Автобус останавливается, со скрипом открываются двери. Моя мать идет к выходу, я иду следом. Она выше меня, поэтому мой взгляд упирается ей в спину. Она выглядит хрупкой, хоть и не является таковой.
Я ступаю на тротуар. Кусочки стекла шуршат под моими ногами. Они синие, и, судя по отверстиям в зданиях справа от меня, раньше это были окна.
— Что случилось?
— Война, — отвечает мама. — То, чего мы всеми силами пытались избежать.
— И каким образом нам помогли Эрудиты?
— Меня беспокоит, что твой отец бушует из-за вреда, причиненного тебе Эрудитами, — осторожно признается она. — Они, конечно, совершали ошибки, но, как и все остальные, представляют собой смесь добра и зла, а не что-то одно. Что бы мы делали без наших врачей, наших ученных, наших учителей?
Она проводит рукой по моим волосам.
— Постарайся запомнить это, Беатрис.
— Я запомню, — обещаю я.
Мы продолжаем идти. Но что-то в ее словах меня беспокоит. То, что она сказала о моем отце? Нет, отец всегда жаловался на Эрудитов. То, что она сказала об Эрудитах? Я перепрыгиваю через большой осколок стекла. Нет, не из-за этого. Она права. Все мои учителя были Эрудитами, и доктор, который несколько лет назад вправил маме сломанную руку.
Меня смутили последние слова: «постарайся запомнить», будто позже у нее не будет возможности напомнить мне об этом.
Чувствую, как в моем сознании что-то меняется, как открывается что-то, что было недоступно.
— Мам? — зову я.
Она смотрит на меня. Прядь белокурых волос выбивается из пучка и касается ее щеки.
— Я люблю тебя.
Я указываю на окно слева от меня, и оно взрывается. Нас обдает дождем из осколков стекла.
Не хочу просыпаться в комнате штаба Эрудитов, поэтому глаза не открываю даже тогда, когда моделирование исчезает. Пытаюсь как можно дольше сохранить образ мамы с волосами, прилипшими к скулам. Глаза открываю лишь тогда, когда вижу только свои покрасневшие веки.
— В следующий раз придется постараться, — замечаю я, обращаясь к Джанин.
— Это только начало, — отвечает она.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Перевод: NastyaMistiKa, Ania Lune, Маренич Екатерина, Laney, Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Этой ночью мне снился не Тобиас и не Уилл, а мама. Мы стояли в садах Дружелюбия, и в нескольких сантиметрах над нашими головами висели спелые яблоки. Тени от листьев падали маме на лицо, она была одета в черное, хотя при жизни я никогда не видела ее в черной одежде.
Я проснулась, удивленная тем, что никогда не замечала в ней энергии Бесстрашия, хотя каждый день сидела напротив нее за завтраком. Она так хорошо скрывалась, или я была недостаточно внимательна?
Прячу лицо в тонком матрасе. Теперь мне никогда ее не узнать. Но, по крайней мере, ей не придется жить с тем, что я сделала с Уиллом. Думаю, если бы она узнала, я бы этого не пережила.
Несколько секунд или минут спустя, не могу сказать точно, я следую за Питером по коридору, все еще моргая и пытаясь прогнать остатки сна.
— Питер, — мое горло болит, наверное, кричала во сне. — Сколько сейчас времени?
Он носит часы, но циферблат закрыт, и я не могу увидеть время. Он даже не удосужился посмотреть на них.
— Почему ты постоянно меня сопровождаешь? — спрашиваю я. — Тут что, нет других грязных занятий, в которых ты мог бы принять участие? Избиение щенков или подглядывание за девушками, когда они переодеваются, или что-нибудь в том же духе?
— Я знаю, что ты сделала с Уиллом, не притворяйся, что ты лучше меня, потому что мы с тобой одинаковые.
Единственное отличие между местными коридорами, это их длина. Я решила различать их по тому, сколько шагов сделано до поворота. Десять. Сорок семь. Двадцать девять.
— Ты ошибаешься, — возражаю я. — Быть может, мы оба не лучшие из людей, но между нами огромная разница — мне не нравится быть такой.
Питер фыркает, мы проходим мимо таблиц лаборатории Эрудитов. Я, наконец, понимаю, где нахожусь, и куда мы идем: назад в комнату, где я познакомилась с Джанин. В комнату, где пройдет моя казнь. Мои зубы стучат, я дрожу так сильно, что становится трудно идти и почти невозможно придать мыслям хоть какую-то стройность. Это всего лишь комната, говорю я себе. Всего лишь комната, как и любая другая.
Но это ложь.
