– Так ты утверждаешь, что Вера – это специально выращенная на продажу ложь? – возвращаясь к основной теме, спросил Хорек, у которого из-за юношеской впечатлительности, похоже, дух захватывало от подобных речей.
– Вера и вправду больно смахивает на ложь, – продолжил Михаил свои теологические изыскания (набившие за шесть лет нашей совместной службы у меня оскомину). – Ну посуди, парень: ты с пеной у рта утверждаешь то, чего на самом деле достоверно знать ну никак не можешь: жизнь после смерти, воскрешение, чудеса всяческие...
– Люди верят тому, что есть в Святом Писании, – прервал его Хорек. – Говорят, эта книга написана со слов самого Господа!
– Господу больше делать нечего, как только книги своим рабам надиктовывать! – усмехнулся Михаил. – Да будь его воля, он бы вплавил все свои постулаты в мозг каждому из нас каленым железом; Господь он или не Господь в конце концов? Нет, Хорек, все книги пишутся людьми. Однако среди них есть и такие, что решили, будто не кто-нибудь, а сам Бог нашептывает им на ухо: «Иди, о избранный, доведи мои слова до всех!» Вот тебе и возникновение Святого Писания! Лично я всегда считал, что если истина спорна, то идет она не от Бога, а от человека. А то что это за Бог такой получается, коли он доходчиво не может объяснить своим рабам, чего желает?
– Но ведь верующие не считают, что они лгут! – не унимался Хорек. – Все они искренне уверены, что правы!
– Мне жаль их, – вздохнул русский. – Они тешат себя самообманом, помогающим им уйти от серой действительности, жить мыслями в красивой сказке, питать силы от надежд на светлое будущее. Те же ощущения дарит и бутылка крепкого вина...
Конрад за моей спиной сопел, кряхтел и, наконец, не выдержал:
– Бесстыжий богохульник! Вера помогает людям созидать, творить добро, быть честными перед собой и другими! И ты называешь ее ложью? Да она куда как лучше твоего мерзкого неверия!
– Неправда, ваша честь, – ничуть не обиделся Михаил. – Я тоже много во что верю. Верю в разум человека, в его выдержку и трезвость ума, верю в честность и справедливость. Верю в то, что если все мы будем терпимее друг к другу, не будем творить зла ни дальнему, ни ближнему, то так или иначе придем к какому-нибудь счастливому времени. Верю во все это, хотя разумом и понимаю, что такого не случится никогда. И уж, милейший, я нисколько не принижаю того, что сотворили вдохновленные Верой люди! Да честь им и хвала! Вот только мне не требуется подобный стимулятор, и будьте добры, дайте самому решать, во что верить и чем вдохновляться!
– Это вы, разлюбезнейший, такой умный, – вконец осмелел коротышка, – а тем, кто слаб, потерян и не уверен в себе, куда проще следовать за духовным пастырем, помогающим различить грань между Добром и Злом!
– Знаете, ваша честь, термин «пастырь» ввела в обиход именно категория торговцев иллюзиями, этак со злой иронией принизив тех, кто им доверяет, до уровня овец: тупых, дрожащих, испуганно блеющих... И относятся они к своим людям как к стаду – более емкого сравнения, пожалуй, и не придумаешь. Пастырь уважает свое стадо? Нет! Пастырь задумывается над тем, что блеет ему отдельно взятая овца? Нет! А что же он делает? А он лишь следит, чтобы стадо не разбредалось, сохраняло целостность и тем самым кормило своего опекуна. А мы с вами играли роли тех овчарок, что кусают отбивающихся от стада овец!
– И защищающих стадо от волков! – вставил коротышка, довольный вовремя пришедшим на ум сравнением.
– ...Которых и придумывал пастырь дабы еще сильнее стращать и без того запуганных животных, – не замешкался Михаил. – А если и были какие волки, так только те, что претендовали на сытое местечко нашего пастыря.
И оба оппонента принялись сверлить друг друга глазами. Правда, магистр отвел взгляд первым, прекрасно осознавая, чем чреваты для него излишние пререкания в подобном обществе.
– Странные дела, однако, творятся на нашем пастбище, – с легким прищуром взирая на огонь, неожиданно вымолвил Покрышка. – Овчарки вступились за ягнят, которых бессердечный пастырь вознамерился сожрать на обед!
Все посмотрели на него, но он и бровью не повел.
– Клянусь моими обожженными усами, старик, – точнее и не скажешь, – согласился Михаил. – Подумать только: бунт на псарне! Овчарки взбесились! Да, именно – бешеные псы! И ведем себя подобающе: носимся с пеной у рта и огрызаемся на тех, кто призван нас изловить.
