Общая тенденция угадывается такая: достижения Екатерины яркие, но поверхностные, всё это – «гром победы раздавайся, веселися славный росс» , списки выигранных сражений, Потёмкин, Суворов, Румянцев, Орлов-Чесменский – хорошо для школьников, для «патриотического воспитания». А интеллектуалы, начиная с Чацкого, должны смеяться над «забытыми газетами времён Очаковских и покоренья Крыма», отыскивать философские глубины, любоваться парадоксами деяний Павла, которого величают «русским Гамлетом». Он обуздал помещиков, ограничил барщину тремя днями, жил, «опережая время», «жил слишком быстро»… Но он же, услыхав от кого-то однажды, будто участь помещичьих крестьян лучше участи казённых, за время своего царствования роздал до 600 000 душ казённых крестьян помещикам. Вот пример действия основанного на «половинчатой» информации, а скорее всего – «уполовиненной» с корыстными целями.
Да, в первой половине XVIII века заметили, что петровская система управления через расквартированные воинские команды изжила себя и под «своими» помещиками крестьяне зажили лучше. Но 60 лет спустя тот некто, озвучивший Павлу сведения о жизни крестьян, наверняка сам получил немалую долю из тех 600 000 розданных душ. И многие Павловы парадоксы, так сегодня утончённо истолковываемые, были просто умножением на минус единицу всех деяний ненавистной матери.
Воевала Екатерина с поляками, взяла (на поле боя) в плен Костюшко. Павел выпускает его, да ещё дарит имение и, опять же, русских крепостных в придачу. Хорошо хоть Костюшко был искренним революционером и от даримых Павлом крепостных душ отказался. А то ведь, вообразите, какой вышел бы национальный позор: среди подаренных Костюшко крепостных, допустим, оказываются родители солдат, победивших и взявших его в плен в Польше! Впрочем, подобных гнусных парадоксов всё же немало наприключалось в России конца XVIII – середины XIX века.
И ещё раз укажу на «инвариантность» внутри– и внешнеполитических тенденций. Когда внутри вся политика сводилась к прикрытию колоссального обмана, замещения общенародного государства дворянским, именно тогда с фатальной неизбежностью и внешняя политика сводилась к столь же гигантскому самообману (апофеоз которого – Священный союз, бесплатная европейская жандармская служба).
Подробнее о войнах Екатерины и Павла будет сказано далее. О геополитических итогах было сказано раньше: (в екатерининских войнах достигнута важнейшая «естественная граница» – Чёрное море, воссоединены все три ветви русского народа). А с точки зрения темы этой главы пропасть между екатерининскими войнами и экспромтами её сына и обоих внуков следующая: до 1795 года каждая война означала присоединение земель, пригодных для расселения русских крестьян. Целая страна, Новая Россия, Новороссия вместила миллионы. После 1795 года 1) настал черёд и проигранным войнам, 2) войны, даже выигранные, теперь приносили только громадные проблемы (Польша, Финляндия, Священный союз…).
Вот парадокс! Вроде те же славные фамилии: Суворов, Кутузов, Багратион, Милорадович, тоже славные победы… Но за этими яркоцветными султанчиками, флагами, крестиками сражений на картах скрыты совершенно разные явления. Одна из статей неформального «общественного договора» была нарушена: власть, забирая у нации часть его сил, перестала решать национальные задачи.
Но может, после 1795 года и не было объективных возможностей, новых земель?
Тут-то и находится ещё один довод, подтверждающий правомерность выделения в самом начале этой книги периода «ДвуАлександрия» ! Периода возвращения Александров II и III к осмысленной, национальной внутренней и внешней политике.
Айгуньский договор 1958 года даёт России Приамурский край, Пекинский договор 1860-го – Приморский край. И, что важно, Китай передаёт России эти почти незаселённые области НЕ после какой-либо проигранной им войны. Никакого военного конфликта не было вообще. НЕ силой, но своей… нужностью Россия получила Приамурье, Приморье. Правители Китая, громимого «натовцами XIX века» (Англия, Франция, «Опиумные войны») рассчитали, что появление на Тихом океане России уравновесит ситуацию. (Без Приамурья-Приморья выход России на Восток был неполноценным: по единственной горной тропе Якутск – Охотск через хребет Джугджур проходили лишь вьючные караваны, серьёзные же грузы, пушки… доставлялись кругосветными экспедициями.)