На этот раз камера для казни не пустует. Четыре предателя Бесстрашных толпятся в одном углу, а двое Эрудитов — одна темнокожая женщина и один пожилой мужчина, оба в халатах — стоят рядом с Джанин в центре у металлического стола. Несколько машин установлены вокруг него и повсюду провода.
Не знаю, для чего используется большая часть этих машин, но среди них есть кардиограф. Для чего он Джанин?
— Положите ее на стол, — говорит Джанин скучающим голосом. Я в течение секунды смотрю на ожидающий меня стальной лист. Что, если ее намерения относительно меня изменились? Что, если я умру именно сейчас? Питер хватает меня за руки, я пытаюсь вывернуться, бросая на борьбу с ним все свои силы.
Но он просто поднимает меня, уворачиваясь от моей ноги, и бросает на металлическую пластину. Я задыхаюсь, ударяю кулаком в первое, что попадается на пути, и попадаю Питеру по запястью. Он вздрагивает, но теперь другая Бесстрашная предательница подходит, чтобы помочь.
Один из них сковывает мои лодыжки, другая удерживает мои плечи, когда Питер закрепляет мое тело черными ремнями, фиксируя в положении лежа. Я вздрагиваю от боли в раненом плече и перестаю сопротивляться.
— Что, черт возьми, происходит? — спрашиваю я, вытягивая шею, чтобы взглянуть на Джанин. — Мы же договорились — сотрудничество в обмен на результаты! Мы договорились.
— Это совершенно не касается нашего соглашения, — отвечает Джанин, бросая взгляд на часы. — Это не касается тебя, Беатрис.
Дверь открывается снова.
Заходит Тобиас, хромая, в сопровождении Бесстрашных предателей. Его лицо в синяках и с порезом на лбу. Он двигается, не пытаясь облегчить боль — держит себя идеально прямо. Он, должно быть, ранен. Стараюсь не думать о том, как он сюда попал.
— Что это? — спрашивает он, его голос хриплый и скрипучий.
Наверняка от крика.
Мое горло как будто набухло.
— Трис, — говорит он и наклоняется ко мне, но Бесстрашные предатели перехватывают его прежде, чем он успевает сделать хотя бы пару шагов. — Трис, ты в порядке?
— Да, — отвечаю я. — А ты?
Он кивает. Я ему не верю.
— Господин Итон, вместо того, чтобы тратить уйму времени, обратимся к наиболее логичной линии развития событий. Сыворотка правды была бы предпочтительнее, но ее получение займет несколько дней. Джек Кан ревниво охраняет секреты Искренности, поэтому убедить его поделиться ею с нами не самая легкая задача, а мне бы не хотелось тратить на это несколько дней, — она делает шаг вперед, в руке у нее шприц с жидкостью серого цвета. Это может быть новая версия сыворотки моделирования, но я в этом сильно сомневаюсь.
Интересно, что она делает? Но судя по ее довольному виду, ничего хорошего нас не ждет.
— Через несколько секунд я введу Трис эту жидкость, надеюсь, твой инстинкт защитника возьмет верх, и ты скажешь мне то, что я хочу знать.
— Что она хочет знать? — спрашиваю я, прерывая ее.
— Расположение укрытий Афракционеров, — отвечает он, избегая смотреть на меня.
Мои глаза расширяются. Теперь, когда часть лояльных Бесстрашных и все из Искренности под моделированием, а половина Отречения мертва, Афракционеры наша последняя надежда.
— Не говори ей. Я в любом случае умру. Ничего ей не говори.
— Напомните мне, господин Итон, — говорит Джанин. — Что делает моделирование Бесстрашных?
— Это не школьный урок, — отвечает он сквозь стиснутые зубы. — Скажи мне, что ты собираешься делать?
— Скажу, если ответишь на мой вопрос.
— Прекрасно, — взгляд Тобиаса перемещается на меня. — Моделирование стимулирует мозжечковую миндалину, которая отвечает за обработку страхов, и вызывает основанные на страхах галлюцинации, затем передает информацию компьютеру, который ее обрабатывает.
Звучит, как выученный текст. Возможно, так и есть — он потратил много времени на изучение моделирования.
— Очень хорошо, — одобряет Джанин. — Много лет назад, когда я исследовала моделирование Бесстрашных, мы открыли определенный уровень риска, при котором мозг терпит перегрузки и делает подопытного слишком слабым. Потребовалось внести коррективы, что мы и сделали, разбавив раствор настолько, чтобы моделирование стало более поучительным. Однако, я все еще помню, как добиться прежнего эффекта.
Она нажимает ногтем на шприц.
— Страх, — говорит она, — …сильнее боли. Тебе есть, что сказать прежде, чем я введу это мисс Приор?
Она нажимает ногтем на шприц.
