— Я сказал, пошли.
— Что, никаких едких комментариев? — я смотрю на него с притворным удивлением. — Никаких "ты идиотка, что пришла сюда; твой мозг, должно быть, такой же пустой, как у любого другого Дивергента"?
— Это на самом деле так, разве нет? — отзывается он. — Ты сама встанешь или мне придется вытаскивать тебя в коридор? Твой выбор.
Я чувствую себя спокойнее. Питер всегда такой, это знакомо.
Встаю и выхожу из комнаты. Пока иду, замечаю, что рука Питера, в которую я выстрелила, больше не на перевязи.
— Они привели в порядок твое пулевое ранение?
— Да, — отвечает он. — Теперь тебе придется найти другую слабость, чтобы ею воспользоваться.
Он хватает меня за здоровую руку и идет быстрее, увлекая меня за собой.
— Мы опаздываем.
Несмотря на длинный и пустой коридор, звук наших шагов не отражается от стен. Я чувствую себя так, будто кто-то незаметно закрыл мне уши руками. Я стараюсь следить за коридорами, пока мы идем вниз, но через некоторое время сбиваюсь со счета. Доходим до конца одного и поворачиваем налево, в тусклую комнату, которая напоминает аквариум. Одна из стен выполнена из одностороннего стекла, отражающегося на моей стороне, но с другой стороны оно прозрачное, я в этом совершенно уверена.
Напротив зеркальной стены стоит машина со специальным лотком размером со взрослого мужчину. Я узнаю его по учебнику истории из моей фракции — это прибор Эрудитов, применяемый в медицине. МРТ. Он будет фотографировать мой мозг.
Во мне рождается некое чувство. Я так давно не испытывала ничего подобного, что едва распознаю его. Любопытно.
По внутренней связи раздается голос Джанин.
— Ложись, Беатрис.
Я смотрю на лоток в форме человека, в котором машина будет меня фотографировать.
— Нет.
Она вздыхает.
— Если ты не сделаешь этого сама, мы найдем способ тебя заставить.
Питер стоит позади меня. Даже с поврежденной рукой он сильнее. Я представляю, как его руки хватают меня, как он ведет меня к лотку, толкает на металл, тянет ремни, которые свисают с лотка, привязывая меня слишком сильно.
— Давайте заключим сделку, — предлагаю я. — Если я сотрудничаю, вы показываете мне результаты сканирования.
— Ты будешь сотрудничать, хочешь ты того или нет.
Я поднимаю палец.
— Это не так.
Смотрю в зеркало. Не так трудно представить, что я говорю с Джанин, когда обращаюсь к собственному отражению. Я блондинка, как и она, и мы обе бледные и строгие на вид. Это наблюдение настолько меня беспокоит, что на несколько секунд я даже теряю нить рассуждения и стою в полной тишине с поднятым вверх пальцем.
Со светлыми кожей и волосами, бледная и холодная. Мне любопытно, что на фотографиях моего мозга. Я, как Джанин. И я могу презирать этот факт, сопротивляться, пытаться искоренить… а могу использовать в своих интересах.
— Это не так, — повторяю я. — Независимо от того, сколько ограничений используешь, все равно не сможешь удержать меня в положении, необходимом для четкости снимка, — я прочищаю горло. — Я хочу видеть сканирование. Ты в любом случае собираешься меня убить, так не все ли равно, сколько я узнаю о собственном мозге прежде, чем умру?
Тишина.
— Зачем тебе это? — интересуется она.
— Уж ты-то должна понимать. Хочу знать, почему у меня имеются равные способности к Эрудиции, Бесстрашию и Отречению.
— Хорошо. Ты можешь увидеть их. Ложись.
Я подхожу к лотку и ложусь. Металл ледяной. Лоток скользит назад, и я оказываюсь внутри машины. Смотрю вверх на белизну. Когда я была маленькая, то думала, что это все равно что небо: белый свет и ничего больше. Теперь я знаю, что это не правда, потому что белый свет несет в себе угрозу.
Я слышу стук и закрываю глаза, невольно вспоминается одно из препятствий в моем пейзаже страха, когда я стучала кулаками по стеклу, за которым стояли слепые люди, желающие меня похитить. Я притворяюсь, будто это барабанная дробь моего сердцебиения, будто это река разбивается о стены пропасти в штабе Бесстрашных, будто это топот в конце церемонии посвящения, будто это ноги стучат по лестнице после церемонии выбора.
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем стук прекращается и лоток скользит обратно. Я сижу и тру шею кончиками пальцев.
Дверь открывается, из коридора входит Питер и манит меня к себе.
— Давай. Ты можешь увидеть результаты.
Я спрыгиваю вниз с лотка и иду к нему. Когда мы в коридоре, он качает головой.