– Вот уж неизвестно, кто на самом деле бешеный – вы или те, от кого мы убегаем, – промолвила Кэтрин, крепче прижав к себе клюющих носом ребятишек.
Опустилась гнетущая тишина, поскольку никто так и не нашелся, что сказать, и все лишь молча слушали треск лизавшего древесину огня.
– И все-таки, Михаил, выходит, что настоящие колдуны есть, не так ли? – спросил Кеннет после надолго растянувшейся паузы. – Ибо, по твоему раскладу, к кому же тогда отнести оставшиеся пять процентов пойманных вами чернокнижников?
– Интересный вопрос, борода! – вновь оживился русский, безумно любивший, когда его вызывали на разговор. – Очень и очень интересный, а главное – загадочный! Но я отвечу: никогда не стоит пренебрегать тем, что среди всей этой кодлы фокусников и откровенных клоунов есть люди, действительно прикоснувшиеся к чему-то неизведанному; примерно, как человечество однажды прикоснулось к электричеству. Мало того – они даже научились использовать его, познав кое-какие свойства этих неизученных материй. Но они не колдуны, а всего лишь исследователи, пытающиеся без оглашения секретов своего открытия подзаработать на нем. А в чернокнижники записала их молва, наградив попутно всеми мыслимыми и немыслимыми пороками и добродетелями. Но как и везде, так и среди этой ничтожно малой группки есть и порядочные ребята, и откровенные сволочи наподобие того киевского мага Тараса Максюты. Добро и зло, друзья мои, сосуществовали всегда и наверняка будут сосуществовать и далее. Не будь Дьявола, с кем тогда сравнивать Бога и наоборот? Они никто друг без друга и, если уж взять по существу, служат по одну линию фронта и в одном подразделении. Так вот...
В свое время я успел понаслушаться от Михаила сотни различных версий и теорий мироустройства (разумеется, исключительно в приватных с ним беседах), а потому сейчас с интересом наблюдал за Саймоном и Гюнтером, для которых Михаил-философ явился просто-таки подлинным сюрпризом. Так уж сложилось, что в Одиннадцатом к русскому намертво пристала репутация балагура, тем самым, казалось бы, исключавшая любое серьезное его восприятие. И потому лица обоих экс-Охотников выражали теперь похожие чувства, а сами они готовы были вот-вот разразиться вопросом: «Ну ладно, Михал Михалыч, а смеяться-то где?»
После ужина усталость окончательно взяла свое, и все единодушно сошлись во мнении, что споры спорами, но пора бы и на боковую. Перед сном я проверил посты, проследил, чтобы Кэтрин заперла изнутри дверцы «хантера», после чего расстегнул кобуры, подложил под голову свернутую плащ-палатку, укрылся плащом и тут же отключился...
Голова моя сползла с импровизированной подушки и больно стукнулась о землю. Первое, что промелькнуло в пробуждающемся мозгу, было: «Что за, черт побери, идиотские семинаристские шуточки!» Я продрал глаза и попытался подняться, чтобы поквитаться с обидчиком...
Но не смог! Кто-то или что-то держало меня за ноги и волочило по камням в темноту. Те, кто схватил меня, вроде бы смахивали на неуклюжих байкеров, но почему на них такие несуразные одежды? И что вообще здесь происходит?
Окончательно разбудил меня крик. Пронзительно-тонкий детский крик, в котором было столько ужаса, что все мое тело продрала инстинктивная животная дрожь.
Раздумывать было некогда – кто бы это ни был, он нам не друг! Я без разговоров извлек своих смертоносных «близнецов» и выпустил в каждый из бесформенных контуров по три пули...
Ноги, освобожденные от цепкой до боли хватки, плюхнулись на землю, и я, держа пистолеты наготове и весь кипя от желания поквитаться с неведомым врагом, метнулся к джипу, где не переставая кричал ребенок.
– Группа – подъем!!! Тревога!!! – надрывал глотку с другого конца лагеря Михаил. – Чужой на территории!!!
Вслед за ним заговорил его «АКМ», и тут же практически одновременно шарахнул карабин Гюнтера. Темноту разорвали мгновенные яркие вспышки...
Такой же, как и те, что тащили меня по земле, черный силуэт склонился к кабине «хантера» и, выбив стекло, запустил в салон свои мерзкие конечности. Теперь уже кричали все дети и Кэтрин.
Рвавшееся внутрь джипа создание узрело в моем лице первоочередную угрозу, вынуло руки из салона и, гулко зарычав, кинулось на меня. Правда, сделать больше пяти шагов оно так и не успело, упав с продырявленной головой.