Колонизация новых земель началась сразу, морским путём. Именно так, через гирлянду 12 морей, в 1880-х годах на земли новосозданного Уссурийского казачьего войска переехали потомки Нежинского (на Черниговщине) казачьего полковника Прокопа Шумейко. Мои предки.
А после пуска задуманного Александром III и проведённого Сергеем Витте Транссиба переселение крестьян на Дальний Восток стало крупнейшим геополитическим фактором. Лишние (на землях европейской части страны) люди взяли и удержали самый важный рубеж России – Тихоокеанский, наш «мостик» в XXI век.
Получается, был, был ещё огромный клин земель, пригодных для освоения русскими крестьянами.
Итак, в конце XVIII века, ликвидировав внешние угрозы, Россия вошла в период бурного, уникального в истории демографического роста. Но если два российских сословия – крестьяне и казаки расширенно воспроизводили себя, так сказать – «без потери качества», «проецируя» на новые и новые земли свои сёла и станицы, поставляя тех же по качеству рекрутов и тот же хлеб (но в б о льших количествах), то «расширенное воспроизводство» учителей, врачей и священников, а также администраторов и чиновников требовало, похоже, совсем другой пропорции затрат и, главное, влекло за собой совершенно новые риски. Даже если их «профессиональный компонент» успевал, соответствовал уровню эпохи, то само появление большой популяции образованных людей грозило неизвестными ранее интеллектуальными эпидемиями. Семинарии, университеты стали рассадниками радикалов, вульгарных материалистов, террористов. С этой точки зрения, наверное, и нужно рассматривать печально известный «Закон о кухаркиных детях» : объёмы знаний без устойчивого мировоззрения ощущались (справедливо) как потенциальная угроза. В целом «голова» начала отставать от тела, превращая Россию в эдакого бронтозавра, диплодока.
Потомок древнего рода, один из ведущих историков и публицистов XIX века Борис Чичерин так нелицеприятно судит собратьев-дворян:
«Человека, привыкшего расправляться палкою с своими крепостными, трудно удержать от подобного обращения и с свободными людьми… Вообще людей из низших сословий дворяне трактуют как животных совершенно другой породы, нежели они сами. Дворянская спесь имеет корень в крепостном праве. Дворянин знает, что он дворянин, т. е. человек, по своему рождению предназначенный жить чужой работой – и потому он личный труд считает для себя бесчестием. (Как?) мелкопоместный дворянин может снизойти на какое-нибудь коммерческое предприятие или работу, поставляющую его в личную зависимость от другого, когда у него самого есть две, три души, обязанные служить ему всю свою жизнь, и которых он может безнаказанно сечь, сколько ему угодно? Неудивительно, что помещик стал вообще ленив, беспечен, расточителен, неспособен ни на какое серьёзное дело, горд и тщеславен, раболепен к высшим и груб в отношении к низшим. Чувство нравственного достоинства человека и гражданина исчезло у нас совершенно…»
И уж так получается, что эту (словесную) критику продолжил, но уже делом, племянник Бориса Чичерина, Георгий Васильевич Чичерин, ставший большевиком и народным комиссаром (иностранных дел).
Впрочем, набрать подобных и куда более остро критических цитат – слишком лёгкое дело, тысячи их . Если же открыть книгу «Голоса из России» 1856 года, изданной в Лондоне, но целиком составленной из российских «криков души» , можно по любому пункту найти что-нибудь вроде: «… русский дворянин, как русский человек вообще, ничего не сделает для общественной пользы иначе как по принуждению ».
Важнее признать: русские дворяне, правительство не были как-то особо глупы, недальновидны. Политические решения по многим частным вопросам являли порой образцы искусства управления. Но именно общий вненациональный вектор государственной жизни относил всё к бессмыслице.
В марте 1842 года Николай I выступает перед Государственным советом:
« Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом ещё более гибельным. Покойный император Александр в начале своего царствования имел намерение дать крепостным людям свободу, но потом сам отказался от своей мысли, как совершенно ещё преждевременной и невозможной в исполнении. Я также никогда на это не решусь, считая, что если время, когда можно будет приступить к такой мере, вообще ещё очень далеко, то в настоящую эпоху всякий помысел о том был бы не что иное, как преступное посягательство на общественное спокойствие и на благо государства. Пугачёвский бунт доказал, до чего может дойти буйство черни. Позднейшие события и попытки в таком роде до сих пор всегда были счастливо прекращаемы…» ( « Эпоха Николая I». Под ред. М. О. Гершензона. М., 1910).