— Что?
— И как тебе удается всегда получать то, что ты хочешь?
— Ага, по-твоему, я хотела быть заключенной в штаб-квартире Эрудиции, хотела отправиться на казнь.
Я говорю таким тоном, будто то и дело сталкиваюсь с чем-то подобным. Но слово "казнь" заставляет меня содрогнуться. Я сжимаю руки, пытаясь сохранить хотя бы видимость спокойствия.
— Разве не так? — уточняет он. — Ты пришла сюда по своей доброй воле. Вряд ли это можно назвать хорошим инстинктом выживания.
Он набирает на клавиатуре некую последовательность чисел и дверь открывается. Я вхожу в комнату с другой стороны зеркала. Помещение заполнено экранами, их свет отражается от стекол в очках Эрудитов. В другом конце комнаты раздается щелчок дверного замка. Когда поворачиваюсь, замечаю пустой стул за одним из экранов. Просто кто-то ушел.
Питер стоит прямо за моей спиной, готовый схватить меня, если я решу на кого-нибудь напасть. Но я не буду ни на кого нападать. Что мне это даст? Один, максимум два коридора, и я потеряюсь. Мне не выбраться отсюда, даже не будь охранников, готовых меня остановить.
— Покажите их там, — говорит Джанин, указывая на большой экран на левой стене. Один из ученых Эрудитов выводит изображение со своего экрана на большой экран с левой стороны. Мы все смотрит на образ моего мозга.
Не представляю, что именно хочу увидеть. Мне известно, на что похож мозг, и что происходит в каждом его отделе, но я понятия не имею, как произвести сравнение. Джанин стучит по подбородку и долгое время пристально разглядывает изображение.
Наконец, она говорит:
— Кто-нибудь, объясните мисс Приор, что делает предлобная кора.
— Это область мозга за лбом, — говорит девушка-ученый. Она выглядит не намного старше меня и носит большие круглые очки, которые делают ее глаза еще больше. — Она отвечает за организацию ваших мыслей и действий на пути к достижению той или иной цели.
— Правильно, — соглашается Джанин. — Надеюсь, кто-нибудь ответит мне, что мы наблюдаем у мисс Приор на боковой предлобной коре?
— Она увеличена, — отвечает другой ученый — человек с тонкими волосами.
— Специфика, — замечает Джанин так, словно ругает его.
Я начинаю понимать, что нахожусь в неком подобии школы, каждая комната более чем с одним Эрудитом — это класс. И среди них Джанин самый ценный учитель. Они все смотрят на нее широко раскрытыми глазами и ходят, разинув рты, ожидая шанса произвести на нее впечатление.
— Она больше среднего, — поправляется себя человек с редкими волосами.
— Уже лучше, — Джанин наклоняет голову. — На самом деле, это одна из крупнейших боковых предлобовых кор, которую я когда-либо видела. Тем не менее, орбитофронтальная кора удивительно мала. На что указывают данные факты?
— Орбитофронтальная кора головного мозга отвечает за вознаграждение. Те, кто желает получить награду за свои действия, имеют большую орбитофронтальную кору, — говорит кто-то. — Выходит, что мисс Приор довольствуется незначительным вознаграждением за свои действия.
— Не только это, — Джанин чуть заметно улыбается. Синий свет от экрана делает менее заметными ее скулы и лоб, но заметно оттеняет глаза. — Речь не только об ее поведении, но так же об ее желаниях. Награда не является мотиватором. Тем не менее, она прекрасно справляется с подчинением своих мыслей и действий определенным целям. Это объясняет ее склонность к вредному, но самоотверженному поведению, и, возможно, ее способность выходить из моделирования. Как это изменит наш подход к новой сыворотке моделирования?
— Она должна подавить некоторую, но не всю, активность в предлобной коре, — отвечает ученый с круглыми очками.
— Точно, — говорит Джанин. Наконец, она смотрит на меня, в ее глазах радость. — Следовательно, мы определились с вектором наших дальнейших действий. Это отвечает условиям нашего соглашения, мисс Приор?
У меня так пересохло во рту, что тяжело глотать.
А что случится, если они подавят активность в моей предлобной коре, что, если они повредят моей способности принимать решения? Что, если эта сыворотка сработает, и я стану рабом моделирования, как и все остальные? Что, если я полностью отключусь от реальности?
Я даже не подозревала, что моя личность, то, кем я являюсь, может быть отвергнуто, как побочный продукт моей анатомии. Что, если я на самом деле просто кто-то с большой предлобной корой?
— Да, — соглашаюсь я. — Отвечает.
Обратно ко мне в комнату мы с Питером идем в полной тишине. Поворачиваем налево и в конце коридора видим столпотворение. Это самый длинный из коридоров, так что, лишь дойдя до конца, я вижу его.
