– И все же смерть этого археолога квалифицировали как несчастный случай, – вставила Светлана.
– Да потому что так проще! Возиться не надо! Потому что всем на все наплевать! – взревел Торопко, багровея лицом. – Тарасов жил в другом городе, в другом государстве. Тогда это была еще Украина. Эх, при Союзе все эти эпизоды давно были бы объединены в одно дело, а сейчас… Дмитриева и Жарко убиты весной, а Тарасов в феврале. Константин непьющий мужик, тетки – тоже, и все трое отравились метанолом. Господи! Неужели во всем Сочи не найдется ни одного мента, кто догадается про магазин «Галеон» и про шамкинский клад! – Валерий Петрович вскочил и размашисто стукнул кулаком по столу.
– Валера! Не кипятись. Оно, конечно, Александр Македонский – герой, но зачем стулья ломать! Сейчас давление подскочит! – поспешила успокоить его жена. – Все будет хорошо, они догадаются. А если не догадаются, то ты подскажешь.
– Интересно, каким же образом?
– Да у тебя же везде друзья-приятели. Не в первый раз. Найдешь ходы…
На это Валерий Петрович с жаром возразил, что, дескать, так не делается, не принято, и советы его больше никому не нужны, а она, Светлана, в этом не разбирается.
Но, несмотря на внешнее раздражение и нахмуренные брови, он вдруг понял, что жена права. Как показывал опыт, еще в бытность работы Торопко в управлении мнение стороннего человека зачастую оказывалось полезным. Так сказать, взгляд извне… И этот их разговор он начал не случайно. Он привык озвучивать ход своих мыслей, спорить, объяснять, доказывать, раскладывать по полочкам. Вот и теперь Торопко с энтузиазмом принялся рассказывать Светлане, что предпринял бы он, если бы занимался расследованием этого дела, а про себя решил, что все-таки позвонит тому самому капитану Неверову. И плевать ему на условности и правила…
Вскоре монолог отставного подполковника затих. Валерий Петрович уронил двойной подбородок на грудь и погрузился в глубокие раздумья.
Бросив взгляд на мужа, Светлана в который раз подумала, что, возможно, была не права, убедив его выйти в отставку: «Лишила мужика любимой работы, а он теперь мается…»
Вздохнув, она собрала со стола посуду и отправилась к соседке Елене – собеседника она утратила, а воскресный вечер продолжался.
Дачный поселок жил своей жизнью, по дороге грохоча и испуская клубы дыма, проехал мотоцикл, где-то залаяли собаки, на дальнем участке включили музыку, пьяные голоса подпевали Владимиру Высоцкому, кто-то заливисто смеялся…
А в чайном домике сыщика Торопко стояла тишина, лишь изредка нарушаемая скрипом кресла и неразборчивым бормотанием:
– Ведь не с пустыми же руками я к нему сунусь… кое-какие факты у меня имеются… это, конечно, не туз в рукаве и даже не король. – Нет, скорее дама, потому что именно «с дамой» он встречался на прошлой неделе в психоневрологической клинике «Возрождение».
Печальная сказочница Шамкина Лера стремительно шла на поправку. Не зря, значит, ее лечащий врач диссертацию пишет.
– Имейте в виду, у нее проблемы с кратковременной памятью, – предупредил он Торопко. – То, что было вчера или неделю назад, она вспоминает с большим трудом, а вот про детство, молодые годы готова говорить хоть целый день. Что там – правда, что – вымысел, я не знаю. Но пообщаться вы можете. Полагаю, беседа даже доставит ей удовольствие.
Так оно и произошло. Лера делилась с Торопко своими воспоминаниями с необычайной охотой. Радуясь тому, что ей задают вопросы и еще внимательно слушают, она рассказывала обо всем, что помнила, с одинаковым воодушевлением, и о своих давних поклонниках, и о гибели близких. В голосе ее не было и тени сопереживания, будто речь шла о новостях по телевизору.
– Не-а, как убился Андрейка, я не видела, в городе была. Тогда в доме Натка, жена его, оставалась. Вот и недоглядела, проворонила. Она брата не любила, никого кроме себя не любила, ни с кем знаться не хотела. Слишком гордая была, образованная и хитрая как лиса. Ведь это она Андрейку надоумила золото продать. Из-за нее все так вышло. А я про то ничего знать не знала. – И Лера довольно подробно описала, как однажды вечером в их дом зашел участковый, а следом за ним приехал милицейский микроавтобус. По ее словам, милиционеров было много, они зашли в дом и вели себя очень нагло.