Проклятая темнота не позволяла видеть вокруг себя дальше нескольких метров, и я имел представление о текущей схватке лишь по грохочущим то здесь, то там выстрелам.
Проклятая темнота не позволяла видеть вокруг себя дальше нескольких метров, и я имел представление о текущей схватке лишь по грохочущим то здесь, то там выстрелам.
– Отходите к джипам!!! – заорал я во весь голос, не ведая ничего ни о количестве противника, ни о его вооружении, а потому боялся, как бы наша группа не перестреляла сама себя. – Все к джипам и занимайте круговую оборону!!!
Я сунул голову в выбитое окно «хантера», но не успел задать ни одного вопроса, как получил сильный удар аккурат под левый глаз. В голове вспыхнули искры, и вся она наполнилась колокольным звоном – босая пятка Кэтрин разила не разбираясь, кто перед ней.
– Отставить! – рявкнул я от неожиданности по-уставному. – Это Эрик! Все целы?
– Ой, прости!.. – виновато отозвалась Кэтрин. – Да, все в порядке, только напугались мы страшно... Что случилось?
– Кто-то напал на нас. Сидите тихо и не высовывайтесь. Я здесь, рядом...
Стали подтягиваться державшие оружие на изготовку остальные Охотники и байкеры. Однако зловещие бесшумные фигуры больше не маячили во мраке, а держались где-то вне пределов нашей видимости.
– Кеннет! – позвал я.
– Я здесь! – донеслось сбоку.
– Проверь своих! Михаил!
– Наши все в сборе, – ответил русский, располагаясь рядом.
– Кто стоял в охранении? – гневно поинтересовался я.
– Я! – как на духу сознался он и, предвидя мои закономерные упреки, так и не дал мне возмутиться как следует. – Но не спал, клянусь моими обожженными усами! Они прорвались не через мой сектор!
Во мраке Оборотень проводил внеплановую перекличку своего личного состава, для непосвященного человека выглядевшую несколько экстравагантно:
– Крючок? Муха? Поршень? Балбес? Балбес, отвертку тебе в задницу?! Понял – здесь! Хорек? Сиплый? Тыква? Тыква?! Проклятье, где Тыква?
– Тыква стоял на периметре вместе с нами, – ответил вместо него из темноты чей-то голос.
Оборотень подсел ко мне и сообщил:
– Эрик, у меня все, кроме...
– Я понял, Кеннет. Но сейчас искать Тыкву бесполезно. Дождемся утра...
– Может, пластанем вашим огнеметом? Я слышал, Тени боятся света.
– Даже не вздумайте! А вдруг у кого-нибудь пробит бензобак? Твои ребята палили куда попало... Ты сказал «Тени»?
– А кто же еще?
Мы встретили утро, сбившись в кучу возле «хантеров» и байков и держа под прицелом каждый метр периметра. Несколько раз нам чудилось во мраке чье-то движение, а может, просто-напросто мы были возбуждены и испытывали массовые галлюцинации, но как только кто-нибудь кричал «вижу, вижу, они там!», вся группа незамедлительно открывала огонь по призрачным целям.
Кэтрин долго утешала Люси, которой, как выяснилось, Тень вцепилась в волосы, пытаясь вытащить девочку из машины. К счастью, та отделалась лишь клоком выдранных волос да легким испугом, так что утешения заботливой ирландки явились для нее лучшим успокоительным.
Никогда еще первые проблески зари не приносили мне столько радости и облегчения. Едва стало возможно рассмотреть всю площадку целиком, как мы, настороженно озираясь, вышли в надежде отыскать пропавшего Тыкву или хотя бы то, что от него осталось.
Но ничего! Ни единого трупа! Как же так, думал я, ведь прекрасно помню, что уложил троих, и люди Оборотня хвалились, что тоже убили нескольких Теней? Хотя нет, так и было – бурые пятна крови во всех концах лагеря говорили о том, что жертвы у нападавших все же имелись. Однако какой-либо указывающий на Тыкву след так никто и не обнаружил.
– Подойдите сюда! – вдруг раздался голос Гюнтера. – Тут кое-что... осталось!
Германцу удалось обнаружить тело того самого нападавшего, которого я застрелил возле «хантера». Лишенное верхней части головы, оно завалилось за камни и потому не было замечено нами сразу. Тело пролежало практически в двух шагах от нас и именно по этой причине не оказалось эвакуированным с остальными, я уверен, многочисленными телами других Теней.
Мы столпились над мертвым представителем загадочных существ и не решались дотронуться до него, будто боясь подцепить какую-нибудь заразу.
