— Убили сына герцога Виндзорского, — сказала Тетушка. — Того, кто должен был стать Эдуардом IX. Только в отношении знаменитостей говорят «пал жертвой», а не «убит». Во Франции. Займи он свое законное место, этого бы не случилось.
— Не все ли равно? — сказала Минти, понимая, что спорить бесполезно. — Уходи, а?
К мясу в кастрюле требовалось добавить еще кипятку. Минти сварила картофель и замороженную фасоль. Однажды Джок попросил ее купить свежую брокколи, и когда она мыла капусту, оттуда выпала бледно-зеленая гусеница, такого же цвета, как соцветия. Больше никаких свежих продуктов. Минти выдвинула ящик с ножами; сверху лежал тот, с помощью которого она избавилась от призрака Джока. Минти прокипятила его, обесцветив при этом рукоятку, и он должен быть таким же чистым, как любой другой нож, но резать им мясо ей почему-то не хотелось. Минти уже не сможет его полюбить, сколько бы он ни пролежал. Придется выбросить. Стыдно, конечно, потому что нож входил в набор, подаренный Тетушке на свадьбу в 1961 году.
— В тысяча девятьсот шестьдесят втором, — поправила Тетушка.
Джон Льюис — так звали Джока. Как магазин на Оксфорд-стрит. Странно, что она не замечала этого раньше. Если бы Джок не умер, ее звали бы миссис Льюис и на конвертах писали: миссис Дж. Льюис. Но думать об этом нет смысла, потому что Джока нет. Минти натянула резиновые перчатки, снова вымыла нож, высушила, завернула в страницы спортивного раздела газеты, которые не собиралась читать, а затем положила в пластиковый пакет. Лучше не бросать его в мусорный контейнер на колесах, который стоял возле дома. Если нельзя украсть сам контейнер, то можно вытащить его содержимое, а этим бандам как раз нужны ножи.
— Именно ножами они и пользуются, — сказал Тетушкин голос. — Пистолеты не так легко достать, и за них нужно заплатить много денег. Другое дело — ножи. Они все ходят с ножами. Вот откуда все эти убийства. Банды воюют с бандами. Ну и пусть перебьют друг друга, спокойнее будет, вот что я тебе скажу. Эдуарда IX убила бомба, но это совсем другое дело.
— Уходи, — сказала Минти, но бормотание Тетушки не смолкло.
Наверное, нужно вынести нож в один из больших контейнеров для мусора на улице. Например, в тот, куда она бросила свою испачканную одежду. Вытаскивая из стиральной машины третью партию белья, Минти услышала звонок в дверь. Кто бы это мог быть? Лаф теперь не приносит газеты, а больше к ней никто не приходил, если не считать Свидетелей Иеговы. Тетушке нравились Свидетели Иеговы, и она покупала у них «Уочтауэр»[40], но всегда отказывалась ходить вместе с ними и стучать в двери незнакомых людей. Минти вымыла руки и принялась вытирать их, когда звонок прозвенел снова.
— Иду, иду, — сказала она, хотя тот, кто стоял на крыльце, никак не мог ее услышать.
— Не захлопывай перед нами дверь, милая, — сказал Лаф. — Мы пришли с добрыми намерениями, готовые возлюбить соседа своего, как самого себя, правда, Сонни?
— Можно нам войти?
Минти распахнула дверь. Соновия споткнулась о коврик — каблуки ее были слишком высокими. Синее платье, свободно висевшее на Минти, туго обтягивало ее бедра. Вместе с Лафом она прошла вслед за Минти в гостиную, где даже в солнечный день всегда царил полумрак.
— В общем, так, — произнес Лаф тоном, каким обычно обращался к малолетним преступникам, повторно нарушившим закон. В нем было больше печали, чем гнева. — Соседи не должны ссориться и не разговаривать. Это неправильно и не по-христиански. Мы с Сонн только что слушали ту проповедь, в которой говорится о любви к врагам, и особенно к соседям, и решили, что на обратном пути зайдем к тебе и проявим смирение, правда, Сонн?
