— Не знаю, известно ли тебе, — начинает Тобиас. — Но Эдвард немного неуравновешен.
— Понимаю, — отвечаю я.
— Дрю, парень, который помогал Питеру в нападении с ножом для масла, — говорит Тобиас. — Видимо, будучи изгнан из Бесстрашных, он попытался присоединиться к той же группе Афракционеров, где на тот момент находился Эдвард. Обрати внимание, Дрю среди них не видно.
— Эдвард убил его? — предполагаю я.
— Почти, — отвечает Тобиас. — Очевидно, именно поэтому, как и другие изгнанные, Мира — я правильно помню имя? — бросила Эдварда. Слишком нежная, чтобы быть с ним.
Я чувствую себя опустошенной при мысли о Дрю, умирающем в руках Эдварда. Дрю напал и на меня.
— Не хочу об этом говорить, — признаюсь я.
— Хорошо, — отзывается Тобиас и касается моего плеча. — Тебе тяжело находиться в доме Отреченных? Я должен был спросить об этом раньше. Если что, мы можем пойти куда-нибудь еще.
Доедаю второй кусок хлеба. Все дома Отреченных одинаковые, эта гостиная ничем не отличается от моей, и, если присмотреться, это вызывает воспоминания. Каждое утро сквозь жалюзи проникает свет, моему отцу его вполне достаточно для чтения. Щелканье спиц моей матери каждый вечер. Но я не чувствую, что задыхаюсь. Это лишь начало.
— Да, — признаюсь я. — Но не так тяжело, как ты думаешь.
Он удивленно вскидывает бровь.
— Правда. Моделирование в штабе Эрудитов помогло мне… в каком-то смысле. Научило держать себя в руках, — я хмурюсь. — Или, не совсем так. Оно сделало меня сильнее, — так правильнее. — Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, — мой голос делается далеким.
Он касается моей щеки и, несмотря на то, что мы в комнате, полной смеющихся и болтающих людей, медленно целует меня.
— Эй, там, Тобиас, — говорит человек слева от меня. — Разве тебя не воспитывали, как Стиффа? Я думал, что большинство из вас… касаются руками или что-то вроде того.
— Тогда, как ты объяснишь появление детей в Отречении? — Тобиас поднимает бровь.
— Они появляются исключительно благодаря силе воли, — вставляет женщина, сидящая на подлокотнике кресла. — Разве ты этого не знал, Тобиас?
— Нет, я не был осведомлен, — он ухмыляется. — Мои извинения.
Они все смеются. Все мы смеемся. И мне приходит в голову, что я встретилась с особенной фракцией, к которой на самом деле принадлежит Тобиас. Ее члены не обладают какими-то особыми чертами. Они утверждают, что им принадлежат все цвета, все виды деятельности, все достоинства и все недостатки.
Не знаю, что держит их вместе. Единственной точкой соприкосновения, насколько я могу судить, является несчастье. Во всяком случае, им этого, кажется, вполне достаточно.
Глядя на Тобиаса, чувствую, наконец, что вижу, каков он на самом деле, а не только по отношению ко мне. И насколько хорошо я его знаю, если не видела этого раньше?
Солнце начинает садиться, но сектор Отреченных далек от спокойствия. Бесстрашные и Афракционеры бродят по улицам, некоторые с бутылками в руках, некоторые с оружием.
Впереди меня Зик толкает инвалидное кресло Шоны мимо дома Элис Брюстер, бывшего лидера Отреченных. Меня они не видят.
— Сделай это снова! — велит она.
— Уверена?
— Да!
— О’кей… — Зик разбегается, не выпуская коляску из рук, отталкивается, отрывает ноги от земли, и они вместе летят вниз по улице, Шона кричит, Зик смеется.
Я поворачиваю налево на следующем перекрестке и иду, перепрыгивая через трещины на тротуаре, к зданию, где Отреченные проводили ежемесячные встречи членов фракции. Последний раз я была там целую вечность назад, но все еще прекрасно помню, как туда добраться. Один поворот на юг, через два квартала на запад.
Солнце ползет к горизонту. Свет падает на окружающие здания, и все они кажутся серыми.
Главное здание штаба похоже на все другие здания в секторе Отречения и представляет собой каменный прямоугольник. Я открываю дверь, меня встречают знакомые деревянные полы и ряды деревянных скамей, расположенные в квадратном атриуме. В центре комнаты просвет, в квадрате которого видно оранжевое солнце. Единственное украшение комнаты.
Как когда-то прежде сажусь на старую скамью нашей семьи. Раньше я сидела здесь рядом с отцом и Калебом, возле матери, а сейчас чувствую себя последней из семьи Приор.
— Прекрасно, не правда ли? — Маркус подходит и садится напротив меня, положив руки на колени. Между нами солнечный свет.