– Не пойму я, почему они с Андрейкой так говорили, будто он уголовник какой! Ведь он ничего плохого не сделал, ни у кого ничего не украл, не отнял… А если что-то в горах нашел, так этим испокон веку все в поселке занимались. «Почему же вы других не обыскиваете?» – спросил их дед, но те ничего не ответили, а сказали, чтоб Андрей добровольно все выдал. Тогда Андрейка выдал. Менты как всё увидели, так ахнули. А когда они стали те ценности считать и списки свои писать, соседи на улицу повыскакивали и к окнам нашим прилипли. «Как же! – сказал дед. – Всем охота посмотреть, как Шамкиных с дерьмом мешают». Тогда Андрейку из дома вывели, что-то стрельнуло, и его не стало, а золото забрали и увезли. – Лера улыбнулась.
Внезапно осознав, что способна делать все, как и прежде, даже ругать ненавистную Натку, она принялась чихвостить ее с новой силой и была очень собой довольна.
Эту часть Лериных воспоминаний Валерий Петрович слушал вполуха. То, что «золовка не любила брата и нарочно фамилию нашу не взяла, и то, что шибко заносилась», он давно понял, поэтому лишь кивал и что-то чертил у себя в блокноте. На самом деле он сопоставлял факты истории, рассказанной сейчас Лерой, с теми, что были изложены в газетах. Он догадался, что в фактологии Лера плавает. К примеру, смерть брата она относила на тот день, в который происходило изъятие ценностей. В Интернете же писали, что это случилось намного позже. Кроме того, она не могла точно сказать, когда в их доме произошел пожар.
Однако в одном печальная сказочница была уверена на все сто процентов. Жена брата, ненавистная Натка, не погибла в пожаре, как писала об этом пресса, а осталась жива. К тому времени ее уже не было в поселке, она исчезла, растворилась, уехала. Куда – никто не знал.
* * *– Алло? Неверов у аппарата, – ответил на том конце провода высокий мужской голос. – Слушаю вас внимательно.
И хотя Валерию Петровичу показалось, что капитан Неверов слушает его невнимательно, он все равно решил довести дело до конца:
– Прости великодушно, капитан, не пойми меня неправильно… – представившись, начал Торопко и постарался как можно деликатнее объяснить причину своего вмешательства: – Коль скоро у меня в руках оказалась эта информация, я посчитал невозможным ее замалчивать. Надо делиться. Раньше нас так учили.
На это Неверов вроде бы поддакнул.
И ободренный Валерий Петрович продолжил. Сначала он обстоятельно изложил всю фактологию, касающуюся смерти Константина Тарасова, затем перешел к магазину «Галеон» и двум сочинским жертвам и лишь после этого позволил себе поделиться предположениями.
– Учитывая, что все трое имели непосредственное отношение к громкому делу Андрея Шамкина, а также то, что во всех трех эпизодах причина смерти – метанол, то можно предположить наличие квалифицирующих признаков…
– …характерных для серии, – хмуро договорил Неверов.
На какое-то время в трубке повисла тишина.
Разумеется, Валерий Петрович догадывался, о чем в этот момент думает капитан Неверов, почему молчит, какими словами и куда его, Торопко, посылает.
Всего однажды за свою службу Валерию Петровичу довелось столкнуться с серийным убийством. И это был настоящий кошмар не только для него, но и для всего управления. Прокурорские их тогда чуть с потрохами не съели.
«Болшевский душитель! Четыре эпизода в районе! А вы сопли жуете!»
К слову сказать, того душителя они так и не нашли. Задержали двоих, но отпустили за недостаточностью улик. А дело в итоге передали в отдел особо тяжких.
Неверов наконец нарушил молчание:
– Эх, товарищ подполковник, откуда вы взялись на мою голову! Ведь если по-хорошему, то мне вам спасибо сказать надо, но язык почему-то не поворачивается… – по-малоросски нараспев запричитал капитан.
– Понимаю. Сам в таком положении бывал, – посочувствовал Торопко.
– На нашем отделе эти два трупа с отравлениями висят, как дамоклов меч. Еще напарник мой в отпуск убег, говорит, устал очень. Значит, каждому свое: одному – минералка и лечебные грязи… – На слове «грязи», произнесенном с раскатистым фрикативным «г», капитан остановился. Из трубки донеслись посторонние голоса (похоже, к Неверову кто-то пришел), – а другому – два женских трупа и серийный убийца. Очень извиняюсь, перезвоню позже. Ладненько? – быстро договорил он и нажал отбой.
Подождав у телефона для порядка минут двадцать, но так и не дождавшись звонка, Торопко горько вздохнул.
Потом взял с этажерки рекламный проспект «Похудеть не голодая» и плюхнулся в кресло.
«Лишний вес – не возраст, его можно сбросить. Мы предлагаем идеальную альтернативу всем существующим диетам!» – прочел он первую строчку и плюнул:
Потом взял с этажерки рекламный проспект «Похудеть не голодая» и плюхнулся в кресло.