— Я уверена, что у меня нет врагов, — сказала Минти.
— Мы тебе не враги. Сонни хочет тебе кое-что сказать, и это ей непросто, потому что ее переполняет гордыня — как выразился пастор о некоторых людях, — но она смирит гордыню и произнесет эти слова, правда, Сонн?
Тихим, охрипшим голосом Соновия сказала, что надеется, что теперь все будет в порядке.
— Что было, то быльем поросло. Скажи это, Сонн.
Она страдальчески сморщилась, собираясь с духом, чтобы принести извинения. Слова слетали с ее губ медленно, по одному.
— Извини. Я имею в виду платье. Я не хотела никого обижать. — Соновия посмотрела на мужа. — Я… прости… меня.
Минти не знала, что сказать. В такую ситуацию она еще ни разу не попадала. Тетушка ссорилась со многими людьми, но никогда потом не мирилась. Если уж перестаешь с кем-то разговаривать, то навсегда. Минти кивнула Соновии.
— И вы меня простите. Я тоже так думаю. Насчет быльем поросло, — с трудом произнесла, как будто слова для нее были новыми, на иностранном языке, выученном в детстве, но никогда не используемом.
Женщины смотрели друг на друга. Подталкиваемая Лафом, Соновия шагнула вперед. Потом неловко обняла Минти и поцеловала в щеку. Минти стояла неподвижно, позволяя обнимать и целовать себя.
Лаф крикнул «ура» и поднял вверх большие пальцы.
— Снова дружба? Молодцы.
— Дорогая моя, — сказала Соновия, несколько оживившись. — По правде говоря, я была очень рада, что ты почистила костюм — мне давно уже следовало сделать это самой. Я отдала его тебе, а потом вспомнила о некрасивом пятне от кетчупа на поле жакета.
— Ничего страшного, — ответила Минти. — Оно быстро сошло.
Лаф широко улыбнулся.
— Мы приглашаем тебя сегодня вечером в кино. Только не к Мраморной арке, где убили того беднягу. Пойдем в «Уайтлиз» — там показывают «Спасите Грейс». Как ты?
— Я не против. А когда?
— Мы выбрали сеанс на пять пятнадцать, а потом можно зайти в пиццерию. А как насчет того, чтобы поцеловать меня?
Завернутый в газету нож Минти положила в обычный полиэтиленовый пакет, синий, без надписи, какие дают в небольших магазинах, и прошла сотню ярдов к мусорному контейнеру на Харроу-роуд, в который выбросила испачканную одежду. Однако контейнер оказался переполненным, что часто случается по воскресеньям, и мусор вываливался из пакетов на тротуар. Минти не хотела вносить свою лепту в этот беспорядок, вызывавший у нее отвращение. Она вернулась домой и пообедала, вымыв руки до и после еды.
Вспомнив, что видела несколько мусорных контейнеров на Килбурн-лейн, Минти отправилась на поиски, преодолев приличное расстояние. Пришлось пройти довольно далеко по Лэдброк-Гроув, мимо станции метро, прежде чем она нашла то, что искала: чистые баки, из которых не вываливался мусор. Минти приподняла крышку. Пахло отвратительно — и все из-за таких людей, как мистер Кроут, которые должным образом не заворачивают мусор. Сверху лежал ярко-зеленый пакет «Маркс энд Спенсер», не содержавший ничего особенно грязного: что-то завернутое в туалетную бумагу, пара пакетиков из-под кукурузных хлопьев и неиспользованный хлеб в целлофановой упаковке. Минти не беспокоилась, что ее каким-то образом свяжут со всеми этими предметами, и сунула нож в зеленый пакет между хлебом и кукурузными хлопьями, а потом захлопнула крышку.