Он организует Тайный комитет по подготовке реформы и тогда же, в 1842 году, признаётся в кругу семьи: « Я стою перед самым значительным актом своего царствования. Сейчас я предложу в Государственном совете план, представляющий первый шаг к освобождению крестьян » («Сон юности. Записки дочери императора Николая I, великой княжны Ольги Николаевны, королевы Вюртембергской». Париж, 1963).
Дворяне, оставаясь (почти) в рамках лояльности, тормозят великое дело. Советчики, подобные тому, кто с помощью исторической справки надоумил «друга крестьян и врага дворян Павла» раздать 600 000 крепостных дворянам, всегда найдутся. Наконец, подоспел 1848 год, в Европе – революции, и надо (непременно надо!) напяливать жандармский мундир и идти спасать злейших друзей, евромонархов и особенно австрийского кесаря – уфф, кажется, пронесло! Министр граф П. Д. Киселёв, сделавший абсолютный максимум возможного для крестьян – государственных, и готовивший «Великую реформу» – по помещичьим, свидетельствовал, что после 1848 года « вопрос о крестьянах лопнул».
И как осторожно, робко начинались после Крымской войны эти разговоры – даже царём! Вот как Александр II высказывается в «дворянской столице России» Москве, можно сказать, перед всероссийским съездом крепостников:
«Слухи носятся, что я хочу объявить освобождение крепостного состояния. Это несправедливо… Вы можете это сказать всем направо и налево. Я говорил то же самое предводителям, бывшим у меня в Петербурге. Но не скажу вам, чтобы я был совершенно против этого. Мы живём в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною; следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, чем снизу».
«Чёрно-белый передел»
Итак, народовольцы объявили войну и убили Александра II за то, что он, освобождая в 1861 году крестьян… «обманул, не дал им землю», как с ещё дымящимся пистолетом, сказал царю первопокушенец Дмитрий Каракозов. Но большинство дворян и составлявшие государственный аппарат чиновничество, офицерский корпус, наоборот, считали, что крестьянам дали слишком много земли.
Трагизм. Именно царь Александр, по свидетельству Ключевского (да практически всех историков), личными стараниями, не имея помощников в правительстве, несмотря на упорное сопротивление помещиков и высших чиновников, лично разъезжая по губерниям, смягчал ожесточение помещиков: убеждал, уговаривал, стыдил. « …Благодаря его личному авторитету был утверждён наиболее либеральный из возможных в то время вариантов освобождения (с зёмлей за выкуп)» .
Из моря документов по этому направлению выберем два, хронологически обрамляющих долгий период, когда Россия решалась на Великую реформу. Начало и Конец : от периода сразу после 1815 года, окончания Наполеоновских войн, когда вся страна поняла, что крестьянский вопрос всё же надо решать, и до самой зимы 1860/61 года, периода последних споров.
Начало
В 1817 году в журнале, называвшемся «Дух журналов», некто, представившийся в стиле XVIII века «русский дворянин Правдин», писал, что и сами крестьяне – за крепостничество, и «… ясным доказательством тому служит 1812 год, когда они не только отвергли коварные обольщения врага общего спокойствием при вторжении его в наше Отечество, но и вместе с помещиками своими устремились все на защиту домов своих и милой родины …»
В пьесах XVIII века фамилии раздавали именно так, и Правдиным обычно противостояли Вороватины, Ножовы … Но легион дворян, чью позицию выразил выше цитированный автор, правильнее назвать Глупцовы, или всё же, скорее, Подлецовы, Мерзавцевы. От так запредельно гнусно истолкованного патриотизм русских крестьян 1812 года под свою подлую помещичью корысть!.. Одна надежда, что «дворянин Правдин» 1817 года и на том свете как-нибудь увидел бы, ровно 100 лет спустя, своего родного праправнука и его последние минуты жизни в окружении крестьян, комиссаров… и осознал бы свою ответственность за это…
Именно хор таких «русских дворян Правдиных» , слившись, повлиял и на насмерть запуганного ещё с 1801 года царя Александра I, уделившего крестьянам в своём историческом Манифесте по случаю победы над Наполеоном только одну глумливую строчку: «Крестьяне, добрый наш народ, да получат мзду свою от Бога».