У него большой синяк на челюсти от удара Тобиаса и свежевымытые волосы.
— Хорошо, — отзываюсь я, выпрямляясь. — Что ты здесь делаешь?
— Видел, как ты пришла, — он тщательно исследует свои ногти. — И я хочу поговорить с тобой насчет информации, украденной Джанин Метьюс.
— А что, если уже поздно? Что, если я уже знаю?
Маркус продолжает смотреть на свои ногти, но его темные глаза сужаются. Его взгляд полон яда, Тобиас никогда не смог бы повторить нечто подобное, даже несмотря на внешнее сходство с отцом.
— Это невозможно.
— Ты этого не знаешь.
— На самом деле, знаю. Я видел, что происходит с людьми, узнавшими правду. Они выглядят, словно забыли, что искали, и просто бродят, пытаясь вспомнить.
Холод пробирается по позвоночнику и распространяется вниз по руке, сопровождаемый мурашками.
— Я знаю, что Джанин решила убить половину фракции, чтобы украсть это, следовательно, речь о чем-то невероятно важном, — говорю я и останавливаюсь. Мне известно еще что-то, но я лишь сейчас осознала, что именно.
Прежде чем я напала на Джанин, она сказала:
— Это не о тебе! Это не обо мне!
А значит о том, что она делала со мной, пытаясь найти моделирование, которое работало бы на мне. На Дивергенте.
— Это как-то связано с Дивергентами, — говорю я. — Речь о чем-то, что связано с тем, что за забором.
— Ну, это не то же самое, что знать, что именно за забором.
— Ну, ты расскажешь мне, или так и будешь мотать головой и ждать, что я сама догадаюсь?
— Я пришел сюда не для того, чтобы спорить. И нет, я не собираюсь рассказывать тебе, но не потому, что не хочу. Я не знаю, как описать. Ты должна сама все увидеть.
Солнце сделалось из желтого оранжевым, оставляя темные тени на его лице.
— Тобиас прав, — говорю я. — Вы хотите быть единственным, кто знает. Вам нравится, что я не знаю. Это заставляет вас чувствовать себя важным. Вот почему вы ничего мне не говорите, а не потому, что это неописуемо.
— Не правда.
— Откуда мне знать?
— За неделю до атаки моделирования лидеры Отреченных решили, что пришло время допустить до этой информации каждого в этом городе. На следующий день мы собрались, чтобы реализовать свой план, но, понятное дело, ничего не вышло, ведь это было примерно через семь дней после атаки моделирования.
— Она не хочет, чтобы вы объясняли, что за оградой? Почему не хочет? И как она вообще об этом узнала? Вы говорили, что среди посвященных числились лишь лидеры Отречения.
— Мы не отсюда, Беатрис. Все мы были поселены здесь с определенной целью. Не так давно Отреченные были вынуждены прибегнуть к помощи Эрудитов для достижения этой цели, но в итоге все пошло наперекосяк, и все из-за Джанин. Она не хочет делать то, что следует сделать, предпочитая убивать.
Поселены здесь.
Мой мозг буквально гудит от информации. Я цепляюсь за край скамьи подо мной.
— Что мы должны делать? — тихо спрашиваю я.
— Я уже сказал тебе достаточно, чтобы убедить, что я не лжец. Что касается остального, я действительно не знаю, как объяснить. Я вообще говорю об этом лишь потому, что ситуация стала просто ужасной.
Ужасной. Внезапно я понимаю, почему. Афракционеры планируют уничтожить не только важные фигуры в Эрудиции, но и все данные, которые те имеют. Они уничтожат все.
Никогда не считала этот план хорошим, но знала, что мы все равно выкрутимся, ведь Эрудиты и без компьютеров и книг владеют массой полезной информации. Но это то, чего никто не знает, то, что в результате уничтожения, мы утратим навсегда, без возможности возродить.
— Помогая тебе, я предаю Тобиаса. Потеряю его. Мне нужен повод поубедительнее.
— Помимо всеобщего блага? — Маркус морщит нос от отвращения. — Этого тебе не достаточно?
— Все общее давно поделено на части. Так что нет, не достаточно.
Маркус вздыхает.
— Твои родители умерли за тебя, это правда. Но задача, с которой твоя мать оказалась в штабе Отречения той ночью, не была выполнена; она предпочла спасти тебя. Она не знала, что ты там. Она пыталась спасти файл от Джанин, а когда услышала, что ты при смерти, бросилась на выручку, оставив файл в руках Джанин.
— Она сказала мне другое, — бросаю я.
— Она солгала. Она должна была врать. Беатрис, дело в том… Дело в том, что твоя мать знала, что она, вероятно, не выйдет из штаба Отречения живой, но не могла не попробовать. Этот файл был тем, ради чего она готова была умереть. Понимаешь?
