Джимс продолжал рассуждать в том же духе, хотя ломился в открытую дверь — никого из слушателей убеждать не требовалось. В самом конце речи он вспомнил, что не ответил на поздравления председателя по случаю бракосочетания, и поэтому закончил благодарностью, прибавив, что ему не терпится посадить своих очаровательных приемных детей в седло, чтобы они познали радость псовой охоты.
Оглушительные аплодисменты растянулись почти на две минуты, сопровождаясь топотом и одобрительными выкриками. Люди выстроились в очередь, чтобы пожать ему руку. Какая-то женщина сказала, что едва не проголосовала против него на всеобщих выборах, а теперь ежедневно благодарит Бога, что вовремя одумалась. Местное отделение пригласило его на обед в ужасный маленький ресторанчик под названием «Грелка», однако в десять ему удалось сбежать, и он поехал домой, в Фредингтон-Крус, опасаясь, что из-за довольно скверного армянского вина, которое ему пришлось пить, уровень алкоголя в его крови превышает норму.
Зилла провела остаток дня совсем не так, как ей хотелось бы: сначала отвела детей на детскую площадку к югу от Вестминстерского моста, а потом вместе с ними прогулялась по Саут-Банк[38], мимо колеса обозрения, Национального театра и книжных киосков до галереи Тейт и шекспировского «Глобуса». Было тепло и солнечно, и ей казалось, что на пешеходной набережной собрался весь Лондон. Как ни странно, эта прогулка напомнила ей о жизни в Лонг-Фредингтоне. Одиночество, отсутствие собеседников, если не считать двух малолетних детей, отсутствие мужчины в ее жизни — даже Джерри. Она не захватила с собой коляску, и поэтому довольно скоро ей пришлось взять Джордана на руки. Зилла купила детям мороженое, и Джордан испачкал ее жакет от Анн Демельмейстер.
— Иногда мне кажется, что и в восемнадцать лет я буду носить тебя на руках.
Услышав ее строгий голос, Джордан захныкал. Никто из детей не вспоминал о приходе полицейского, и Зилла решила, что должна быть им за это благодарна. Она очень надеялась, что больше не услышит ни о нем, ни о Джерри. Возможно, во время следующего визита, на который намекал полицейский, он всего лишь хотел поговорить с Джимсом. Двоебрачие — это слово не выходило у нее из головы. Вернувшись домой, она принялась готовить для детей чай. Почему полицейский спросил, когда они с Джерри развелись? Но даже если Джерри и был жив, когда она выходила за Джимса, напомнила себе Зилла, теперь он мертв. Джерри умер через два месяца после свадьбы. Держись за это, повторяла она себе, потому что у тебя не два мужа — так продолжалось всего несколько недель. Нельзя быть двоемужницей, когда у тебя только один муж.
Вечером, в половине десятого, позвонили из полиции. Они хотели, чтобы Зилла опознала убитого, и могут прислать машину. Завтра утром, в девять. Слишком напуганная, чтобы протестовать, Зилла позвонила миссис Пикок. Может ли она прийти завтра утром и присмотреть за детьми в ее отсутствие?
— В воскресенье? — ледяным тоном переспросила миссис Пикок.
— У меня дело. Очень важное дело. — Зилла не хотела говорить, что едет в морг опознавать труп. — Я заплачу вам двойную ставку.
— Да, боюсь, вам придется это сделать.
Евгения, которая пришла из свой спальни в ночной рубашке и слышала разговор, таким же ледяным тоном спросила:
— Тебе никогда не хочется остаться дома и посидеть с нами?
Полицейский оказался женщиной в гражданской одежде. Она была приблизительно одного возраста с Зиллой и напоминала женщин-детективов из телевизионных сериалов: высокая, худощавая, с длинными белокурыми волосами и классическим профилем, но неприятным голосом, высоким, резким, с простонародным выговором. Она села на заднее сиденье машины вместе с Зиллой, которая по такому печальному случаю оделась скромнее, в черный костюм и белую блузку. По дороге в морг они не разговаривали.
Зилле еще не приходилось видеть мертвецов. Испытывая легкую тошноту, она посмотрела на Джерри и увидела, что он больше похож на восковое изображение самого себя, чем на мертвого человека.
— Это ваш бывший муж, Джеффри Лич?
— Да, это Джерри.
Когда они покинули морг и шли через двор к полицейскому участку, женщина, которая оказалась инспектором уголовной полиции, тем же скрипучим, безжалостным голосом спросила, почему она так назвала убитого.
— Все знали его как Джерри. Некоторые называли Джеффом, а мать Джоком. Его второе имя Джон — вы же знаете.
Судя по лицу инспектора, это стало для нее новостью. Женщина проводила Зиллу в скромно обставленный кабинет и усадила за стол напротив себя. Она не скрывала свою неприязнь, расходившуюся от нее, словно круги по воде.