— Страх, — говорит она, — …сильнее боли. Тебе есть, что сказать прежде, чем я введу это мисс Приор?
Тобиас сжимает губы.
И Джанин вставляет иглу.
Это начинается тихо под стук сердца. Поначалу я не уверена, чье сердцебиение слышу, оно слишком громкое, чтобы быть моим. Но потом я осознаю, кому оно принадлежит, чувствуя, что пульс становится чаще.
Пот собирается в моих ладонях и сгибах ног.
Мне приходится ловить ртом воздух, чтобы дышать.
И тогда раздается крик.
И я.
Не могу.
Думать.
За дверью Тобиас борется с Бесстрашными предателями.
Я слышу что-то похожее на крик младенца, он раздается совсем рядом со мной, я поворачиваю голову, чтобы понять, что является источником звука, но вижу лишь сердечный монитор. Линии между плитками над моей головой и трещины в них превращаются в чудовищных тварей. Воздух наполняет запах горящей плоти, я замираю. Чудовищные создания постепенно обретают форму — это птицы: вороны, с клювами длинной с мое предплечье и такими темными крыльями, что кажется, будто они поглощают весь солнечный свет.
— Трис, — говорит Тобиас. Я отворачиваюсь от ворон.
Он стоит у дверей, там же, где был до того, как мне сделали инъекцию, но сейчас у него в руках нож. Он держит его на некотором расстоянии от своего тела, направляя на живот, потом заносит его, касаясь живота кончиком лезвия.
— Что ты делаешь? Остановись!
Он едва заметно улыбается и говорит:
— Я делаю это для тебя.
Он медленно вонзает нож, и кровь пачкает край его рубашки. Я умолкаю и пытаюсь вырваться из оков, удерживающих меня на столе.
— Нет, остановись!
Я кручусь, в моделировании я бы успела сбросить трое наручников, что может значить лишь одно: происходящее реально. Я кричу, и он втыкает нож по рукоять, падает на пол, вокруг него растет лужа крови. Птицы устремляют на него взгляд своих похожих на бусинки глаз и, сплетаясь в вихрь крыльев и когтей, впиваются в его кожу. Сквозь вихрь перьев мне видны его глаза, он все еще в сознании.
Птица приземляется на пальцы, сжимающие нож. Тобиас вытаскивает его из себя, и нож стукается об пол, мне бы надеяться, что он мертв, но я для этого слишком эгоистична. Моя спина отрывается от стола, все мои мускулы напрягаются, горло болит от крика, который не прекращается, и в котором нельзя разобрать ни слова.
— Успокоительное, — приказывает суровый голос.
Другая игла в шею, и мой пульс начинает замедляться. Я всхлипываю с облегчением. Несколько секунд все, что я могу делать — это всхлипывать с облегчением.
Это был не страх. Это было нечто другое; эмоции, которых просто не может существовать.
— Позвольте мне уйти, — просит Тобиас, и его голос звучит еще более хрипло, чем раньше. Я быстро смаргиваю, чтобы видеть его сквозь слезы. На его руках красные отметины от сопротивления Бесстрашным предателям, желавших оттащить его от меня, но он не умирает, с ним все в порядке. — Я буду разговаривать с вами, лишь при условии, что вы меня отпустите.
Джанин кивает, и он подбегает ко мне, обнимает меня одной рукой, а другой дотрагивается до моих волос. Кончики его пальцев становятся мокрыми от слез. Он не вытирает их. Он наклоняется и мы соприкасаемся лбами.
— Укрытия Афракционеров, — глухо говорит он прямо напротив моей щеки. — Дайте мне карту, и я отмечу их для вас.
Его лоб рядом с моим сух и прохладен. Мои мускулы болят, возможно, от напряжения во время действия сыворотки.
Его тянут назад, и он держит мои пальцы так долго, как может, пока Бесстрашные предатели не вытаскивают его из моей хватки, сопровождая в другое помещение. Моя рука камнем падает на стол. Я больше не хочу бороться с оковами. Я хочу только поспать.
— Пока ты здесь… — говорит Джанин, как только Тобиас и его сопровождающие покидают нас. Она поднимает глаза и фокусирует взгляд своих водянистых глаз на одном из Эрудитов, — Возьмите его и приведите сюда. Время пришло.
Она оглядывается на меня.
— Пока ты будешь спать, мы проведем несколько процедур, чтобы выяснить еще кое-что о твоем мозге. Это несильное вмешательство. Но прежде, чем мы начнем… Я обещала тебе, что ты увидишь все процедуры. Поэтому, будет честно познакомить тебя с тем, кто будет ассистировать мне во время эксперимента, — она слабо улыбается. — С тем, кто сказал мне, к каким трем фракциям ты проявила склонность, как нам лучше заставить тебя прийти сюда, и, что появление твоей матери в последнем моделировании сделает его более эффективным.
