– Янус под большим секретом сообщил, что ты в меня влюблена и готова умереть, если я не отвечу взаимностью.
Рот у Смили открылся. Предыдущие две версии признаний были не столь унизительные. Этот вариант вышел каким-то уже совсем…
– Давно сказал?
– Вчера. Когда мы ругались. В запале крикнул. Я не стал его слова подвергать сомнению. В таком состоянии обычно не врут.
«Слова подвергать сомнению…» Ворон тоже как-то заковыристо высказывался. Это у них теперь семейное?
– Ну… круто. – Смиля потерялась окончательно. Ни в школе, ни дома ее не учили, как вести себя, если сразу три парня в один день признаются тебе в любви. И ко всем троим ты, в общем-то, неплохо относишься.
– Так это правда?
Смиля смотрела на белый диск солнца на фоне сплошных облаков. Хотелось загнуть что-нибудь патетическое: есть ли правда на земле и что из того, что правда сейчас, будет правдой через пять минут.
Матвей ждал ответа. Терпеливо так. Смотрел в никуда, погоду прогнозировал.
– А чего вчера поссорились? – пустилась на обходной маневр Смиля.
– Ну… Ворон находчивый. Янус главный. А я вроде как не у дел. Еще Эрик стал кричать, что ты меня выбрала, а не его. Как всегда, во всем виновата женщина.
Матвей говорил снисходительно. Но это сейчас было и не важно. Щенок в душе ворочался, бил хвостом по сердцу, шерсть застряла в горле, отчего постоянно хотелось сглотнуть.
– Чего сразу женщина? – неловко стала защищаться Смиля. – В Дом вы первые примчались. То ли ты, то ли Янус. Ворон уже потом пришел.
– А вот и нет! Прочисти свою память, когда станешь стирать тапочки. Первой о Доме рассказала Вера Николаевна Нежданова. Прилетела с огромными голубыми глазами и сообщила, что видела нечто удивительное. – Матвей выдержал выразительную паузу. Разговорчив он сегодня. Не к добру. – Потом первая же и слиняла. Янус вцепился в это место, и тут же придумал, как отваживать любопытных. Были слухи о привидениях – он их оживил. Странно, что о них успели забыть. Месяц всего прошел. Коллективно какой порошок глотали?
– Скорее газа нанюхались, – вспомнились утренние мысли о глюках Януса.
– Неважно. Дракон сероводорот выдыхает. Вот все и угорели.
Смиля с тревогой покосилась на своего вероятного парня. Что-то он стал заговариваться. Драконы чудятся. Уж не к снегу ли?
– У тебя ничего не болит?
Матвей поморщился, как от боли. Челку не убрал, словно она ему и не мешала. Глаза не видны. Только обкусанные губы. Заговорил:
– Герка убежден, что в Доме спрятан клад и его кто-то охраняет. Если дракон, то выдыхает он обычно сероводород, он образуется при гниении белков.
Что-то тревожное рождалось в голове. Во всем этом была неправильная шероховинка. Потянуть бы за нее, чтобы вытащить всю занозу.
Вот оно! Почему идут к ней, если Синеглазка красивее? Это все признавали с самого начала.
– Мне всегда казалось, что тебе Нежданова нравится.
Матвей помотал головой, взлетели белые лохмы:
– Это привилегия Януса – грустить по голубоглазой красавице. А мне и тебя хватает. Я не гордый.
Смиля насупилась. Матвей вел себя так, как будто находился на рынке: торговался, выбирал, приценивался. Ну, сейчас ему Смиля устроит. И до него все приходили, а потом быстренько сматывались. Надо на Матвее проверить испытанный способ.
