– Эх, тут главное, чтобы безумная сказочница не подвела!
15. Доктор Дэн
Принято считать, что археологи – народ закаленный, на здоровье жалуются не часто. Но как бы то ни было, присутствие в лагере врача торновцы оценили почти сразу. Хотя сначала заболела собака Дина. Бедняга отравилась какой-то дрянью, понуро лежала в палатке хозяина и категорически отказывалась от еды. Нос горячий, взгляд грустный, только кончик хвоста едва шевелится.
– Я знаю, это она гуляша поела в общей столовой. Я же просил ничего ей не давать. У нее с детства желудок слабый, – всполошился Сева.
Кухонное противостояние между ним и Ниловной не стихало.
– Вы бы, Всеволод Иванович, сами получше за своей собачкой следили. Она день-деньской на мусорной куче отирается, а я ей не нянька, – обижалась повариха.
У Таси Гронской появилась иная версия Дининого заболевания. Она считала, что собаку хотели отравить намеренно.
– Это все звенья одной цепи. Неужели вы не понимаете! Сначала мертвая сорока, потом эта сумасшедшая старуха с угрозами, а теперь Дина…
Денис же причины отравления никак не комментировал, он просто осмотрел больную и дал ей лекарство, действуя при этом как опытный ветеринар. Попробуй-ка заставить собаку выпить таблетки! Нет, заставить не получится, ее можно только обмануть, перехитрить. Что и было мастерски исполнено – сначала овчарке скормили упаковку активированного угля, а потом еще какие-то чудодейственные порошки.
Так что на следующий день всеобщая любимица поправилась, чему больше всех обрадовался козленок Казимир. С восторженным блеянием он встретил свою подругу, и жизнерадостная парочка снова принялась деловито рассекать по Торнову от палаток к раскопу, от кухни к речке и обратно.
А в лагере с того дня за Денисом закрепилось уважительное «Доктор Дэн», или просто «Док».
Нет, что бы там ни говорили, а врач есть врач, и это звучит гордо!
Спустя короткое время Дэн уже лечил Тасю Гронскую, вскрыв ей на пальце большой абсцесс.
– «…Ни стона из ее груди». Не женщина, а стальной клинок! – поделился он впечатлением с Машей, которая оказалась следующей в списке его пациентов.
На раскопе Марью Геннадьевну ужалила оса прямо в щеку, щека страшно распухла, и аспирантка Калашина в панике убежала к себе в палатку.
– Кэкэкэшмар… – с трудом артикулируя, причитала она, разглядывая себя в зеркале и воображая, как она в таком виде предстанет пред светлыми очами Дмитрия Сергеевича.
– Не бэ, Машуля! Все болезни нипочем, если ночевать с врачом! – с усмешкой произнес Денис и достал из своей медицинской сумки какую-то мазь.
Не считая случаев легкого членовредительства, как-то: порез, ожог и прочее, следующим пациентом Дэна неожиданно стал Бьорн, всегда такой осмотрительный и осторожный. Как-то, осматривая окрестности и объясняя Севе сакральное происхождение своего имени (к слову, Бьорн по-шведски означает «медведь»), он неудачно перепрыгнул через канаву. Взвыв от боли совсем не по-викинговски, Бьорн повалился на землю и схватился за ногу. Архипцев заохал, засуетился и побежал за Денисом, который, несмотря на громкую славу врача, не отлынивал от своих прямых обязанностей, прилежно орудуя киркой и лопатой.
Через несколько минут Док осмотрел ногу шведа и наложил на нее жесткую фиксирующую повязку.
– Fracture?[23] – с тревогой спросил Бьорн, неотрывно наблюдая за действиями молодого врача, и на смеси шведского и английского стал что-то вещать про медицинскую страховку и компенсацию.
– Вывих. Пара дней, и все пройдет, – успокоил его Дэн. – Стакан красного в качестве компенсации меня вполне устроит.
– Ви-но нэт. Вис-ки да-вай? – предложил Бьорн уже по-русски, комично делая ударение на два слога, по аналогии со шведским языком.
– Виски давай.
Вскоре Свантесона со всеми возможными предосторожностями доставили в палатку и с комфортом устроили в шезлонге. Доктор Дэн на время остался с больным.
Невзирая на жару, а также на строгий запрет начальника экспедиции распивать алкоголь с практикантами, десятилетний шотландский виски пошел великолепно. Языковой барьер собеседникам ничуть не мешал. Бьорн стал рассказывать о подводных археологических экспедициях, в которых ему довелось участвовать, о величественных ладьях викингов, извлеченных из морских недр. Денис уважительно кивал и, с трудом вспоминая английский, вставлял короткие реплики.