«Лишний вес – не возраст, его можно сбросить. Мы предлагаем идеальную альтернативу всем существующим диетам!» – прочел он первую строчку и плюнул:
– Кругом одно вранье! – Торопко с негодованием отбросил проспект и отправился к своим грядкам.
Неверов позвонил только вечером.
Говорил он нервно, голос его был напряженным, даже каким-то злым. Впрочем, злость эта была обращена не конкретно на Торопко, которого Неверов стал почему-то называть Виталием и на «ты», а носила безадресный характер.
«Есть кое-какие проблемки…» – невнятно сказал Неверов.
Валерий Петрович догадался, что капитан под конец рабочего дня принял немного на грудь, стал более разговорчивым, но менее конкретным. Поэтому заговорил не о деле, а повел беседу об одном сотруднике, работавшем когда-то в городском управлении. Несколько раз капитан повторил, а Торопко хорошо усвоил, что сотрудник тот был очень «правильным мужиком», все его уважали, сам же Неверов этого дядю Мишу, так звали сотрудника, считал своим учителем.
Одного Валерий Петрович никак не мог взять в толк, зачем Неверов ему все это рассказывает. Он уже хотел перебить болтливого сочинца, когда тот наконец вернулся к делу. К тому старому, шестнадцатилетней давности делу Андрея Шамкина, которое, как оказалось, он уже успел запросить в архиве.
– Сейчас все эти материалы у меня на столе лежат. Представляешь, Виталий Петрович, вот смотрю, читаю и даже глазам своим не верю.
– Почему? – спросил Торопко.
– Потому что год назад мы же сами дядю Мишу хоронили, и никто из нас, представляешь, никто ни сном ни духом… Эх, кабы тогда знать… – Неверов закашлялся, засопел.
Торопко решил, что тот снова сбился с мысли.
– Хотя все наши догадывались, что на пенсии дядя Миша злоупотреблять стал, – продолжил сочинец. – Выпивал в одиночку, а здоровье ни к черту, оттого и помер…
– Извини, капитан, но давай все-таки ближе к делу, – не выдержал Валерий Петрович.
– Да куда уж ближе! – рявкнул Неверов. – Я-то думал, что у старика сердце отказало, а оказывается, все не так просто! В этом деле на каждой странице фамилия Шестопал, то есть дяди Мишина, стоит.
Торопко насторожился.
– Он и свидетелей опрашивал, и на изъятие в Черный Брод ездил, и показания снимал. Вот одно от Дмитриевой А.А., директора магазина «Галеон», другое от Жарко Анны Батьковны, замдиректора. Здесь и опись изъятых вещей приложена, а внизу – подпись неразборчиво и расшифровка – Тарасов К.И. – В трубке характерно забулькало, Неверов шумно выпил и снова налил. – Вот оно как в жизни бывает. Прикинь, подполковник, что какая-то… тварь нечеловеческая, подлая зверюга нас, сыщиков, как сопливых юнцов, провела!
«Четвертая жертва? Впрочем, тут экспертиза нужна», – заключил Валерий Петрович и быстро спросил:
– Кто еще в материалах фигурирует? – Хотя он уже и так догадался.
Неверов зашелестел страницами:
– В принципе я всех выписал и по базе пробил. Дело давнее, так что получается некролог какой-то. Иных уж нет, а те далече. Вот, скажем, местный участковый, который в Черном Броде работал, десять лет назад помер. Эксперт из Эрмитажа, старушка, тридцатого года рождения – аналогично. По конторским, те, что из Москвы приезжали, извиняйте, данных не имеем. Из живых, короче, остался только один.
Кто он, этот единственный оставшийся в живых, Торопко уже знал.
Это был Лобов Дмитрий Сергеевич.
21. Отец и дочь
– Я не хочу ночевать в ее доме! – заявила Аля, стоя на пороге Тасиной квартиры и презрительно оглядывая узкий, заставленный книжными полками коридор.
– Аля, но ведь это и мой дом тоже, – слабо возразил ей отец.
Он был уставший и расстроенный. Новость о смерти Кости его подкосила. Кроме того, накануне ему удалось поспать лишь пару часов. Завтра же предстояла встреча с телевизионщиками. Значит, в лагерь они попадут в лучшем случае ночью.
– Зачем мы сюда пришли? Ты же знаешь, что я ее терпеть не могу.
– Но в Торнове тебе так или иначе придется с ней встретиться. Ты это знала и согласилась.
– Одно дело – экспедиция, а другое – ее дом. Я вообще не понимаю, как ты с ней живешь!
– Аля!
– Папочка, ты – умный, талантливый, веселый, красивый! А она – хитрая, нудная и скучная до дрожи. Помню, как она мне однажды какой-то фильм пересказывала. Я думала, что умру от этой нудятины, так и не дождавшись концовки. Полнейшая жесть. А еще она хитрая!