– Все должно иметь пару, – бормотал между тем Матвей. – Легенда о божественных близнецах. Юлис, дух зерна, сам по себе двойчатка. Зерно легко делится на две половинки. Священное дерево. Персонифицированный огонь – Габия, повелитель ветра Вейопатис, бородатые гномы барздуки, любители наводить свои порядки в доме. Если я правильно произношу. Вероятно, тоже ходят парой. «Мы с Тамарой санитары…»
Смиля бросила взгляд на спутника. До этого они шли, говорили, она, как всегда, немного забегала вперед, не задумываясь о том, что там рисуется на лице собеседника. А рисовалось очень даже интересное явление. Идет человек, бормочет себе под нос, лицо каменное, взгляд остановившийся. Он не здесь. Но говорит. А потом опомнился, встряхнулся. В глазах появилась тоска, лицо некрасиво дернулось, светлая челка снова упала на глаза.
– Ты меня любишь? – прошептал Матвей уже совсем другим голосом.
Смиля открыла рот, чтобы сказать: «Да, конечно, люблю, еще как!»
А врать-то нехорошо. Особенно в делах сердечных. Вот так один раз обманешь, потом всю жизнь в невезении проведешь. Да и Матвей почувствует вранье. Восприимчивый, зараза.
Впереди показался знакомый перекресток. Издалека было видно, как напыжился красный человечек на светофоре, намереваясь никого никогда не пропустить через дорогу. Около зебры знакомых стариков не было, но Смиля была уверена, что они непременно появятся, чтобы разорвать ее на две половинки прямо тут, на дороге.
Нет, не будет она сейчас отпускать Матвея. Ходят тут разные… Без защитников никак.
«Мышка, мышка…» А то заведет лучше домового, пускай хозяйничает, чтобы никто чужой не заявился.
– Слушай, а пойдем чайку попьем, – вцепилась Матвею в локоть Смиля. – Сушек купим.
– Значит, не любишь, – скривился Матвей. Или она ногтями впилась ему в кожу?
– Если скажу, что люблю, пойдешь?
В ответ хищная ухмылка в тридцать два зуба и десяток запасных.
– Соответствовать будешь – пойду, – произнес угрожающе. Ну вот, начинается.
– А что надо будет делать? – спросила Смиля осторожно.
– Любить. Быть со мной. Всегда.
– Я и так со всеми вами всегда. Или тебе персональную ночь подавай?
– С ночью мы потом разберемся.
– Тогда с тебя сушки.
Матвей покорно купил сушки, при этом не выпуская Смилю из рук. То за подол футболки ее держал, то за плечо, то за локоть. А то просто клал свою ладонь на ее макушку.
Мама ушла на работу, но записка гласила, что ключ у соседки. Поэтому они и войти смогли, и чай заварить. Смиля метнула горсть сушек в коридор. Через плечо бросила, как будто кто подсказал, что делать надо именно так. С утра уже подсказывал – что гостей надо гнать, что от Матвея бежать, что стариков через дорогу вести.
Скелет продолжал ухмыляться.
– Это ты зачем?
– Хозяина кормлю. Ты ведь в Доме сушки бросал.
– Я привидению.
– Привидения хлебом не питаются, им души подавай. Сам говорил.
Они уставились друг на друга. Чайник вскипел. Обливные бока запотели. Газ под горелым днищем дергался неровным танцующим пламенем. Скелет вздохнул и перестал улыбаться.
– А ты где была-то с утра? Я заходил.
– К Вере бегала, – на едином дыхании соврала Смиля.
– И как она? – высказал сомнение Матвей.
– Нормально.
Чайник недовольно свистнул, словно они задумали у него на глазах целоваться, и он заранее предупреждал, что делать этого не стоит. Но они ни о чем таком и не думали. Просто пили чай. Гость смотрел в окно, скучал, во взгляде вопрос: «Что я здесь делаю?» Уже забыл, значит… Быстро он.
Когда Скелет уходил, сушек в коридоре не было. Тоскливых взглядов, очередных признаний – тоже. Гость хмуро кивнул и закрыл за собой дверь. При этом лицо у него было такое, как будто он так и не вспомнил, что здесь делает. В любви признался, и завод кончился.
Смиля подкинула на ладони сушку, сжала пальцы. Перед глазами все на мгновение потемнело. Голова, что ли, закружилась?
Хрусть…
Сушка вывалилась из ладони. Целая. Она не успела ее сломать.
