– Квазизамкнутые пространственные множества… – пробормотал Тимофеев. – Самообучающаяся вероятностная система, смоделированная на серийной электронно-лучевой трубке…
Он и сам не помнил, где нахватался этой зауми.
Света продолжала бушевать. Она покрутила все регуляторы, какие только нашла, даже пощелкала переключателями каналов в надежде, что предусмотренный на это время программой передач «Вестник животновода» совладает с вероятностной системой, самозабвенно гонявшей по экрану квазизамкнутый мяч. Но этого не произошло.
– А мы тебя выключим, – зловеще сказала Света, не любившая уступать, и вытащила вилку из сетевой розетки.
Спустя мгновение четырехгранники получили право бить пенальти и, конечно же, позорно промазали.
– Бесполезно, – комментировал Тимофеев, не без интереса следивший за происходящим. – Они черпают энергию прямо из мирового пространства, потому что в измерениях выше третьего нет объемных ограничений.
Света подняла с пола коробку, взвесила ее в руке и прицелилась в кинескоп. Тимофеев с криком сорвался с дивана, бросился к ней и силой удержал от необдуманных действий.
– Знаешь, что может произойти, если пропадут границы для разномерных континуумов? – спросил он Свету, нежно обнимая ее хрупкие плечи. – Ломка нашего пространства-времени, галактическая катастрофа!
Девушка испугалась и прижалась к не слишком широкой, но все же вполне надежной груди Тимофеева. У того сладко замерло сердце, перед глазами повис радужный туман, научная проблематика напрочь вылетела из головы… И ничего нет удивительного в том, что они стали целоваться и на полчаса позабыли о взбесившейся телеигре.
– А сейчас будет фильм, – бодро сказала Света, осторожно высвобождаясь и приводя в порядок прическу. – Долго они намереваются играть?
– Подозреваю, что вечно, – предположил Тимофеев. – Они же ничего больше не умеют, как самые настоящие футболисты. Для того и созданы.
– Да, история с телевизором… – вздохнула девушка. – Ну что же – пойдем к нам, посмотрим фильм в красном уголке.
– Я кинескоп заменю, – пообещал Тимофеев. Поразмыслив, добавил: – На днях.
Вернувшись часов этак шесть спустя, в которые вместились и совместный просмотр телефильма, и прогулка при свете фонарей в сопровождении хоровода плавно кружащихся снежинок, и уже более уверенные поцелуи в чужом подъезде, Тимофеев обнаружил игру в полном разгаре. Команды испытывали на прочность итальянскую систему. Приподнятость настроения вызвала у Тимофеева сильный позыв к парадоксальным и непредсказуемым действиям, которые, однако же, бывали единственно правильными в ситуациях наподобие этой.
Народный умелец-неудачник ногой придвинул табурет поближе к резвящемуся телевизору и сел. На лице его, розовом с мороза, непроизвольно вспыхивала улыбка, навеянная свежими впечатлениями. Но Тимофеев был настроен решительно.
– Мужики, – сказал он строго. – Это нечестно. Прямо надо заявить, что это настоящее свинство с вашей стороны.
Трехгранник, лихо шедший с мячом по правому краю, упустил его за боковую линию и замер.
– Мне уже глубоко за двадцать, – продолжал Тимофеев, не заметив перемен на поле. – А точнее – двадцать два. Я живу один безумно продолжительное время, и нет никаких надежд на следующую пятилетку моей биографии. Но появилась она, Света… как луч света… Думаете, интересно ей приходить ко мне и глядеть, как вы носитесь с пузырем?!
Игроки больше не двигались. Застыв на своих местах, они прислушивались к звукам человеческой речи. Только вратари, взвинченные игрой, никак не могли угомониться и по-прежнему метались в воротах.
– Я допускаю, что игра в футбол есть единственная форма вашего существования, – заверил их Тимофеев. – Но поймите и вы меня! Где я возьму денег на новый кинескоп? Моя стипендия рассмешит кого угодно… Опять вагоны разгружать?! Поимейте совесть, братцы. Ведь гибнет человек, на глазах тонет…
Он горестно махнул рукой и пошел спать на старый, продавленный диван, покрытый пожилым верблюжьим одеялом.
Утром игроки весело гоняли мяч, хотя разметки поля не было. Наверное, шла разминка. Тимофеев пил чай, и сердце его было переполнено скорбью. Потом он вымыл посуду и ушел на занятия.
Вечером в дверь комнаты осторожно постучались.
– Можно? – шепотом спросила Света, заглядывая вовнутрь.
Тимофеев сидел на полу и копался в древнем радиоприемнике «Мир», периодически чихая от пыли, слетавшей с ламп и конденсаторов.