Он стоит окруженный группой Бесстрашных предателей с пистолетом у виска.
Тобиас — с кровью, стекающей по лицу, в белой рубашке с красными потеками, Тобиас — парень Дивергент, стоящий у крематория, в котором мне предстоит сгореть.
Питер удерживает меня руками за плечи.
— Тобиас, — выдыхаю я.
Бесстрашные предатели с ружьями наперевес ведут Тобиаса ко мне. Питер толкает меня вперед, но мои ноги будто примерзли к полу. Я пришла сюда, чтобы никто не умер. Я пришла сюда, чтобы защитить столько людей, сколько получится. И я больше заботилась о безопасности Тобиаса, чем о чьей-либо еще. Так почему же мы оба здесь? Какой в этом смысл?
— Что ты наделал? — бормочу я. Он находится всего в нескольких футах от меня, но недостаточно близко, чтобы расслышать мои слова. Когда он оказывается ближе, то берет меня за руку и сжимает ладонью мои пальцы. Пожимает и отпускает. Он бледный, его глаза налиты кровью.
— Что же ты наделал?
На этот раз в вопросе слышны слезы, и он больше похож на рычание, чем на человеческую речь.
Я бросаюсь к Тобиасу, изо всех сил стараясь освободиться от хватки Питера.
— Чего ты добиваешься? — кричу я.
— Ты умрешь, я тоже умру. — Тобиас смотрит на меня через плечо. — Я попросил тебя не делать этого. Ты сделала свой выбор. Таковы последствия.
Он исчезает за углом. Последнее, что я вижу: Тобиаса и Бесстрашных предателей, уводящих его под угрозой ствола пистолета, и кровь на его спине, текущую с мочки уха от травмы, которую я не видела.
Вместе с его уходом меня покидают остатки жизненных сил. Я перестаю сопротивляться и позволяю Питеру затолкнуть меня в камеру. Оказавшись внутри, я сползаю на пол, ожидая, когда закроется дверь, обозначая уход Питера. Но она не закрывается.
— Почему он пришел? — спрашивает Питер.
Я смотрю на него.
— Потому что он идиот.
— Ну, да.
Я прижимаюсь головой к стене.
— Неужели решил, будто сумеет тебя спасти? — фыркает Питер. — Выглядит, как поступок Стиффа.
— Я так не думаю, — возражаю я.
Если бы Тобиас пытался спасти меня, он бы все продумал, взял бы подмогу. Он никогда не ворвался бы в штаб-квартиру Эрудитов в одиночку.
На глаза наворачиваются слезы, я даже не пытаюсь их стереть. Вместо этого смотрю сквозь них, наблюдая, как все вокруг расплывается. Несколько дней назад я бы ни за что не заплакала перед Питером, но теперь мне все равно. Он — самый незначительный из всех моих врагов.
— Думаю, он пришел, чтобы умереть вместе со мной, — признаюсь я и зажимаю рот рукой, чтобы заглушить рыдания. Если смогу задержать дыхание, то перестану плакать. Я не хочу, чтобы он умер вместе со мной. Я хочу, чтобы он был в безопасности. Идиотка, думаю я, но мое сердце так не считает.
— Это просто смешно, — замечает Питер. — И бессмысленно. Ему восемнадцать; когда ты умрешь, он найдет себе другую девушку. Он глупец, если этого не понимает.
Слезы бегут по моим щекам, сначала горячие, затем холодные. Я закрываю глаза.
— Если ты думаешь, что речь об этом… — я глотаю слезы, — …тогда это ты глупец.
— О, да. Плевать.
Его обувь скрипит, когда он отворачивается, чтобы уйти.
— Подожди! — я смотрю на его размытый силуэт, не в состоянии разглядеть лицо. — Что они сделают с ним? То же, что со мной?
— Не знаю.
— Можешь узнать? — я разочарованно провожу ладонями по лицу. — Можешь узнать хотя бы в порядке ли он?
— Зачем мне это делать? Зачем мне вообще делать для тебя хоть что-то?
Спустя мгновение слышу, как закрывается дверь.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Перевод: Ania Lune, Екатерина Забродина, Воробьева Галина, Маренич Екатерина, Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я как-то читала, что плач с научной точки зрения необъясним. Слезы — лишь смазка для глаз. Не существует никаких реальных оснований, чтобы слезные железы производили слезы просто так, по велению одних лишь эмоций.
Думаю, мы плачем, чтобы освободить животную сущность, не теряя человечности. Внутри меня живет зверь, он ворчит, рычит, рвется к свободе, к Тобиасу, и, прежде всего, к жизни. И как я ни стараюсь, мне его не убить.
Поэтому я всхлипываю, прикрыв лицо руками.