– По виду обыкновенный человек, – заметил Вацлав. – Ни рогов, ни копыт, а тем более крыльев.
– Расступись, – потребовал Михаил, извлекая из рукава свой потаенный стилет. – Сейчас посмотрим, из чего слеплены эти ваши Тени.
Он посрезал засаленные вонючие тряпки, в которые была одета Тень, и перед нашим взором предстал изможденный до умопомрачения человек с буквально протыкавшими кожу торчащими ребрами и тонкими, как прутья строительной арматуры, руками.
– Да у него же дистрофия последней стадии! – протолкавшись ко мне сквозь сгрудившихся байкеров, по-медицински авторитетно определила Кэтрин. Мы же стояли и не могли поверить в то, что столь грозное, как Тень, создание явилось, по сути, обыкновенным тощим доходягой.
– Эрик, глянь-ка! – обратился ко мне Михаил, отвернув лезвием ножа со впалой груди мертвеца обрывки тряпья. – Похоже, старый знакомый!
И действительно – в области сердца у покойного красовалась большая, с суповую тарелку, татуировка: перевернутое распятье в обрамлении клыкастых, запачканных стекающей с них нарисованной кровью, челюстей.
– Пожиратели Святой Плоти! – узнал я символ одной из чудовищных некогда сект, истребленных Бернардом практически подчистую.
– Вот и все ваши хваленые Тени! – тоном победившего в споре обратился я к рассматривающим татуировку Кеннету, Кэтрин и Покрышке. – Банальные сектанты, загнанные в пустоту. Они и раньше-то не брезговали каннибализмом, ну а здесь – в бесплодных местах – эта их привычка и вовсе стала основой выживания. Так что никакой мистики, ребята; все очень даже обыденно и прозаично. Что ж, теперь-то они от нас отстанут – еды мы им заготовили надолго...
Покрышка, а следом за ним и Кеннет, недобро зыркнули в мою сторону.
– Тыква колесил с нами пять лет, – процедил сквозь зубы пожилой байкер, – и был одним из лучших наших загонщиков! Не думаю, мистер Хенриксон, что вы выбрали для него подходящее сравнение!
Я почувствовал себя ужасно неловко – ведь имел в виду тех Теней, которых перестреляли, а про пропавшего байкера как-то и не подумал. Получилось и впрямь очень некрасиво...
– Извините, ребята, – виновато промолвил я. – Действительно, глупость сморозил. Честное слово, не хотел никого обидеть – необдуманно вырвалось...
– Ладно, забудем, – пошел мне навстречу Оборотень. – И раз уж отдых нам обломился, значит, завтракаем и трогаемся в путь. После обеда мы должны быть под Нюрнбергом, там и доотдыхаем, дожидаясь ночи...
22
Я как в воду глядел – три байка пришлось списывать подчистую. Не привычные к обращению с огнестрельным оружием, ребята Оборотня, сами того не желая, создали себе лишние неприятности. Своих Жеребцов лишились Поршень, Шустрый, а также Помойка – рослый, крепко сбитый байкер, но почему-то постоянно весь помятый и испачканный, за что, очевидно, и был некогда награжден подобным прозвищем. У Поршня в осколки была разнесена ступица переднего колеса; байк Шустрого продырявили сразу несколько пуль, повредившие коробку скоростей и цилиндры; у Помойки же, как я и напророчествовал, бензобак излил на землю весь бензин через аккуратное отверстие в отстойнике, конструкторами Древних явно не предусмотренное.
– Поражаюсь, как они еще друг друга не поперестреляли, – глядя на байкеров, покачал головой Вацлав.
Осиротевшие мотобандиты завалили поврежденную технику в расщелине грудой булыжников, надеясь вернуться за ней при первом же случае, если, как выразился Поршень, «судьба не сотворит и с нами нечто подобное». Байк пропавшего Тыквы был тут же по старшинству присвоен Помойкой, а остальные спешившиеся позанимали задние сиденья у Хорька и Мухи, свалив свои пожитки в и так перегруженные «хантеры»...
К обеду рельеф пустоши стал сглаживаться, воронки попадались все реже и реже, и вот, наконец, Покрышка выехал на полузаросшую и еле приметную, но все-таки дорогу, где он сразу же остановился и потребовал привала.
До вечера все только и делали, что отсыпались после наполненной кошмарами ночи. Ближе к ужину я порыскал по каналам рации и моментально наткнулся на радиообмен Мясника, опять заполнившего эфир своей кодированной белибердой. Но что-то насторожило меня в его переговорах, что-то заставило напрячь внимание и сосредоточиться, ловя каждую фразу, а затем снова и снова прокручивать термины кода мистера Уильямса в голове.