Хрусть…
Не может быть! Лаума?
Качнулся колокольчик, глухо ухнули полые трубочки, волнуемые сквозняком. Откуда? С улицы? Лошадиный перестук, грохот – повозка едет.
Хрусть…
На кухне.
Смиля остановила трубочки, подержала в дрожащих пальцах язычок колокольчика.
Тихо, только очень тихо и осторожно.
Смиля кралась, ступала на мыски. От напряжения снова заныли ступни, что-то болезненно щелкнуло в подъеме. Нога неловко подвернулась, и Смиля брякнулась на пол, неудачно проехав на скользком паркете до угла.
На кухне сидел маленький и верткий. Ногами до пола не доставал. Ножки в лапоточках болтались в воздухе. В руке блюдце. Пьет с шумом, причмокивая. В чае плавают четвертинки сушек. Как Смиля увидела, непонятно, смотрела-то снизу. Но перед глазами все предстало ясно.
А вот мужичок на нее не смотрел. Пил чай, сосредоточенно дул, вытягивая красные губы трубочкой, гонял в беззубом рту кусок сахара – открытая коробка стояла тут же, на столе. И как нашел? Никому не нужный сахар в кусочках давным-давно был запрятан далеко-далеко, за все пакеты и упаковки, и всеми забыт.
Мужичок хлюпнул чаю, пристроил блюдце рядом с чашкой, наполнил его, проливая на стол.
Это он чью чашку-то схватил? Матвея, что ли?
Было в этом мужичке что-то сказочное и на первый взгляд уютное. Нафаня, домовенок Кузька, носатая баба-яга с непослушной избушкой…
– Ну, что сидим? – совсем не по-сказочному, а зло и даже раздраженно спросил гость. Спросил, не шевеля губами, продолжая пить чай, дуя на блюдечко. Голос отчетливо звучал в голове Смили. – Чайник-то поставь еще.
Мужичок шумно, с прихлебом отпил, зажмурился. Лицо маленькое, заросшее волосами, глаз не видно из-под кустистых бровей. Только губы полыхают промеж седых волос.
– У-у-у-у! – недовольно вытянул губы старичок. – Плохие мысли. Грязные. – Он плеснул чай в угол. – Свежего давай! Да поменьше вопросов! Ты, что же, хочешь, чтобы я тут навек поселился? Нет уж! Ты меня туда неси! Порядок наводить будем. А если что – и в драку полезем. А то распустились. Не на своей земле свои порядки наводить. Как переселять-то меня, знаешь?
Смиля и до этого ничего не поняла, но тут уж уверенно замотала головой, крышка чайника запрыгала в руках, звякнула.
– Ладно, – старичок отставил блюдце, пожевал губами. Из-под бровей полыхнуло черным лезвием. – За парнем твоим послежу. Не я первый начал. Силы-то пока на нашей стороне.
– Какие силы?
Все, запас прочности закончился, и Смиля упала на табуретку.
– Вы кто? К маме?
– К папе! – огрызнулся старик. – Лапоть неси! – Он шваркнул кулаком по столу. Плеснулся чай из опрокинутой чашки. – Плохо кормишь. Так и уйти – дорогу найду. Указывать не надо. Ну, что сидишь? Или мне так ничего и не дождаться?
– Сейчас?
– Вчера! – Старик опустил пятерню в лужицу чая на столе. Вода вокруг пальцев закипела. Забормотал:
– Заговариваю белым соколом, черным небом, дымными мыслями…
В панике вывалилась в коридор, пока на кухне еще какое представление не началось.
А ну как на столе вода покипит-покипит, а потом из пара кто полезет.
Спотыкаясь, побрела по квартире.