На обратном пути она остановилась на мосту и посмотрела на пути, по которым ходили поезда. Метро на этом участке было совсем не похоже на метро, а выходило на поверхность; кроме того, тут пролегали главные железнодорожные пути на запад Англии. Минти знала, что именно в этом месте, прямо под ней, экспресс из Глостера столкнулся с электричкой. В катастрофе погибло много людей, в том числе ее Джок. Один из поездов загорелся — наверное, тот, где был он.
Джок навещал мать. Минти представляла ее очень старой, сгорбленной, с седыми космами, опирающейся на палку, или такой, как сестра мистера Кроута. Она должна была связаться с невестой Джока, просто обязана была приехать к ней. Минти воображала вежливое письмо от миссис Льюис, содержащее слова утешения и приглашение приехать. Разумеется, она бы никуда не поехала. Дом у старухи, скорее всего, грязный, без горячей воды. Но ее могли хотя бы пригласить. И причина, по которой приглашения не последовало, совершенно очевидна. Если бы она попала в тот дом или просто ответила на письмо, миссис Льюис пришлось бы вернуть ей деньги.
Начался дождь. Минти укоризненно покачала головой, хотя знала, что дождю все равно. Вернувшись домой, сразу же помчалась в ванную. Когда она терла щеточкой ногти на руках и ногах, вдруг послышался голос Тетушки, которая сказала, что дождь — очень грязная штука, потому что проходит через несколько миль грязного воздуха.
— В ванной я хочу быть одна. Оставь меня в покое, — сказала Минти, но Тетушка не обратила внимания на ее слова.
— Ты поступила разумно, избавившись от ножа, — продолжала она. — На нем скапливались миллионы микробов. — Интересно, к ней ли обращается Тетушка? Наверное. — Я только что видела мать Джока. Ты же не знала, что миссис Льюис здесь, со мной, правда?
— В ванной я хочу быть одна. Оставь меня в покое, — сказала Минти, но Тетушка не обратила внимания на ее слова.
— Ты поступила разумно, избавившись от ножа, — продолжала она. — На нем скапливались миллионы микробов. — Интересно, к ней ли обращается Тетушка? Наверное. — Я только что видела мать Джока. Ты же не знала, что миссис Льюис здесь, со мной, правда?
— Уходи. — Минти подумала, что умрет от страха, если перед ней появится миссис Льюис.
Когда она сошла вниз, дождь лил как из ведра. Похолодало, а воздух стал серым, словно наступили сумерки. Лаф пришел под большим зонтом с рисунком в виде пальмовых листьев и сказал, что возьмет машину — дождь слишком сильный. Одному богу известно, где удастся ее припарковать, но ничего не поделаешь, Лаф будет стараться. Тетушкины слова расстроили Минти. Тетушка и миссис Льюис могут явиться в кинотеатр. Она начала нервничать. В кино нет дерева, до которого можно дотронуться, — только пластик, ткань и металл.
Добрая и великодушная, довольная вновь обретенным смирением, Соновия первой ступила в проход между рядами и с улыбкой оглянулась.
— Ну вот, моя дорогая, садись между нами. Ты купил попкорн, Лаф?
Он купил, и попкорн был сухим и чистым, подходящим для Минти. Кинотеатр постепенно заполнялся, и весь ряд перед ними оказался занят. Там уже не осталось места для Тетушки и матери Джока. Свет погас, и экран внезапно наполнился яркими красками и оглушительными звуками, ассоциировавшимися у Минти с избавлением от Джока. Расслабившись, она принялась деликатно выбирать самые маленькие шарики попкорна.
Когда она увидит миссис Льюис, то спросит, что случилось с ее деньгами, и заставит старуху ответить. Или напишет вопрос. Призраки никогда не отвечают, когда к ним обращаешься, но, возможно, ответят, если записать все на бумаге. Когда начался фильм, Минти сочиняла текст записки, представляя, как она сунет ее под нос миссис Льюис, и поэтому прошло довольно много времени, прежде чем она подняла взгляд на экран.