— Это вы писали, миссис Мэлком-Смит?
Она протянула Зилле лист бумаги с рукописным текстом. Хорошо, что Зилла сидела — ей стало дурно. Это было письмо, которое она отправила Джерри, умоляя его больше не приходить и, что самое главное, не называть ее двоемужницей. Голова у нее так закружилась, что читать она не могла. Неужели там есть слово «двоемужница»? Не может быть. Зилла не могла вспомнить. Она закрыла глаза, снова открыла и сделала над собой усилие, что случалось нечасто. Глубокий вдох помог ей прочесть письмо.
Дорогой Джерри!
Я пишу тебе с просьбой, чтобы ты больше не возвращался, чтобы ты ушел насовсем и исчез из моей жизни. Ты прислал то письмо, где было сказано, что ты умер, и хотя я в это не поверила, мне казалось, ты хочешь, чтобы я вела себя так, как будто тебя нет в живых. Я думала, ты не любишь детей, поскольку ты месяцами не приезжал навещать их. Если ты хочешь их иногда видеть, мы можем договориться. Я буду привозить их к тебе. Джерри, я сделаю все, что захочешь, только не пытайся меня увидеть, не приходи сюда и, пожалуйста, пожалуйста, не называй меня этим словом. Оно меня пугает, правда, пугает. Ты должен поверить, что я не желаю тебе зла — скорее, наоборот. Я просто хочу жить своей жизнью, так что, пожалуйста, если у тебя есть хоть капля жалости ко мне, оставь меня в покое.
Твоя З.
— Это вы писали? — повторила инспектор уголовной полиции.
— Возможно.
— Знаете, миссис Мэлком-Смит, у нас найдется не так много женщин с именем, начинающимся на букву З. Пожалуй, несколько Зой. Признаюсь, что никогда не встречала Зулейку, но могу предположить, что найдутся и такие.
Слова «двоемужница» и «двоебрачие» в тексте не упоминались. Ничего страшного. Очень осторожное письмо.
— Да, его отправила я, — призналась Зилла.
— На какой адрес? У нас нет конверта.
— Не помню. Да, кажется… индекс NW6. — Наверное, можно рассказать и остальное. — Джефф жил с женщиной по имени Фиона. Она работает в банке.
— Вы очень хотели больше никогда не видеть мистера Лича. Что вы имели в виду под словами «вести себя так, как будто тебя нет в живых»?
— Не знаю, — тихо ответила Зилла. — Не помню.
— Вы писали, что боитесь. Он вас оскорблял?
Зилла покачала головой. Она подумала, что вид у нее теперь, наверное, испуганный.
— Если вы спрашиваете, не бил ли меня Джефф, — нет, никогда.
— Какое слово вам не нравилось? Что-то обидное? Оскорбительное? «Сука», «корова» или что-то в этом роде?
— Да-да, именно оно.
— Какое?
— Он называл меня коровой.
— Ага. Страшное слово. Корова. Пока все, миссис Мэлком-Смит. Мы зайдем утром, чтобы поговорить с вашим мужем.
За время нескольких кратких встреч с Джерри Личем Джимс успел проникнуться неприязнью к бывшему мужу Зиллы, хотя в то же время испытывал к нему влечение и полагал, что заметил ответный огонек в его глазах; дело в том, что Джимс принадлежал к той разновидности геев, которые считают, что все мужчины в глубине души геи. Неожиданный поворот, прямо как в романе, сказал он, услышав рассказ Зиллы. Только непонятно, какое это имеет отношение к нему и к Зилле, поскольку Джерри остался в прошлом — как для него, так и для нее. В тот момент ему и в голову не пришло, что убитый мужчина — отец Евгении и Джордана. Семейные узы для него почти ничего не значили. Но когда в начале второго Джимс вошел в квартиру в жилом комплексе «Сады аббатства», то был потрясен осунувшимся лицом и дрожащими руками Зиллы.
— Полицейский вернется завтра утром. Он хочет с тобой поговорить.
— Со мной? Почему со мной?
— Он спрашивал, где я была в пятницу днем, когда убили Джерри. И хочет знать, где в это время был ты.
На фотографии, помещенной в воскресной газете, Мишель узнала Джеффа Лея. Ненависть — примерно так можно было обозначить чувства, которые она к нему испытывала, — обостряет наблюдательность ничуть не хуже любви. Увидев это лицо, более молодое, со смазанными, нечеткими чертами, Мишель тем не менее сразу поняла, кому оно принадлежит, и в голове у нее снова прозвучал знакомый голос: «Тонкий и Толстый, Мишель, Тонкий и Толстый. Пополняете запасы, Мишель?» Джефф держал на руках ребенка, и это обстоятельство почему-то вызвало у нее дрожь.