Лапоть, лапоть, лапоть… Какой у деда размер-то? В голове точно радио включили. Вредный старик все говорил и говорил:
– Добро становится добром, только если есть зло, счастье познается в несчастье, смерть может быть только в паре с жизнью, есть правый, значит, есть и левый, югу противостоит север, а востоку запад, есть молодой, значит, есть и старый, все, что далеко, может стать близким, у любой земли есть небо, после ночи всегда приходит день. Все это есть, но рядом стоять не может – смерть и жизнь не терпят соседство – либо одно, либо другое, правый и левый – в разные стороны. Но есть одна противоположность, которая не просто может находиться рядом, а нуждается в таком соседстве, – мужское и женское. Одно без другого живет, но теряет смысл. Вот что с тобой сотворить хотели – пару. Для ее ведьминских нужд. Чтобы два мира соединить – ее, прошлое, и твое, сегодняшнее, женское и мужское.
Хрусть…
Сломалась еще одна сушка. В комнате словно шевельнулся воздух. Смиля медленно оглядела знакомые стены.
«Мышка-мышка, поиграй и назад отдай…»
Мышка? Проводник между миром живых и мертвых. Но это у славян, а у балтов как? У нас домовой, а у них айтварас – дух дома. Ну и еще с десяток альп на кончик иглы – этих злых духов везде было навалом. Домовой появился, когда его стали подкармливать, а до этого местные развлекались. Барздуки. Она в книжке видела картинку – старик с бородой, сидит за столом, большой ложкой кашу уплетает. Тоже поесть любит. Так вот кто ее у перекрестка встретил – барздук и домовой. Через нее отношения свои стали выяснять.
Мелькнула серая тень, ртутным хвостиком втянулась в комнату родителей. Не помня себя, Смиля прошла туда. Дневной свет пробивался сквозь шторы и как будто специально высвечивал на стене два лапотка, скрепленные между собой ленточкой. На любовь, на согласие, чтобы пара была, как два лапотка, неразлучна. В смысле мама с папой. Как же она их разорвет?
А на кухне набухало недовольство. Она его чувствовала. Диковинный старичок возмущенно бухтел, ронял табуретку, гремел крышечкой чайника. Решил себе сам чай заварить? Самостоятельный!
Смиля вынула из стены булавку, высвобождая оберег. Дернула бантик. Ленточка побежала. Соломенный лапоток сам скользнул в ладонь.
Папа-мама, извините.
«Ну, поехали!» – мысленно произнесла Смиля. На кухне грохнул чайник. В голову толкнулось чужое раздражение, ворчливое недовольство.
Объясните кто-нибудь, что происходит! С чего тут вдруг заповедный лес завелся? Откуда Калиновы мосты да река Смородина со Змеем Горынычем?
«Ага, сказки! – заворчал старик. – Внимательней книжки читать надо было! Не могли для игры сказку повеселее выбрать».
– Ничего мы не выбирали! – чуть не заплакала Смиля.
«Обратили в реальность призрачное зло. Тоже мне, герои! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью? Так, кажется? Теперь получайте свою быль, написанную по мотивам страшной сказки. Вы этого хотели!»
– Ничего мы не хотели! – взвизгнула Смиля.
Ей никто не ответил. Она вдруг ощутила неприятную ватность в руках и ногах. Привалилась к стене.
Хотели… не хотели… Хотели, как лучше. Чтобы лето весело прошло, чтобы было, что в школе рассказать, – еще бы, скоро выпускные, что-то хорошее о беззаботном детстве в памяти оставить. Чтобы не как у всех. Чтобы не с папами-мамами на курорте, а по-взрослому. Своя игра. Тайная, никому не известная. Организация, способная повелевать. Четвертая империя. Вот и доигрались. Клички друг другу дали, роли распределили… Но никто никого не приглашал в кошмар, не открывал дверь в иную реальность.
Что же она сидит? Надо торопиться! Нашла телефон. Десять неотвеченных звонков. Ого! Она бьет рекорды! Раньше бы от любопытства – кто звонил да зачем – с ума сошла. А теперь – сбросила информацию. Не до любопытства. Набрала номер Синеглазки. Как же ей хотелось, чтобы кто-нибудь помог, подсказал, побыл рядом.
Синеглазка не ответила. Кто б удивился. Она вышла из игры. Интересно, а игра вышла из Синеглазки? Или время ее выхода еще не пришло?