Глава 18
Джимс пропустил мимо ушей слова Зиллы о том, что в понедельник утром полиция собирается нанести визит. Он будет дома и, разумеется, поговорит с ними; это его долг как гражданина. Ответит на их вопросы и пойдет в Палату общин. Джимсу, не привыкшему проводить много времени дома, воскресный вечер показался невыносимо скучным. Леонардо пригласил его в гей-клуб «Кемпинг граунд» на Эрлс-Корт-сквер, и Джимс с удовольствием составил бы ему компанию, однако он тонко чувствовал грань, за которую не стоит переходить. Поэтому Джимс сидел рядом с Евгенией, отпускавшей критические замечания, смотрел костюмный фильм по произведениям Джейн Остин, сколько смог выдержать, и рано лег спать.
В четыре утра Джимс проснулся, словно от толчка. Он сидел на своей одинокой и довольно скромной постели, вспоминая, что не все выходные провел в Кастербридже и Фредингтон-Крус, — вчера он посчитал это само собой разумеющимся и благополучно забыл. Теперь этот факт всплыл, причем совсем в другом свете. В пятницу после полудня он вернулся в Лондон, чтобы найти потерянные заметки для речи об охоте. И полиции никак нельзя говорить, что бумаги были не у него в квартире в «Садах аббатства», а в доме Леонардо в Челси. Лицо Джимса покрылось тонкой пленкой пота, капельки которого стекали по шее и гладкой золотистой груди.
Полицейские захотят знать, почему эти документы были в Глиб-террас, и даже если получится сочинить что-либо правдоподобное, его обязательно спросят, почему, найдя их, он не поехал домой и не провел ночь с молодой женой в Вестминстере. Сослаться на ее отсутствие невозможно, потому что полиция ей звонила — Зилла упоминала об этом вечером. Они захотят узнать, почему вместо того, чтобы поехать домой, Джимс провел ночь с Леонардо Нортоном, работавшим в брокерской конторе, хорошо известной в Лондоне и на Уолл-стрит. Есть несколько вариантов. Можно вообще не говорить, что он возвращался в Лондон. Или сказать, что вернулся днем, увидел, что Зилла спит, и, не желая беспокоить ее, забрал бумаги и поехал прямо в Дорсет. Или что он приехал домой поздно вечером, нашел бумаги, провел ночь с Зиллой и уехал рано утром, до прихода полиции. Но тогда Зилла должна солгать ради него. Джимс подумал, что она, наверное, согласится, а детей можно не брать в расчет, потому что они уже спали.
Самого Джимса моральный аспект не беспокоил; он всегда отличался беспринципностью и неразборчивостью в средствах и поэтому был вполне способен на «ложь во спасение», даже полиции. Но когда он подумал о том, что нужно попросить жену солгать ради него, сказать инспектору уголовной полиции из опергруппы убийств (или как они там теперь называются), что он был дома, когда на самом деле его тут не было, то почувствовал, как кровь стынет жилах. Он же член парламента. На прошлой неделе лидер оппозиции улыбнулся ему, похлопал по плечу и сказал: «Молодец!» Другие парламентарии обращались к нему со словами «достопочтенный депутат от Южного Уэссекса». Достопочтенный. Обычно Джимс не задумывался над таким понятием, как честь, но теперь пришлось. Для него честь являлась таким же неотъемлемым атрибутом, как для средневекового рыцаря или монаршего слуги. Сидя на кровати и вытирая пот уголком простыни, Джимс повторял себе, что не может просить кого-либо солгать ради него.