Налево, направо, направо. Налево, направо, налево. Направо, направо. Последовательные повороты на пути с отправной точки — моей камеры — к пункту назначения.
Это новое помещение. Тут есть кресло с наклоненной спинкой, как у кресла стоматолога, в углу — экран и письменный стол, за которым сидит Джанин.
— Где он? — спрашиваю я.
Я ждала несколько часов, чтобы задать этот вопрос. Во сне я преследовала Тобиаса по штабу Бесстрашных. Независимо от того, насколько быстро я бежала, он всегда оставался далеко впереди, я смотрела ему вслед, но он то и дело скрывался за углом.
Джанин бросает на меня удивленный взгляд. Но на самом деле она не удивлена, это такая игра.
— Тобиас, — уточняю я. Мои руки дрожат, но в этот раз не от страха, а от гнева. — Где он? Что вы с ним делаете?
— Не вижу причин отвечать, — признается Джанин. — И так как вы все лишь пешки, я не вижу причин, чтобы изменить условия нашего соглашения.
Мне хочется закричать, что, конечно, я предпочла бы знать о Тобиасе, нежели о своей Дивергенции, но не делаю этого. Нельзя принимать поспешных решений. Она будет делать с Тобиасом, что захочет вне зависимости от того, буду я знать об этом или нет. Понимать, что со мной, куда важнее.
Я вдыхаю и выдыхаю через нос. Встряхиваю руки и сажусь.
— Интересно, — замечает Джанин.
— Разве ты не должна вести переговоры с фракциями и планировать войну? — интересуюсь я. — Что ты делаешь здесь, проводя эксперименты над шестнадцатилетней девчонкой?
— Ты выбираешь способ обращения к себе в зависимости от того, как тебе удобно в данный момент, — замечает она, откидываясь на спинку стула. — Иногда ты настаиваешь на том, что являешься маленькой девочкой, а иногда наоборот. Мне искренне хотелось бы знать, каковой ты считаешь себя на самом деле? Первый вариант, второй вариант, что-то другое?
Я лишаю свой голос каких-либо интонаций, пытаясь воспроизвести ее манеру разговора.
— Не вижу причин отвечать.
Слышу слабое фырканье. Питер прикрывает рот рукой, и, когда Джанин смотрит на него, его смех легко переходит в кашель.
— Насмешки — это ребячество, Беатрис, — замечает она. — Тебе не пристало так себя вести.
— Насмешки — это ребячество, Беатрис, — повторяю я, имитируя ее голос. — Тебе не пристало так себя вести.
— Сыворотку, — велит Джанин, глядя на Питера. Он делает шаг вперед, открывает стоящий на столе черный ящик и вынимает из него шприц.
Парень приближается ко мне, и я вытягиваю руку.
— Позволь мне, — прошу я.
Он смотрит на Джанин, ожидая разрешения.
— Ладно, — говорит она.
Питер протягивает мне шприц, я ввожу иглу в шею и надавливаю на поршень. Джанин ударяет пальцем по одной из кнопок, и все темнеет.
Мама стоит в проходе, держась за поручень. Автобус поворачивает, ее лицо повернуто не к людям, сидящим вокруг меня, а к городу, по которому мы едем. Когда она хмурится, я вижу морщины на ее лбу и вокруг рта.
— Что это? — спрашиваю я.
— Так много предстоит сделать, — отвечает она, кивая в сторону окна. — И нас так мало осталось, чтобы сделать это.
Ясно, что она имеет в виду. Кроме автобуса, насколько хватает глаз, нас окружают одни лишь руины. Фрагменты стекла, мусор в переулках. Интересно, что привело к таким серьезным разрушениям?
— Куда мы едем? — спрашиваю я.
Она улыбается мне, и я вижу морщины в уголках ее глаз, которых прежде не было.
— Мы едем в штаб Эрудитов.
Я хмурюсь. Большую часть своей жизни я провела, избегая штаба Эрудитов. Мой отец признавался, что даже дышать с ними одним воздухом не готов.
— Почему мы идем именно туда?
— Там нам помогут.
Почему, думая об отце, я чувствую острую боль в животе? Представляю его лицо, выражающее глубокое разочарование окружающим миром, его короткие волосы, подстриженные на манер Отреченных, и чувствую боль, подобную той, что испытываю, когда сильно проголодалась.
— С папой что-то случилось? — спрашиваю я.
Она качает головой.
— Почему ты спрашиваешь?
— Сама не знаю.
Глядя на мать, я боли не чувствую, но ощущаю, что каждую секунду, проведенную рядом с ней, необходимо запомнить, пока то, как она выглядит, соответствует показаниям моей памяти. Но что, если мама не является постоянной, в отличие от моих о ней воспоминаний?