– Делаю квадрофоническое вещание, – сообщил он. – Представляешь: музыка изо всех углов, можно даже с потолка, а динамиков нет. Нелинейное распространение акустических колебаний. Новое слово в технике!
– А как телевизор? – начала было девушка и осеклась.
Телевизор вовсю работал, хотя и не был включен в сеть. Шла передача «Человек и закон». Серьезный, озабоченный всеобщей бесхозяйственностью доктор юридических наук устало корил директора химического комбината за отравление отходами прилежащих водоемов. Изображение было цветным и объемным, от выступающего пахло одеколоном «Эллада». Футболисты расположились по краям экрана, образовав нечто вроде затейливой виньетки, и внимательно слушали.
Поговори со мной
Тимофееву было плохо. Он не мог ни есть, ни пить, ни спать, ни так далее. Больше всего на свете ему хотелось лечь на утоптанный диван животом кверху и тихо скончаться. Ему вот уже вторую неделю не писала писем девушка Света, которая воспользовалась зимними каникулами, чтобы навестить престарелых родителей. Старики обитали в невообразимо далеком, недоступном никаким средствам связи, подобно обратной стороне Луны, городе Шаламов-Запольский. Однако же, молчанию девушки Светы не было ни объяснений, ни оправданий.
Несчастный влюбленный терялся в догадках, его сорвавшееся с цепи воображение рисовало самые жуткие картины. Попытки с головой погрузиться в привычный процесс изобретательства и рационализации потерпели фиаско, ибо вялые пальцы расстроенного народного умельца неспособны были удержать элементарную отвертку. В беспамятстве Тимофеев метался по своей каморке, словно зациклившийся в многолетнем заточении зоосадовский волк. В один из раундов своего блуждания он случайно угодил в дверь, и душевные терзания, внезапно упорядочившись в нем, швырнули его на волю – в темноту, в холод, в снегопад.
Что делал Тимофеев посреди ночной метели, никому не ведомо. Не исключено, что он обнимал заледеневший фонарный столб на автобусной остановке, месте встреч и расставаний с утраченной возлюбленной, и рыдал – глухо, по-мужски, сцепив зубы. Возможно также, что в затмении он пытался дозвониться до Светы из ближайшего телефона-автомата. Впрочем, все это лишь домыслы. Так или иначе, домой он вернулся глубоко за полночь и, едва переступив порог, обнаружил у себя гостя.
– Заходите, – сказали ему из темноты. – Располагайтесь, как дома.
Тимофеев нашарил выключатель. Посреди комнаты на табурете сидел упакованный в дубленку кандидат физико-математических наук Подмухин, начальник университетского вычислительного центра, молодой еще человек, густо поросший бородой. Свободную от свалявшегося волоса часть его лица занимали гигантские очки с линзами, сделавшими бы честь любому телескопу. Вокруг табурета скопилась лужица талой воды.
– Перейдем на «ты»? – с разбега предложил Подмухин.
Тимофеев зловеще молчал. Ему не хотелось видеть никого, тем более шерстистого кандидата наук. Однако тот не заметил либо проигнорировал лирическое настроение собеседника.
– Я работаю здесь недавно, – продолжал Подмухин. – Но до моих ушей постоянно доносятся отголоски и слухи относительно твоих изобретений. Порой это самые невероятные измышления, противоречащие не только моему теоретическому и практическому опыту, но и здравому смыслу. Впрочем, на это мне плевать… Странно лишь то, что до сих пор мы не попадались на глаза друг другу. У меня такое ощущение, что если даже десятая часть всех мифов, что роятся вокруг твоей персоны, соответствует реальности, то мы просто созданы для дружбы и взаимопомощи.
Тимофеев наконец отверз уста:
– Вообще-то я хочу спать…
Это была явная ложь.
– Ерунда, – отрезал Подмухин. – Я тоже хотел спать по ночам, пока в нашем машинном зале не установили Цыпу.
– Цыпу?! – изумился Тимофеев.
– Речь идет об экспериментальном вычислительном комплексе «Памир». Это компьютер шестого поколения с диалоговой системой программирования. Он воспринимает человеческую речь. Скажешь ему, бывало: ну что, старик, сколько там будет дважды два? А он, бывало, отвечает: четыре, дубина ты… Центральный процессор комплекса, сокращенно ЦП, мы между собой называем Цыпой.
– И что же?
– Все внешние устройства пашут, как уголок дедушки Дурова. Тесты проходят без проблем. Тем не менее Цыпа не хочет с нами работать. То есть формально он работает, иначе ему нельзя, но как-то… без огонька. Мыслимое ли дело: простенькие задачки, которые пролетают на старушке ЕС за десять минут, здесь тянутся по часу, а то и по два! Именно поэтому я не могу нормально питаться и спать вот уже вторую неделю.