Нужно всего лишь забыть, что он возвращался домой за документами. До девяти часов, когда прибудет полиция, это должно выветриться из его памяти. В конце концов, ему не так уж были нужны эти заметки, и он вполне мог бы произнести успешную речь и без них. Все дело в том, что он не любил являться неподготовленным на любое мероприятие, где должен был выступать. Джимс попробовал заснуть, но с таким же успехом мог пытаться передвинуть время на два дня назад, что он с удовольствием бы сделал. В шесть Джимс встал, обнаружив, что Евгения и Джордан уже нарушили покой гостиной и смотрели по телевизору какой-то шумный черно-белый вестерн. Ко времени прихода полиции он стал раздражительным и мрачным, но все же заставил себя сидеть на диване рядом с Зиллой и держать ее за руку.
Пришла та же инспектор уголовной полиции, которая сопровождала Зиллу в морг. С ней был еще один полицейский в штатском, сержант. Зилла спросила инспектора, не возражает ли та против присутствия жены, и получила разрешение остаться. Зилла держала Джимса за руку и нежно смотрела ему в лицо, и Джимс был вынужден признать, что иногда и она может быть полезной.
Его расспрашивали о выходных, проведенных в Дорсете.
— Я уехал в свой избирательный округ в четверг после обеда и утром в пятницу провел встречу с избирателями в Кастербридже. В Шайр-Холл. После этого вернулся в свой дом во Фредингтон-Крус и работал над речью, которую должен был произнести утром в субботу на собрании «Сельского альянса». Там я провел ночь и следующий день, выступил с речью и поужинал с членами альянса. В воскресенье утром поехал домой.
Сержант записывал.
— Кто-нибудь может подтвердить ваше присутствие в принадлежащем вам доме в Дорсете в пятницу, мистер Мэлком-Смит?
Джимс придал лицу недоверчивое выражение. Он часто так поступал в Палате общин, когда кто-то из членов правительства отпускал замечание, которое, как он считал, выставляло его на посмешище.
— Куда вы клоните?
Ответ Джимс знал заранее.
— Просто таков порядок, сэр. Кто-нибудь может подтвердить ваше присутствие? Может быть, прислуга?
— Времена теперь не те, — надменно протянул Джимс, — и я не держу прислуги. Из деревни приходит женщина, чтобы убрать и присмотреть за домом. Миссис Уинси. Оставляет в холодильнике еду на те выходные, когда я собираюсь приехать. В тот день ее не было.
— Никто к вам не заходил?
— Боюсь, что нет. Моя мать проводит часть лета в этом доме, но в основном живет в Монте-Карло. Разумеется, она приезжала к нам на свадьбу, — Джимс сжал руку Зиллы, — но месяц назад вернулась к себе.
Полицейские, казалось, были удивлены этой не относящейся к делу информации. Что и требовалось.
— Мистер Мэлком-Смит, я не ставлю под сомнение ваши слова, но не кажется ли вам странным, что такой молодой и активный человек, как вы, очень занятой и недавно женившийся, проводит около тридцати часов в своем доме, в одиночестве, не занимаясь ничем, кроме подготовки к выступлению, хотя выступать для него — дело привычное? Погода в тот день была чудесная, и я не сомневаюсь, что местность вокруг Фредингтон-Крус очень красива, но вы тем не менее даже не вышли прогуляться?
— Определенно, вы ставите под сомнение мои слова. Разумеется, я вышел на прогулку.
— Тогда, возможно, вас кто-нибудь видел?
— Сомневаюсь, что я могу ответить на этот вопрос.
Позже, пересекая двор Нового дворца и направляясь к входу для членов парламента, Джимс подумал, что может быть доволен беседой и уверен, что полиция его больше не побеспокоит. В конце концов, не могут же они подозревать его в убийстве Джеффри Лича — только не его. У него нет мотива, и он не видел этого человека по меньшей мере три года. В худшем случае, если полиция узнает о его возвращении в Лондон — чего быть не может, — он выкрутится, заявив, что забыл. Или прибегнет к варианту номер четыре, который не пришел ему в голову рано утром: он вернулся поздно, когда Зилла уже спала, переночевал в свободной комнате, чтобы ее не беспокоить, и уехал до того, как жена проснулась. Это все объяснит.