Смиля медленно переоделась, выбрала самые удобные сандалии и вышла на улицу. На душе мерзопакостно, в кармане лапоток словно тонну весит, ткань вот-вот треснет.
Небо хмурилось, ворчало, недовольно похлопывая в ладоши. Перкунас, балтийский бог молний и грома, злился. Ему не нравилось то, что происходило в его владениях. Может, и не Перкунас, а Илья-Пророк. Забрали пруссы, уезжая, своих богов? Или им пришлось потесниться, чтобы пустить на свои земли богов славянских? А в том, что славянские боги здесь обитали, Смиля не сомневалась.
В ответ ее мыслям что-то тяжелое толкнулось в кармане. Тут же тревожно забилось сердце. На ногах по стопудовой гире – не поднять. Впереди бородатый горбун, голова гнется к земле, длинные руки, чуть ли не до земли, безвольно болтаются. Рубаха навыпуск, пиджак, стоптанные ботинки.
Смиля моргнула, раз, другой. Нет никакого бородача, а прямо по тому месту, где он стоял, широко шагает наследный принц угольных шахт, ресторанов, газет и одного маленького клада с драконом – Милослав Томилов-старший собственной персоной. Шагает уверенно, а вот вид у него не очень. Помятый он какой-то, глаза красные, взгляд бегает.
– Это же ты! – Он резко остановился около Смили.
– Я, – заверила Смиля, потому как в собственной принадлежности самой себе она не сомневалась. Ответила и с любопытством посмотрела на нового хозяина Дома.
– В смысле – это вы… – Томилов смутился.
Смиля дернула плечом. Она не прочь, чтобы к ней и на «вы».
– Ну те, что в Доме сидели. Мне дочь рассказывала. Она познакомилась с мальчиком… – И Томилов снова замялся, пытаясь рукой показать, что за таинственный субъект выдал все их тайны. – Таким… черненьким.
Ну да, кто бы сомневался. Кое-кому захотелось приобщиться к кладу, а через кого его можно получить? Смиля отказалась, он помчался дальше. Не к Синеглазке же идти. Осталась Белобрысая.
– Он сказал, что вы играли в Доме. Всем рассказывали про привидения и все такое. – Томилов перестал дергаться. – Я прошу больше в Дом не ходить. Не знаю, правда это или нет, но Снежана поверила вам, ночь не спала, все ей слышалось, что кто-то ходит.
– Это местные, – не думая, ответила Смиля.
– Какие местные? – Томилов стал злиться. С нервами у него не очень. Вон как дергается. Еще и кулаки жмет. В драку, что ли, полезет? – Хватит! Я этот Дом покупаю. Сделка скоро будет оформлена. И нечего рядом отираться. Увижу – вызову полицию! Это без пяти минут частная собственность.
От такой яростной речи Смиля попятилась. Не то чтобы она боялась, что ее ударят – пусть только попробуют, – но безопасность никогда не бывает лишней.
– Извините, а откуда вы знаете, где я живу?
Вопрос был вполне логичный – с чего вдруг Белобрысин папенька примчался сюда? Они от Дома стрелки не рисовали, кто и куда расходится на ночь, на перекрестке не кричали.
– Генрих рассказывал. А потом как-то так само получилось. Шел и вдруг вижу – ты идешь.
Смиля закивала. Ну, конечно, так ведь обычно и происходит. Подумал ты о человеке: «Дай-ка я его встречу», и он тут же на горизонте рисуется. Надо будет в следующий раз подумать о Тимберлейке. Что-то она его давно на улицах Калининграда не видела.
Вроде бы они с Томиловым попрощались. Смиля уже не помнила. Она брела, понимая, что совсем ничего не понимает. Бородатый – это барздук, привел Томилова к ней. Он же, бородатый, вчера выгнал Смилю из читального зала, а потом орал, чтобы они не лазили в Дом. Теперь вот Томилов тоже гонит. Кому они помешали? Явно не Томилову. Ему помешать они еще не успели. Или успели?