В тусклом взгляде Тимофеева непроизвольно зажглась искорка сочувственного интереса.
– Цыпу надо заставить работать быстро, – подытожил Подмухин. – В идеале его производительность составляет десять триллионов операций в секунду. Наяву же он едва шевелится, как ручной арифмометр «Феликс».
– Я не программист, – заметил Тимофеев, стягивая с себя задубевшее пальто.
– Мне не нужны программисты, – заявил Подмухин. – У меня в штате с десяток пижонов, называющих себя суперпрограммистами, и без числа девочек-программисточек на полпути к декретному отпуску. Все они умеют изводить бумагу под тривиальные программы на архаичных языках типа Кобол, Фортран и тому подобная дребедень. Но с задачей толково объяснить Цыпе, что он должен делать, простым человеческим языком, они справиться не могут. При виде компьютера у них возникает спазматический позыв чертить структурные блок-схемы. Условный, так сказать, рефлекс… Мне нужны суперпрограммисты нового типа, специалисты по общению с компьютером, который понимает каждое обращенное к нему слово.
– Как собака, – проронил Тимофеев.
– Если бы… Собаку можно палкой огреть, она только хвост подожмет, а Цыпа возьмет да сломается! А знаешь, сколько он стоит?! Я ищу людей, которые могут поговорить с ним по душам. Я называю таких типов «онлайнерами». Есть у нас в вычислительной технике такое понятие – онлайн-режим, режим непосредственной связи с компьютером. И мы с тобой должны разыскать хотя бы одного онлайнера. Я не знаю, чего бы я ни сделал для такого человека. Я бы отдал ему свою комнату в общаге, а сам переехал бы в машинный зал, все равно у меня там раскладушка. Я бы выбрал его старшим научным сотрудником. Я бы… я бы…
– Хорошенькое дело, – угрюмо сказал Тимофеев. – Как же его найти?
– Не знаю. Я не инженерно-технический гений. Я всего лишь кандидат наук.
Ночной гость слез с табурета и сомнамбулически пошел на Тимофеева. Народный умелец, превратно истолковав его намерения, слегка оробел и попятился.
– Найди мне его, – сказал Подмухин. – Или сам стань таким. Если ты не справишься, то уже никто не поможет мне в этом мире.
Уныло вздыхая, Подмухин прошел мимо и сгинул в темном коридоре. Спустя мгновение хлопнула наружная дверь, и Тимофеев остался наедине со своими горестями.
«Что значит – заставить Цыпу работать быстро? – думал он, глядя в снеговую лужицу, оставшуюся после визитера. – Как можно заставить что-либо делать существо, пусть даже из металла и пластика, но способное понимать то, что ему говорят, и отвечать на том же языке? Ну, например, приказать. Все прежнее программирование, насколько мне известно, строилось на приказах, граничащих с окриками: если так, то иди туда-то, сделай то-то, а если не так, то иди… еще дальше! А если Цыпа наделен чувством собственного достоинства, самолюбием, то он, конечно же, не ослушается приказа, но выполнит его кое-как, спустя рукава. Приказы – не самая удачная императивная форма в естественных языках. Не лучше ли попросить? Уговорить? Стало быть, нужны специалисты по уговорам…»
Тимофеев добрался до дивана и лег не раздеваясь. «Может быть, у Цыпы так же паршиво на душе, как и у меня, – размышлял он. – Может быть, ему по каналам межпроцессорной связи не шлет долгожданного привета знакомая компьютерша. А грубый кандидат наук пытается заставить его думать о чем-то другом, о каких-то ничтожных задачах и проблемах…» Тимофеев внезапно проникся искренней ненавистью к Подмухину. Он всех готов заставить работать на себя! Сдались Цыпе его недоношенные алгоритмы! Сдались Тимофееву эти чокнутые онлайнеры! Единственное, что ему нужно, – так это весточка от девушки Светы, пусть на одном листочке, пусть в несколько строчек, в одно слово…
Однако зерно было брошено, и угодило оно в благодатную почву. Не прошло и десяти минут, как Тимофеев уже не мог думать ни о чем, кроме таинственных онлайнеров – специалистов по уговорам вычислительных комплексов шестого поколения. Это происходило, как и всегда, помимо его желания. Он мог ругаться про себя и вслух, стучать кулаком по ветхой обивке дивана, раздраженно вскакивать и рыскать по своей комнатушке – что он и делал, – а в это время в его мозгу подспудно зрели, выкристаллизовывались контуры будущего прибора.