Отреченные готовы умереть за любого человека, друга или врага, если того требуют обстоятельства. То есть, возможно, именно поэтому им так тяжело выжить в опасных ситуациях. Есть категория вещей, ради которых они пожертвуют своей жизнью, но эти вещи не имеют отношения к физическому миру.
Таким образом, если все, что он говорит правда, и моя мать действительно была готов умереть за эту информацию… Я сделаю, что угодно, для достижения цели, которую ей так и не удалось достичь.
— Ты пытаешься мной манипулировать. Не так ли?
— Думаю, — начинает он, и на его темные глаза ложится тень. — Решать тебе.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Перевод: Екатерина Забродина, Маренич Екатерина, Дольская Алина, Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Во время прогулки к дому Итонов я стараюсь вспомнить, что моя мать сказала мне, когда спасла из бака во время атаки моделирования. Что-то о наблюдении за поездами после начала нападения. «Когда я нашла тебя, то не знала, что делать, но твое спасения всегда было для меня на первом месте».
Но когда я воспроизвожу в памяти ее голос, слова звучат по-другому. «Когда я нашла тебя, то не знала, что делать». Значение: «Я не знала, как спасти тебя и файл, но твое спасения всегда было для меня на первом месте».
Я мотаю головой. Сказано было именно так, или я манипулирую своей памятью из-за слов Маркуса? Теперь этого не узнать. Все, что в моих силах, это решить, доверять Маркусу или нет.
И хотя он жесток и зол, наше общество не делится на «хороших» и «плохих». Жестокость не делает человека лжецом, а мужество не превращает в добряка. Маркус не хорош и не плох, он и то и другое.
Ну, скорее плохой, чем хороший.
Но это не значит, что он врет.
На улице я замечаю оранжевое зарево пожара. Встревоженная, иду быстрее и вижу, что огонь поднимается из больших, размером с человека, металлических чаш, стоящих на тротуарах. Бесстрашные и Афракционеры собрались здесь, между ними узкие просветы, отделяющие одну группу от другой. Перед собравшимися стоят Эвелина, Гаррисон, Тори и Тобиас.
Я нахожу Кристину, Юрая, Линн, Зика и Шону в группе Бесстрашных и встаю рядом с ними.
— Где ты была? — спрашивает Кристина. — Мы искали тебя.
— Ходила прогуляться. Что происходит?
— Они, наконец-то, собираются рассказать нам о плане нападения, — напряженно отвечает Юрай.
— О, — роняю я.
Эвелина поднимает руки, ладонями к зрителям, и Афракционеры замолкают. Они лучше подготовлены, чем Бесстрашные, чьим голосам требуется секунд тридцать, чтобы умолкнуть.
— Последние несколько недель мы разрабатываем план по борьбе с Эрудитами, — говорит Эвелина низким голосом. — И теперь, когда мы закончили, хотелось бы поделиться им с вами.
Эвелина кивает Тори, и та продолжает:
— Наша стратегия не направленная, а несколько обобщенная. Нет возможности узнать, кто из Эрудитов опора Джанин, а кто нет, поэтому безопаснее считать, что все те, кто не поддерживает ее, уже освободили штаб Эрудитов.
— Мы все знаем, что власть Эрудитов находится не в людях, а в информации, — напоминает Эвелина. — Пока они обладают этой информацией, мы никогда не будем свободны от них, особенно, если большинство из нас подвержено моделированию. Они использовали информацию для управления нами и держат нас под своим гнетом слишком долго.
Крик, начавшийся среди Афракционеров, распространяется на Бесстрашных, поднимается вверх из толпы, словно все мы части одного организма, подчиненные единому разуму. Но я не уверена, что думаю и чувствую себя в согласии с ними. Есть что-то во мне, что настойчиво против уничтожения каждого из Эрудитов и всего, что им дорого.
Я смотрю на Тобиаса. Он стоит позади костра, и мне трудно разобрать выражение его лица. Интересно, что он думает обо всем этом?
— Мне очень жаль сообщать вам это, но тем, в кого попали передатчиками моделирования, придется остаться, — сообщает Тори. — Так как вы в любое время можете быть активированы в качестве оружия Эрудитов.
Раздаются крики протеста, но никто, кажется, не удивлен. Они слишком хорошо знают, что Джанин может сделать с помощью моделирования.
Линн стонет и смотрит на Юрая.
— Мы должны остаться?
— Ты должна остаться, — возражает он.
— В тебя тоже выстрелили, — напоминает она. — Я видела.
