежно спросил он.
– Хорошенькая, – радостно осклабился денщик. – Да вы не волнуйтесь, ваше высокоблагородие. Если у нее и есть дочь, то она еще в куклы играет.
Чувствуя в душе неимоверное облегчение, Раевский все же поставил денщику на вид неуместность его замечания и вошел в дом.
Когда он увидел гостью, все недавние соображения о любовных приключениях господ офицеров его полка, а также прочие сиюминутные и суетные мысли мигом вылетели из его головы.
Как уже понял читатель, причиной того, что Амалия решила зачем-то ехать в Звенигород, было письмо ее друга Зимородкова. А еще точнее, несколько строк в том самом письме: «Домбровский Юлиан Юлианович. 32 года, врач 6-го гусарского полка. Нынешнее место дислокации – Звенигород».
Если человек служит в гусарском полку, то это, согласитесь, еще не обязательно означает, что он является гусаром. В конце концов, он может оказаться и самым обыкновенным конюхом. И, поскольку Амалия имела основания думать, что Зимородков предоставил ей самые точные сведения, она решила, что именно этот Домбровский – единственный, кто имел отношение к гусарам и к тому же подходил по возрасту, – и является тем самым похитителем Натали.
Однако на пути в Звенигород, несмотря на соглашение, Севастьянов несколько раз повторил: «Если он разбил ей жизнь, я убью его», что Амалии не понравилось. Поэтому она заметила, мол, для начала надо навести справки у полковника, – кому, как не ему, знать всю подноготную его людей.
Не подозревая о сложных хитросплетениях судьбы, которые привели к нему красивую даму и ее угрюмого, похожего на медведя спутника, Раевский объявил, что он рад, счастлив, готов служить и вообще находится целиком в распоряжении баронессы Корф. На Севастьянова гусарский командир уже не смотрел.
– По правде говоря, господин полковник, – сказала Амалия, – мы бы хотели навести у вас справки о вашем враче, господине Домбровском.
Раевский немного удивился. Лично он может зарекомендовать Юлиана Юлианыча как добросовестного, знающего свое дело человека. По крайней мере, в полку на него нет никаких нареканий.
– Вы бы не могли послать за ним? – попросил Севастьянов, которому успели наскучить все эти китайские церемонии. – Я бы хотел сказать ему несколько слов.
– Да, конечно, – сказал Раевский. – Мишка! Сходи-ка к Ферье, к портному, да позови Юлиана Юлианыча сюда. Он у портного квартирует, – пояснил он, улыбаясь Амалии. – А зачем вы хотите его видеть, сударыня? Неужели он что-то натворил?
– Возможно, – отозвалась Амалия, ничуть не погрешив против истины. – Кстати, как поживает его жена? Ее зовут Натали, кажется?
– Да, – подтвердил Раевский. И продолжил: – Но насчет его жены я, сударыня, ничего не могу вам сказать, потому что он с ней разошелся, и довольно давно. Да и, насколько мне известно, у них был брак, так сказать, по обоюдному согласию, а не тот, что одобрен церковью.
Степан Александрович сделался красен, как медный таз. Амалия с тревогой покосилась на него. Все было ясно. Или почти все, кроме нескольких деталей, которые не давали баронессе покоя. Например, почему Натали, убегая из дома, не взяла с собой драгоценностей? Содержанка, да еще такая искушенная, она должна была прекрасно знать, что лучше всего забирать с собой то, что еще может ей пригодиться. Или то, что она держала дома, было пустяком по сравнению с ценностями, которые она, скажем, хранила в банке и о которых не подозревал наивный Севастьянов?
В коридоре послышались шаги и голоса.
– А вот и Юлиан Юлианыч, – сообщил Раевский.
Дверь отворилась, и в сопровождении денщика в комнату вошел высокий блондин довольно приятной внешности. Однако прежде, чем он успел сделать несколько шагов, страшно побледневший Степан Александрович сорвался с места – и бросился на него.
То, что последовало за этим, денщик Мишка в компании других денщиков позже описывал так: «Чуть не уходил он, значится, доктора-то. Ты, кричит, ее погубил, я тебя убью, и всякое такое. Еле-еле мы с полковником его оттащили. Полковник-то мой человек сильный, да и он бы не справился, коли купец наш не прибежал бы на подмогу. Только купец, значится, и смог с медведем этаким сладить. А то никак!»
Когда Карякин, Раевский и денщик объединенными усилиями отволокли наконец разъяренного Севастьянова в другой конец комнаты, Домбровский медленно опустился на стул, растирая шею.