– У, доисторический предок человека, – обреченно бранился Тимофеев по адресу Подмухина. – Йети физико-математических наук…
Но роившиеся в его воображении технические решения рвались на простор, и народный умелец с каждым шагом неотвратимо приближался к ящику с инструментом, пока его дрожащие пальцы не сомкнулись наконец на ручке паяльника – намертво, как хватка штангиста на грифе снаряда. С этой секунды судьба онлайн-детектора была предрешена.
Теоретически такой прибор был возможен. Следовательно, он неминуемо должен был появиться на свет из-под рук Тимофеева. Что именно могло послужить основой для его конструкции, никакого значения не имело. В данном случае на глаза Тимофееву попался ржавый керогаз.
То, что получилось впоследствии, существенно отличалось от прототипа. Керосиновая емкость оказалась под завязку нашпигованной микромодулями. Вместо венчика горелки был встроен экран от разбитого осциллографа. Из самых недр аппарата потянулись два датчика на витых изолированных проводах. Поскольку последний штрих в это произведение редкостного инженерного таланта, в виде обычного тумблера, был внесен посреди глубокой ночи, то изобретатель не рискнул искать добровольцев для испытаний онлайн-детектора среди соседей. В лучших традициях научного эксперимента он опробовал свое детище на себе. Зеленая линия на экране прибора осталась недвижной. Тимофеев не годился в онлайнеры. Этот факт нимало не уязвил его самолюбия. Менее всего ему хотелось когда-либо связывать свою творческую биографию с Подмухиным. Просветленный, он с облегчением освободился от датчиков, отключил детектор и даже сумел заснуть.
Утро выдалось такое же гнусное, как и вечер. Шел снег, завывала вьюга, а на табурете посреди комнаты, добавляя в лужицу свежую дозу талой воды, сидел Подмухин.
– Ну? – спросил он.
– Что «ну»? – с омерзением отозвался Тимофеев, кутаясь в одеяло. – Баранки гну! Там, на столе…
Подмухин сорвался с места и набросился на детектор. Несвязно бормоча под нос, он нацепил куда попало датчики и щелкнул тумблером.
– Почему здесь линия? – с неудовольствием осведомился он.
– Потому что ты не онлайнер, – позлорадствовал Тимофеев. – Иначе была бы синусоида.
– Непонятно, – объявил Подмухин. – Как этот хлам работает? Я ожидал, что будет система тестов, анкетирование, а здесь какая-то керосинка с экраном…
– На фиг пали эти твои тесты! – огрызнулся Тимофеев. – Перевод целлюлозы, напрасная трата времени. Достаточно выяснить, способен ли объект увидеть брата по разуму, например, в этой конструкции. Детектор как раз и предназначен для того, чтобы регистрировать положительные эмоции по отношению к себе. Ты не годишься, потому что для тебя это всего лишь керогаз и ничего более. И в Цыпе ты видишь только металлический короб, набитый интегральными схемами. И все вы там такие…
– А ты сам-то?!
– Я тоже не онлайнер. Для меня любой прибор, любая железка – лишь исходный материал для рационализации. Надо искать…
– Надо искать! – уныло передразнил Подмухин. – А ты можешь вообразить, что где-то в цивилизованном мире существует идиот, способный воспылать братскими чувствами к этому куску ржавого лома?
Тимофеев задумчиво посмотрел на керогаз. «И в самом деле, не перегнул ли я палку, не усложнил ли критерии? – подумалось ему. – Может быть, все же придать детектору хоть какой-то пристойный дизайн?..» Но в эту минуту сомнений распахнулась дверь, и на пороге возник Лелик Сегал, в своем куцем полушубке разительно напоминавший некрупную снежную бабу.
– Салют, мужики, – сказал он сдержанно и замер, привалившись к стене.
Лелик, в естественном состоянии болтливый и нагловатый мальчик из джинсово-кордовой прослойки студенчества, этим утром был на диво тих и пристоен. Это объяснялось его подавленным настроением. В компанию из двух сосудов мировой скорби добавился третий.
– Зачем пришел? – не слишком-то гостеприимно спросил Тимофеев.
– Витек, – грустно промолвил Лелик. – У меня несчастье.
– У меня тоже, – тяжко вздохнул Тимофеев.
– И у меня, – вставил со своего табурета Подмухин.
Все замолчали. Всем хотелось лечь куда придется и умереть. Всем хотелось, чтобы поскорее кончилось это холодное заснеженное утро, а с ним и зима, а с ней – и полоса неудач.
– Барахло твой прибор, – нарушил тишину Подмухин. – В принципе барахло. А сам ты…
– Это что? – с печалью в голосе поинтересовался Лелик.
– Онлайн-детектор, – обронил Тимофеев. – А чуть левее – кандидат наук Подмухин.
– А-а… – с уважением сказал Лелик.