Слух о вывихнутой ноге мгновенно распространился по лагерю, и на огонек к ним заглянул Дмитрий Сергеевич.
– Смо-три, Дмитри, я весь себя для архео-лоджи не жалею! – сияя белозубой улыбкой, сообщил швед. – И мой нога также.
– Эта нога у кого надо нога! – хихикнул Дэн.
– Для науки надо жертвовать жизнью, а вот здоровьем не стоит! – ответил Лобов.
От предложенного виски он отказался, но и захмелевшему эскулапу не сказал ни слова.
Судя по грохоту, донесшемуся из камеральной лаборатории, там включили генератор.
Лобов и Бьорн заговорили о работе. Шведское оборудование было уже готово к запуску, но, учитывая временную нетрудоспособность Бьорна, дело решили отложить на следующий день.
Через минуту звук генератора стих. Наступившую тишину наполнил птичий щебет, на берегу зашелестел камыш, теплый ветерок взметнул шведский флаг, полог палатки распахнулся… И тут перед мирно беседующими Бьорном, Лобовым и Дэном, будто принесенная ветром, предстала взволнованная, задохнувшаяся от бега Марья Геннадьевна:
– Дмитрий Сергеевич! Там на новом, четвертом раскопе, похоже, началось… – выпалила она, едва переводя дыхание, – …похоже, могильник открылся! Но никто ничего не трогает! Все вас ждут!
Не дослушав Машу, Лобов вскочил и, перемахнув через бьорновскую ногу, пулей помчался к раскопу.
– Oh! Shit! Wait! What about me! I need to see it, please![24] – всполошился несчастный больной.
Швед попытался подняться, но, скривившись от боли, опустился в шезлонг и умоляюще посмотрел на Дэна и Машу, а те, не сговариваясь, подхватили его с обеих сторон под руки и потащили к утесу, навстречу новому, неизвестному, встающему из земли археологическому чуду…
16. Археологическое счастье
Когда Маша с Дэном и Бьорном, который, опираясь на них, скакал на одной ноге, добрались наконец до раскопа, Лобов уже успел расчистить верхнюю часть захоронения. Расчищал его он сам с помощью медорезного ножа и кисти, а помогавший ему Сева отбрасывал саперной лопатой уже просмотренную землю. Практикантам эту работу поручить не решились. Тут требовалась предельная осторожность, чтобы останки человека сохранялись не потревоженными, ни на сантиметр не были сдвинуты.
Маша усадила Бьорна на земляной отвал – оттуда он мог наблюдать за процессом, сама же взяла видеокамеру – Лобов велел ей вести видеофиксацию. Денису доверили фотоаппарат, Гарик и два Вадима со своими гаджетами его подстраховывали и, стоя по разные стороны раскопа, пошагово все фотографировали. Рядом на раскладном стуле устроилась Гронская, держа на коленях папку и приготовившись наносить находки на план и их зарисовывать. Деревенские же, застыв в молчании, наблюдали за процессом.
В древности на похоронах покойников клали обычно прямо на землю, на дно небольшой ямы в вытянутом положении. Если трупоположение (термин не симпатичный, но в среде археологов расхожий), как в их случае, было на спине, головой на запад, ногами на восток, значит, захоронение проводилось по христианскому обряду, согласно которому мертвые восстанут из могил навстречу Мессии. А Мессия появится с востока, откуда восходит солнце. Маша сразу немного расстроилась. Дело в том, что христианская церковь требовала, чтобы в могилах с покойниками не было никаких предметов. А ведь это ценнейший источник информации! Поэтому Мария Геннадьевна, как и все археологи, недолюбливала этот христианский обряд.
Лобов на мгновение выпрямился и, переведя дух, нежно, точно мать над младенцем, вновь склонился над раскопом, вглядываясь в очертания давно умершего человека. Уже отчетливо виднелся его череп с округлыми впадинами глазниц, широкая грудная клетка, вскоре обозначились и контуры всего скелета.
Дмитрий Сергеевич вытер пот, кативший с него градом, и, пробормотав что-то неразборчивое, застыл, словно ожидая ответа. Со стороны казалось, что он ведет беседу. Да это и был диалог между живым и мертвым. Один спрашивал: Кто ты? Сколько тебе лет? Когда и отчего ты умер? Ты мужчина или женщина? А другой пока медлил с ответом.
– Мужчина, – наконец произнес Дмитрий Сергеевич.
– Похоже. Скелет крупный, – подтвердила за ним Тася.
– Мужчина, – наконец произнес Дмитрий Сергеевич.
– Похоже. Скелет крупный, – подтвердила за ним Тася.