— Полицейский вернется завтра утром. Он хочет с тобой поговорить.
— Со мной? Почему со мной?
— Он спрашивал, где я была в пятницу днем, когда убили Джерри. И хочет знать, где в это время был ты.
На фотографии, помещенной в воскресной газете, Мишель узнала Джеффа Лея. Ненависть — примерно так можно было обозначить чувства, которые она к нему испытывала, — обостряет наблюдательность ничуть не хуже любви. Увидев это лицо, более молодое, со смазанными, нечеткими чертами, Мишель тем не менее сразу поняла, кому оно принадлежит, и в голове у нее снова прозвучал знакомый голос: «Тонкий и Толстый, Мишель, Тонкий и Толстый. Пополняете запасы, Мишель?» Джефф держал на руках ребенка, и это обстоятельство почему-то вызвало у нее дрожь.
Сказать Фионе? Сначала Мэтью позвонил в полицию. Он сообщил, что ему кажется, что Джеффри Джон Лич, как его называют, на самом деле Джеффри Лей, человек, который был сожителем их соседки. Жена узнала его по фотографии в газете. В полиции спросили, где он живет. Когда Мэтью назвал Вест-Хэмпстед, они заинтересовались и сказали, что приедут. В четыре часа дня его устроит?
Потом Мишель пошла к соседке и сказала, что произошло то, чего они боялись, самое худшее, и что полиция скоро приедет.
Глава 17
Джок больше не появлялся. Прошло пару дней, прежде чем Минти смогла в это поверить. Возвращаясь домой, она каждый раз боялась, что призрак сидит на стуле или поджидает ее в тени под лестницей. Джок ей снился. Но это совсем не то, что привидение, — просто человек, которого ты видишь во сне. Например, ей снились Соновия и Лаф, изредка Джозефин и сестра мистера Кроута и очень часто Тетушка. Во сне Джок — не призрак — входил в комнату, где она сидела, протягивал леденец «Поло» или одобрительно хмыкал, а один раз даже произнес ту фразу, наполовину шутку, наполовину дразнилку о щипке, шлепке и первом числе. Во сне на нем всегда была черная кожаная куртка.
Голос Тетушки Минти слышала гораздо чаще, чем раньше, но никогда ее не видела. Вчера она — или ее голос — пришла, когда Минти принимала ванну, чего Джок никогда себе не позволял. «Прошло уже две недели, как ты не приносила цветов на мою могилу, Минти, — сказала Тетушка. Она держалась у двери и не поднимала глаз на племянницу, чем обидела Минти. Просто бестелесный голос без глаз. — Не очень-то приятно быть мертвой, но еще хуже, когда о тебе забывают. Как ты думаешь, что я должна чувствовать, видя, что на месте моего последнего приюта ничего нет, кроме букета засохших тюльпанов?»
Отвечать не было смысла, потому что привидения тебя не слышат. Призрак Джока никогда не обращал внимания на ее слова. Однако после обеда Минти пошла на кладбище, где вечнозеленые растения казались свежее, новые листья сверкали яркой зеленью, а на сочной траве блестели капельки воды после поливки, и убрала увядшие цветы, поставив на их место розовые гвоздики и гипсофилу. Гвоздики совсем не пахли, но, как сказала Джозефин, не стоит ждать этого от оранжерейных цветов. Обычно на могиле Тетушки Минти становилась на колени, подстелив лист чистой бумаги или полиэтиленовый пакет, и произносила короткую молитву, но вчера она не стала этого делать. Тетушка не заслужила такой чести и пусть довольствуется цветами.
Воскресенье у Минти было днем стирки. То есть большой стирки. Часть одежды стиралась ежедневно. Но по воскресеньям стирались накопившиеся за неделю полотенца и простыни, и с учетом того, что каждое полотенце использовалось один раз, а простыня — не более трех, к выходным собиралась целая груда белья. Пока первая партия крутилась в машине, радуя сердце мыльными пузырями и запахом чистоты — только наблюдая за стиркой, Минти чувствовала полное удовлетворение жизнью, — она вышла в сад, чтобы натянуть бельевую веревку.
Некоторые соседи вообще не снимали бельевых веревок, оставляя их висеть в любую погоду. Минти вздрагивала, думая о черной копоти выхлопных газов, которая должна оседать на них. Ее бельевая веревка в пластиковой оболочке чистилась, полоскалась и высушивалась после каждого использования. Проверив, что столбики держатся крепко, Минти привязала веревку к болту в верхней части того, что стоял в дальнем конце сада, и двинулась по дорожке к дому, аккуратно разматывая моток.