Именно глумливую, потому как следом за Манифестом крестьяне и получили «от Бога» (из рук Его помазанника) военные поселения. Все царские любезности, льготы, преференции, да и большая часть царского времени, внимания достались полякам.
А ведь такое объявление «мзды от Бога» и такое потом реальное наполнение этой «мзды» попахивает даже и богохульством.
Понятно, что столь коренная ломка сложившегося уклада, освобождение крестьян чревато потрясениями, ослаблением на некоторое время внешнеполитической безопасности. Сродни тяжёлой операции. Но именно ситуация после 1812 года была благоприятна как никогда. Россия обеспечила себе лет 40–50 полной внешней безопасности. Моральный подъём в обществе был огромен. Александр II решился в 1861 году на реформу – в неизмеримо худших внешних и внутренних обстоятельствах!
Grand finale
И второе свидетельство – из «Дневника» графа Петра Валуева, только что, 7 января, назначенного управляющим делами комитета министров. Заседание Государственного совета 28 января 1861 года. На седьмом часу заседания, когда «…в прениях принимали участие все почти языком владеющие члены… генерал Н. Н. Анненков с обычным бледным словоизобилием рассказывал длинную историю о каком-то саратовском помещике из севастопольских героев, которому надлежит выдать дочь в замужество и которого разорит проект Редакционных комиссий …»
То есть до объявления царским Манифестом освобождения крестьян остаётся три недели, «Редакционные комиссии» представляют итог многих лет работы и споров – проект. Ещё несколько дней задержки, и крестьяне на местах просто не успеют начать новый сельскохозяйственный год, провести тот самый «чёрный передел» на миллионах земельных клочков… И генерал Анненков рассказывает длинную и совершенно справедливую историю о севастопольском герое, офицере, помещике, ущемляемом проектом. Историю абсолютно, кричаще справедливую, но до того момента, пока не начать вспоминать, что в Севастополе, кроме офицеров-помещиков, оказывается (!), были и солдаты, которые из крестьян…
Именно этот важнейший период, подготовку и проведение Великой реформы я пропускаю принципиально. Здесь набрать исторических цитат, расписывающих практически каждый день 1856–1861 годов, описывающих и оценивающих каждый мельчайший шаг под любым, наперёд заданным углом зрения, – дело ещё более лёгкое, легковесное, бессмысленное.
Оставлю только одну, даже и не содержательную цитату, а скорее – итоговый вопль изумления. Надо сначала только вообразить, какие легионы чиновников десятилетиями готовили страну к этому прыжку в неведомое. Поколения сменялись, а мудрецы в Тайных (и не тайных) советах писали «аналитические записки», готовили и отдавали царям «всеподданнейшие доклады», побивали доводы друг друга мудрыми контрдоводами, и в итоге… Как пишет Константин Кавелин Дмитрию Милютину (племяннику упомянутого николаевского министра графа Киселева): «Это ж Ростовцев! Яшка Ростовцев, косноязычный плут и негодяй, политический шулер дурного тона – освободил крестьян! Ведь это было бы вопиющей к небу нелепостью, если бы не было правдой! »
Задумаешься тут. Нет, не о том, что реформа была неудачна, потому что шулер (якобы!) Ростовцев сделал на её пути решающий шаг. В конце концов это письмо – лишь частная оценка одного видного деятеля эпохи в письме к другому. Но каков общий тон!
Надо лишь сообщить, что Константин Кавелин – не только учёный, чей проект освобождения крестьян ходил по всей стране, «выдвинув его в ряды выдающихся русских публицистов» (Брокгауз), но и практик этого направления деятельности. Именно ему великая княгиня Елена Павловна доверила освобождение и обустройство крестьян в своём имении Карлово, Полтавской губернии. (7000 ревизских душ). Ещё более значим и адресат этого «крика души» – граф Дмитрий Милютин, ключевая фигура того царствования, военный министр, создавший новую русскую армию, первую после столетий рекрутчины, на основе им же проведённой «всеобщей воинской повинности». К подготовке крестьянской реформы он тоже внимательно присматривался, его министерства это касалось теснейшим образом…