Да, это был мужчина высокого роста, с крепким костяком, мощным подбородком и широкими плечами.
Маша надавила на zoom, чтобы было отчетливо видно и состояние зубов, и степень обызвесткования черепных швов. Направив объектив вдоль линии тела, она заметила, что на экране камеры проступили едва заметные очертания какого-то продолговатого предмета. Последовало несколько взмахов кисточки, и из-под земли появился меч, черно-бурый от ржавчины, с массивной рукоятью.
– Ух ты! Это ж воин, если с мечом! Во круть! – с горящими глазами воскликнул Гарик, по-ребячески улыбаясь во весь рот.
За ним два Вадима отозвались уважительным эхом. Даже Бьорн не удержался от какого-то эмоционального скандинавского комментария.
Марье Геннадьевне тут же вспомнилась лекция, на которой Лобов рассказывал им о том, что в древности меч считался особым оружием – орудием огромной смертоносной силы, сродни современному танку, и далеко не каждый воин был им вооружен.
«Следовательно, наш воин, – заключила Маша, – не рядовой, а званием повыше».
Вслед за мечом, как по мановению волшебной палочки, стали открываться и другие предметы: у левого плеча скелета лежал нож и несколько ромбовидных наконечников стрел, на бедрах – овальные блестящие бляшки – они набивались на кожаный пояс, который особенно ценился викингами.
Почему-то Лобов никак не комментировал находки, работал молча и с какой-то иссушающей душу медлительностью. Лишь иногда он перебрасывался парой слов с Архипцевым и Гронской, они оба тоже словно воды в рот набрали.
А Маша – в руках даже задрожала камера – страшно нервничала, ей не терпелось побыстрее узнать, что все это значит. В голове ее царила путаница:
«Если в могиле обнаружены предметы, значит, умерший был язычником, что вполне согласуется со скандинавской версией, если у него – меч, то он – воин, вождь, конунг… Но ведь своих павших вождей варяги сжигали! А этот предан земле, и захоронение имеет признаки христианского обряда…»
Еще она обратила внимание на то, что некоторые поясные бляшки и монеты совсем не окислились, сохранив первозданный блеск металла. «Не золотые ли они?»
В какой-то момент Марья Геннадьевна не утерпела и задала вопрос Гронской, но та небрежно отмахнулась:
– Машенька, приберегите вопросы на потом.
Тем временем Лобов, аккуратно работая ножом, расчищал землю у изголовья воина. Внезапно нож его звякнул о какой-то твердый предмет…
Аспирантка Калашина зажмурилась, сердце ее было готово выпрыгнуть из груди!
Лобов, быстро переглянувшись с Севой, который кивнул и застыл в ожидании, взялся за кисть, но едва он успел ею взмахнуть, как вдруг нечто сверкающее, ослепительное заиграло в лучах яркого солнца. Все ахнули и кинулись к раскопу…
– Друзья! Осторожно! Отойдите на шаг назад! – раздался невозмутимый голос Гронской. – Не будем мешать работе Дмитрия Сергеевича! – Сев на стул, она вернулась к своим записям и недрогнувшей рукой вывела:
«…в изголовье захоронения открылся предмет, имеющий форму питьевого сосуда, кубка. По стенкам тулова – рельефное изображение, в поддоне кубка имеются вставки из цветных камней. Предмет изготовлен из желтого металла…»
Похоже, Тася была единственным человеком, кто в подобных обстоятельствах сумел сохранить полное хладнокровие. От ее внимания не укрылось и то, что деревенские землекопы лишь поначалу проявляли интерес к происходящему. Потом, когда останки воина стали извлекать из могилы, чтобы перенести в командирскую палатку, их энтузиазм заметно угас. Кольша, Генка и их товарищи угрюмо отодвинулись назад и стали шепотом переговариваться между собой. Кольша энергично жестикулировал, потом сощурился, посмотрел на Гронскую и с презрением сплюнул.
Отложив записи, Тася подошла к нему:
– Ты опять за свое, Николай!
– Вы, товарищи ученые, нам тут про науку свою втирали. А на деле-то по-моему вышло: золото вы ищете и могилы поганите! А ведь покойнички такого не простят… – сквозь зубы процедил Кольша.
– Вы уедете, а нам тут с этим жить… – выдавил из себя Генка, глядя на потревоженное захоронение с почти суеверным ужасом.
– Да хорош здесь ля-ля разводить! Пошли отсюда! – перебил его Кольша, привычным жестом подтянув штаны.
– Что ж, думаю, это будет правильно. Сегодня работа землекопов закончена, можете отдыхать, а завтра… – не дрогнув, ответила Гронская и задумалась.