— Я Дивергент, помнишь? — замечает он. Линн закатывает глаза, и он поспешно добавляет, вероятно, желая избежать очередных теорий о Дивергентах. — В любом случае, уверен, никто не станет проверять. Да, и какова вероятность, что она активирует меня, особенно, полагая, что все остальные с передатчиками моделирования остались здесь?
Линн морщится, соглашаясь. Она выглядит повеселевшей, почти, как прежняя Линн.
— Остальные делятся на смешанные группы из Афракционеров и Бесстрашных, — говорит Тори. — Одна большая группа попытается проникнуть в штаб Эрудитов и пройти снизу доверху, подавляя сопротивление. Несколько других более мелких групп приступят к очистке самых высоких уровней здания, уничтожив ключевых чиновников Эрудитов. Сегодня вечером каждая группа получит свое индивидуальное задание.
— Нападение произойдет через три дня, — добавляет Эвелина. — Готовьтесь. Это будет опасно и трудно, но Аффракционеры знакомы с трудностями…
Афракционеры взрываются криками, и я вспоминаю, что мы, Бесстрашные, те самые люди, что всего несколько недель назад критиковали Отречение за снабжение Афракционеров продуктами и всем необходимым. Неужели, все так легко забылось?
— И Бесстрашные знакомы с опасностями…
В воздух летят кулаки и крики. Я чувствую их голоса в своей голове, их совместный порыв обжигает мне грудь, вызывая желание присоединиться.
Выражение лица Эвелин слишком пустое для того, кто говорит страстные речи. Оно похоже на маску.
— Долой Эрудитов! — кричит Тори, и обе фракции вторят ей. Нас объединяет общий враг, но делает ли это нас друзьями?
Замечаю, что Тобиас с Кристиной не участвуют в митинге.
— Происходящее не выглядит правильным, — замечает Кристина.
— Что ты имеешь в виду? — уточняет Линн в шуме голосов. — Разве вы забыли, что они с нами сделали? Подчинили наш разум и заставили стрелять в людей. Убили всех лидеров Отречения.
— Да, — соглашается Кристина. — Просто… Разве вторжение в штаб-квартиру фракции и убийство всех ее членов — не то же самое, что Эрудиты сделали с Отречением?
— Нет, другое. Это спровоцированное нападение, — хмурится Линн.
— Да, — повторяет Кристина. — Знаю.
Она смотрит на меня, но я молчу. Она свое мнение уже составила, и считает происходящее неправильным.
Иду к дому Итонов в поиске тишины. Открываю дверь и поднимаюсь по лестнице. Дойдя до старой комнаты Тобиаса, сажусь на кровать и смотрю в окно, где Афракционеры и Бесстрашные собираются вокруг костров, смеются и разговаривают, но они все еще разделены: Афракционеры с одной стороны костра, Бесстрашные с другой.
Я смотрю на Линн, Юрая и Кристину у одного из кострищ. Юрай хватается за пламя, слишком быстро, чтобы обжечься. Его улыбка больше похожа на гримасу, будто искаженная горем.
Через несколько минут я слышу шаги на лестнице, Тобиас входит в комнату, останавливаясь в дверях.
— Что случилось? — спрашивает он.
— Ничего, — отвечаю я. — Удивлена, что Афракционеры так легко согласились работать с Бесстрашными. Бесстрашные никогда не были к ним добры.
Он стоит рядом со мной у окна, опираясь на раму.
— Это не настоящий союз, — говорит он. — Но у нас есть цель.
— Это сейчас. А что случится, когда цель изменится? Афракционеры хотят избавиться от фракций и Бесстрашия.
Тобиас сжимает губы в линию. Я вдруг вспоминаю Маркуса и Джоанну, гуляющих вместе по саду — у Маркуса было то же выражение, когда он что-то от нее скрывал.
Это выражение перешло к Тобиасу от отца или имеет какое-то другое значение?
— Ты в моей группе, — сообщает он. — Во время нападения. Надеюсь, ты не против. Мы должны проложить путь к диспетчерским.
Нападение. Если я буду участвовать в нападении, то не смогу разобраться с информацией, украденной Джанин у Отреченных. Пришло время выбирать.
Тобиас сказал, что разобраться с Эрудитами важнее, чем выяснить правду. И если бы он не обещал Афракционерам контроль над всеми данными Эрудитов, он, возможно, был бы прав. Но он не оставил мне выбора. Я должна помочь Маркусу, если есть шанс, что он говорит правду. Я должна идти против общих решений, мне это больше нравится.
И прямо сейчас я должна лгать.
Я сплетаю пальцы.
— Что такое? — спрашивает он.
— Я все еще не могу стрелять, — говоря это, я смотрю на Тобиаса. — И после того, что произошло в штабе Эрудитов… — прочищаю горло. — Мне не очень-то хочется рисковать жизнью.