Она смотрит на дверь. Действие успокоительного заставляет мир расплываться. Слежу за ее взглядом и сквозь наркотический дурман вижу его.
Калеба.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Перевод: Маренич Екатерина, Laney, Алёна Вайнер
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я просыпаюсь от головной боли, пытаюсь снова заснуть, хотя бы во сне я спокойна, но образ Калеба в дверях возникает у меня в голове снова и снова, его сопровождает карканье ворон.
Почему я никогда не интересовалась, как Эрик и Джанин узнали о том, что у меня склонность к трем фракциям?
Почему мне никогда не приходило в голову, что об этом факте знали лишь три человека во всем мире: Тори, Калеб и Тобиас?
Моя голова раскалывается. Не могу понять. Я не знаю, почему Калеб предал меня. Интересно, когда это случилось, после нападения на моделирование? После побега из Дружелюбия? Или это произошло раньше, еще тогда, когда мой отец был жив? Калеб говорил, что он покинул Эрудитов, когда узнал, что они планировали, лгал ли он?
Он мог. Я прижимаю руку ко лбу. Мой брат предпочел фракцию крови. Должно быть, у него на это имелись причины. Возможно, она угрожала ему. Или каким-то образом заставила его.
Дверь открывается. Я не поднимаю головы и не открываю глаз.
— Стифф, — это Питер. Конечно же.
— Да, — я убираю руку, и волосы падают мне на лицо. Смотрю на упавшую прядь уголком глаза. Мои волосы никогда раньше не были такими жирными.
Питер ставит бутылку воды и бутерброд рядом с кроватью. От мысли о еде меня тошнит.
— Твой мозг мертв? — спрашивает он.
— Не думаю.
— Не будь так уверена.
— Ха-ха, — бросаю я. — Как долго я спала?
— Около суток. Я должен проводить тебя в душ.
— Если ты скажешь хоть слово о том, насколько он мне нужен, — говорю я устало. — Я дам тебе в глаз.
Стоит поднять голову, как комната начинает кружиться, но мне все-таки удается перекинуть ноги через край кровати и встать. Мы с Питером идем дальше по коридору. Поворачиваем за угол, чтобы добраться до ванной комнаты, и видим на другом конце коридора каких-то людей.
Один из них Тобиас. Я могу предвидеть, где наши пути пересекутся: между тем местом, где я стою сейчас, и дверью моей камеры. Я смотрю не на него, а на то место, где он будет, когда прикоснется к моей руке, как сделал это в прошлый раз. Мою кожу покалывает в предвкушении, что я хотя бы на мгновение снова коснусь его.
Шесть шагов до того, как мы встретимся. Пять шагов.
В четырех шагах Тобиас останавливается. Его тело слабеет, Бесстрашные застигнуты врасплох. Охранник теряет контроль над пленником всего на секунду, и Тобиас падает на пол, выворачивается, бросается вперед и выхватывает пистолет из кобуры невысокого предателя Бесстрашных.
Пистолет стреляет. Питер ныряет вправо и тянет меня за собой, моя голова едва касается стены. Бесстрашный охранник открывает рот — должно быть, он кричит, но я ничего не слышу.
Тобиас пинает его в живот. Моя Бесстрашная часть восхищается его манерой драться — идеальной — и его скоростью — невероятной. А он, тем временем, оборачивается, направляя пистолет на Питера. Но Питер уже отпустил меня.
Тобиас дотягивается до моей левой руки, поднимает меня на ноги и начинает бежать. Я плетусь за ним. Каждый раз, когда моя нога отталкивается от пола, боль остро отзывается в моей голове, но я не могу остановиться. Я смаргиваю слезы и говорю себе бежать, будто это действительно сработает.
Рука Тобиаса сильная и жесткая, и я позволяю ей отвести себя за угол.
— Тобиас, — хриплю я.
Он останавливается и смотрит на меня.
— О, нет, — роняет он, проводя пальцами по моей щеке. — Давай. Ко мне на спину.
Он наклоняется, я обхватываю его за шею, пристраивая свое лицо у него между лопатками. Он без труда поднимает меня и держит за ногу левой рукой. Его правая рука все еще держит пистолет.
Он бежит, и, даже учитывая мой вес, он очень быстр. Я искренне удивлена тем, что когда-то он мог быть одним из Отреченных. Он выглядит так, словно создан для невероятной точности и скорости. Но не для силы, нет — он умен, но не силен. Сил у него хватает лишь на то, чтобы нести меня.