– А завтра – воскресенье! – рявкнул Кольша и зашагал прочь.
Остальные, подумав, последовали за ним.
Кроме Гронской, никто из археологов не придал этому значения… но, как оказалось, напрасно.
* * *– Tell me about your self, warrior[25], – сосредоточенно проговорил Бьорн, почтительно склоняясь над разборочным столом, на котором покоились останки воина.
Очищенные до стерильной чистоты, они, казалось, находились не в командирской палатке археологического лагеря, а в больнице, в операционной.
Бьорн сделал руками какие-то загадочные пассы и, перейдя на шведский, тихо, нараспев прочитал что-то непонятное, прекрасное и печальное. Никто из собравшихся не решился его окликнуть, все замерли в благоговейной тишине…
Но как только ритуал был окончен, все заговорили разом, командирскую палатку наполнило восторженное, праздничное возбуждение. Все знали, что впереди большая, необыкновенно интересная работа. Находки, разложенные на столах на крафтбумаге, требовалось описать, изучить и заставить их заговорить. В сущности, в этом и заключается главный труд археолога.
– У нас гово-рить: Den enes död, den andres bröd, смерть одному – хлеб для другому, – многозначительно изрек Бьорн и поглядел на Лобова, про свою больную ногу он даже не вспомнил.
Дмитрий Сергеевич же буквально лучился счастьем. Прежняя его сосредоточенность сменилась необычайным оживлением.
– Как это метко сказано, Бьорн! Просто замечательно! Машенька, переведите, пожалуйста, что у нас тоже есть поговорка. Родную кровь за версту чуешь!
Маша в отличие от остальных участников экспедиции, которые только читали и переводили со словарем, прекрасно знала английский, так что работа переводчика ее нисколько не тяготила. Она перевела и тотчас задала давно волнующий ее вопрос, впрочем, вопросов у нее накопилось множество, да и не у нее одной:
– Простите, Дмитрий Сергеевич, а как же все-таки квалифицировать найденное захоронение?
– Ах, Машенька, помните, мы с вами недавно обсуждали аналогичный случай… – с жаром заговорил Лобов.
Давая объяснения, он как бы случайно касался то ее руки, то плеча, то с нежностью заглядывал в глаза. И в этом, конечно, был весь Лобов. Успех в любимой работе рождал в нем вселенскую любовь, к жизни вообще и к женщинам в частности.
– Давайте, Марья Геннадьевна, порассуждаем вместе!
Маша согласно кивнула.
– Мы ведь можем предположить, что наш конунг, будучи сначала язычником, как это и полагается конунгам, прошел обряд крещения и стал христианином! Не так ли? Этому, как вы успели заметить, есть несколько подтверждений. Исходя из логики, мы можем допустить, что он был крещен в Византии, по доброй воле либо в силу каких-то конъюнктурных причин… – Лобов принялся рассматривать золотую монету с профилем императора Константина и задумался.
Маша уже видела такие монеты, они чеканились и имели хождение в IV веке нашей эры, что, разумеется, шло вразрез с X веком – так, по первоначальной версии Лобова, датировали Торновскую материковую яму. Однако на монете, после того как ее очистили от земли, Маша заметила небольшое отверстие.
– Да это ж амулет… – начал было Архипцев.
Маша открыла рот, чтобы задать очередной вопрос, но Дмитрий Сергеевич их перебил:
– Да, да, амулет – совершенно справедливо! К моменту рождения нашего ратника эта монета давно вышла из обращения. Однако на ее лицевой стороне изображен образ первого императора-христианина. Отсюда вывод: для верующих монета превратилась в реликвию! – Лобов поднял указательный палец и наградил счастливой улыбкой и Машу, и всех присутствующих, которые с не меньшим интересом слушали его рассуждения. – С этим более или менее ясно? Тогда идем дальше. Я бы рискнул предположить, что наш викинг принял Христа, потому что должен был так поступить, потому что пришел в Византию зарабатывать, то есть был легионером, находился на службе у какого-нибудь тамошнего сановника. Согласитесь, Машенька, что человека, пришедшего грабить и убивать, мало волнуют божества своих жертв.
Маша кивнула.
– Как долго находился воин в Византии, мы не знаем, – продолжал Дмитрий Сергеевич, – но мы знаем, что свой земной путь ратник закончил в Торнове, где и был погребен. Я допускаю, что в какой-то момент он захотел вернуться в родные края, но в дороге что-то случилось, и он умер. Те же, кто хоронил его, будь то дружина или родня, выехавшая навстречу, были язычниками, продолжали придерживаться старых обычаев. При погребении – тем паче. Это у них один из главных обрядов…