– Если ты хочешь, я тебе билет на вечерний поезд могу купить. – Лобов вздохнул и опустился на стул, все еще держа ручку розового Алькиного чемодана.
Дочь поняла, что перегнула палку.
– Ладно, пап, проехали, – помолчав, сказала она и закрыла за собой дверь.
В квартире было тесно, чисто и неуютно. Комнат оказалось две – гостиная (она же спальня), с раскладным диваном, круглым столом и допотопным телевизором, и крошечный кабинет с секретером, книжным шкафом и узкой скрипучей тахтой, на которой иногда спал Лобов, засиживаясь допоздна за работой.
– Это твой кабинет? Тогда я буду ночевать здесь, – оглядываясь по сторонам, сказала дочь.
– Устраивайся, где тебе нравится.
– Папуль, не думай, я вообще-то ненапряжная, только мне есть очень хочется.
Лобов вскочил и хлопнул себя по лбу:
– Погоди, Алька, я же забыл продукты в машине, я сейчас. Там сосиски, хлеб, молоко, яйца. Омлет тебя устроит?
– Принимается!
Как только за Лобовым захлопнулась дверь, на столике в коридоре зазвонил его мобильный. На дисплее высветилось: «Тася». Аля осторожно взяла телефон, убавила до минимума звук и вернула на место.
– Так-то лучше!
Дочь вызвалась готовить сама. И минут через десять на плите уже аппетитно скворчал омлет, а на соседней конфорке в кастрюльке кипели сосиски. Дочь, болтая без умолку, деловито расставляла приборы на столе, за которым чинно, с салфеткой на коленях, сидел отец. Он молчал.
– Приятного аппетита, – сказала Алевтина, поставив перед ним тарелку, но Лобов продолжал молчать, погруженный в свои мысли.
– Пап! Ау-у-у! Ешь давай, а то остынет.
Дмитрий Сергеевич ковырнул вилкой омлет, потом открыл кухонную полку, достал оттуда початую бутылку коньяка и налил себе рюмку.
– Ты из-за своего друга расстроился? Да? – участливо спросила Аля.
Лобов выпил залпом коньяк и закусил куском черного хлеба:
– Да как-то, малыш, все сразу навалилось…
Он вышел в кабинет, вернулся оттуда с какой-то книгой, положил ее на стол.
– «Неизвестные сокровища Тавриды», – прочла на обложке Аля, – Константин Тарасов. Это тот самый Тарасов, который умер? Так вы тогда вместе с ним экспертизу клада проводили?
Дмитрий Сергеевич мотнул головой и снова наполнил рюмку.
– Ух ты, армянский, пять звезд! Зачетный у тебя коньяк! – неожиданно изрекла Аля.
– Коньяк действительно хороший. Мне аспиранты подарили целый ящик. – Лобов скосил на нее взгляд. – Но откуда такая осведомленность?
– Пап, ну ты даешь… я же не в лесу живу! – парировала дочь. – Успокойся, пожалуйста, алкоголь я не употребляю… И не надо мне сейчас, как мама, лекции читать.
Впрочем, Дмитрий Сергеевич и не собирался читать лекции дочери, полистав книгу Тарасова, он снова погрузился в молчание.
Алевтина же принялась собирать со стола тарелки, потом помыла посуду и отправилась в душ.
В ванной зашумела вода, дочь говорила сама с собой и что-то напевала. Лобов направился в комнату и прилег с книгой на диван. Веки его отяжелели, глаза закрылись, а рот приоткрылся. Дмитрий Сергеевич мирно засопел, но не успел он поспать и десяти минут, как из ванной донеся страшный грохот и в комнату, путаясь в фалдах отцовского халата, вбежала Аля.
«Этот ребенок ничего не умеет делать тихо», – поморщился отец.
– Мне срочняцки надо позвонить! Мама просила! – Дочь заметалась в поисках мобильного.
Лобов потер глаза, неохотно поднялся с дивана и, взяв сигарету, открыл дверь на балкон. Крошечный балкон со старыми, затейливо выкованными перилами выходил на перекресток двух улиц – Большой Московской и Никольской. На светофоре стояла женщина, держа за руку девочку, та кричала и вырывалась. В палисаднике перед кафе лежали две собаки, поглядывая то на девочку, которая все-таки получила от матери подзатыльник, то на служебный вход и курившего рядом повара. Оранжевое закатное солнце осветило пышные кроны высоких лип и зашло за облако.
Дмитрий Сергеевич присел на табуретку. Из комнаты до него долетал голос дочери:
– Потому что там плохая связь! Мамуля, ну что тут непонятного! Лагерь – вне зоны покрытия. Как-никак у папы работа. Он говорит, что мобильник работает только в одном месте, на каком-то утесе. Да и то – не факт. Не может же начальник экспедиции все время там сидеть и ждать твоего звонка, – убежденно вещала Аля.