В соседнем саду сестра мистера Кроута полола сорняки. Его сад месяцами зарастал сорняками, поскольку сам мистер Кроут ничего не делал, и только когда приезжала сестра, кто-то удосуживался избавиться от одуванчиков, колючей крапивы и чертополоха. Она не надела перчатки, и ее руки стали грязными, под ногтями образовалась черная кайма. Минти вздрогнула. Вернувшись в дом, она вымыла руки, словно на них перешла грязь с ладоней сестры мистера Кроута. Как же ее зовут? Тетушка знала. Она называла ее по имени до того дня, когда они перестали разговаривать, поссорившись по поводу забора. Минти забыла имя, но вспомнила ссору, причем во всех подробностях, хотя с тех пор прошло добрых пятнадцать лет.
Это случилось после того, как Тетушка поставила новый забор между их садом и соседским. Мистер Кроут не обмолвился ни словом, но его сестра, которую тогда, наверное, звали мисс Кроут, обвинила Тетушку, что та отрезала от их участка шесть дюймов земли. Если Тетушка не передвинет забор, сказала сестра, она сама перережет проволоку кусачками; а Тетушка ответила, что нечего ей угрожать, и если соседка попробует только дотронуться до проволоки, она вызовет полицию. Никто ничего не стал резать, полицию не вызывали, но с тех пор Тетушка и сестра мистера Кроута не разговаривали, и Минти было сказано, чтобы она тоже с ней не разговаривала. Потом к ним присоединилась Соновия — из солидарности.
Минти захотелось вспомнить, как зовут сестру мистера Кроута. Может, в следующий раз Тетушка скажет. С другой стороны, желание было не настолько сильным, чтобы призывать голоса призраков. Минти извлекла из машинки первую порцию белья, загрузила следующую и вынесла во двор мокрые полотенца, сложив их в корзину, которую застелила белоснежной простыней. Сестра мистера Кроута теперь выпрямилась и смотрела на нее. Это была плотная, жилистая старуха с крашеными рыжими волосами, в очках с фиолетовой оправой. Когда она поднесла к лицу испачканный землей палец с грязью под ногтями и почесала щеку, Минти вздрогнула и отвернулась.
Утро было ярким и солнечным, но дул довольно сильный, прохладный ветер. Хороший день для сушки белья. Минти развесила полотенца, закрепив пластмассовыми прищепками, которые мыла и сушила вместе с бельевой веревкой. Сестра мистера Кроута вошла в дом, оставив сорняки валяться по всей дорожке. Минти покачала головой, осуждая подобную неаккуратность. Она тоже вернулась в дом и принялась размышлять, что бы такого приготовить на ленч. В «Сейнзбериз»[39] она купила чудесный кусок окорока и собиралась приготовить его сама. По ее мнению, покупка уже приготовленного мяса была делом рискованным. Неизвестно, где оно хранилось и в каком состоянии пребывала кастрюля, где его варили. Поставив мясо, она, наверное, выйдет на улицу, чтобы купить воскресную газету, которую перестал приносить ей Лаф.
Но сначала Минти вошла в комнату и выглянула в окно, чтобы проверить, нет ли там кого-нибудь. И вовремя — сдвинув наполовину задернутую штору, она увидела выходящих из дома Соновию и Лафа; лица у них были серьезными, как всегда, когда они направлялись в церковь. Соновия надела синее платье с жакетом и белую шляпу, а Лаф — костюм в полоску. Минти подождала немного, пока соседи не скроются из виду, а потом пошла в противоположном направлении к газетному киоску.
Какое совпадение, подумала она, взглянув на первую страницу «Ньюс оф де уорлд»: мужчину убили в том же кинотеатре, где ей удалось избавиться от призрака Джока. Газета не сообщала, когда это произошло, а лишь называла имя жертвы — Джеффри Лич.
— В нынешние времена происходит все больше убийств, — вдруг произнес голос Тетушки. — И куда только катится мир! Они все собираются в банды, а потом их убивают другие бандиты. Когда идешь по Харлсден-Хай-стрит, там сплошные банды или гангстеры с Ямайки.
Минти попыталась не обращать на нее внимания, села в гостиной и стала читать газету. Услышав, что машинка закончила стирать, она пошла на кухню и вытащила простыни и наволочки. Остались еще одна простыня и один пододеяльник. Загрузив их в машину, Минти отправилась развешивать влажное белье. Мистер Кроут вытряхивал в мусорный бак картофельные очистки из дуршлага. Ни во что не завернутые, они выглядели свежими. Минти почувствовала дурноту, представив, как приедут мусорщики из муниципальной службы и потащат этот бак через весь двор. Свой бак для мусора она держала перед домом, прикрепив висячим замком к стене — район тут такой неспокойный, что могут украсть даже мусор, — и регулярно очищала его, посыпая внутри изумрудно-зеленым дезинфицирующим порошком.