Время наблюдений. Я выхожу из корабля.
Он спрятан надежно, невидимость его заведомо гарантирована. Мой типовой скафандр неуязвим и тоже невидим. Когда я буду готов к контакту с аборигенами, мне придется изготовить индивидуальный квазигуманоидный скафандр, но над его конкретной формой мне еще придет: я поломать голову. Поселение, на окраине которого я расположится, весьма велико и заселение крайне неравномерно. Там, где я нахожусь, плотность аборигенов на единицу площади так незначительна, что я фиксирую каждый отдельный биоимпульс. Степень их интравертности просто катастрофична. Практически каждый индивидуум — это психоэнергетический гейзер.
Мне ничто не грозит. Выбор стоянки был произведен строго по инструкции — в месте, недоступном для аборигенов. В плоскости естественных передвижений жителей данного поселения выбрать такой участок было практически невозможно, так как неполовозрелые особи проникают практически повсюду, и действия их непредсказуемы. Подземных убежищ необходимой величины обнаружить не удалось, поэтому пришлось перейти на следующий горизонтальный уровень — верхние перекрытия жилищ, не посещаемые аборигенами. По инструкции здесь основным критерием пригодности должно было стать безукоризненное качество площадки, так как в случае экстренного ремонта производящие его особи несомненно наткнулись бы на невидимую, но ощутимую массу корабля.
Исходя из вышеизложенного, мною было выбрано отдельно стоящее строение с перекрытием сложной конфигурации. Блестящий защитный слой, нанесенный, по-видимому, с помощью простейших левитирующих приспособлений, предельно свеж и в течение отрезка времени, отведенного мне на исследование цивилизации Кынуэ-4, ремонта не потребует.
Строение окружено редкими растениями, стебли которых в восемь — десять раз превышают мой рост (без скафандра). Никаких хлорофиллонесущих придатков на стеблях не имеется, но судя по наблюдениям с орбиты, это явление сезонное. И мне как раз предстоит наблюдать смену сезонов.
Микролингван, вмонтированный в скафандр, легко усвоил структуру и языка и словарный запас аборигенов. Я мог бы получать вполне удовлетворительный перевод, но зафиксированные реплики сплошь и рядом лишены смысла и логики, например: «Как поживаем?» — «Да так».(?) При этом смысловая и эмоциональная составляющие пси-спектра абсолютно не коррелируют с аудиорядом.
Я, метапсихолог Совета Звездного Каталога, не способен понять простейшую речь варваров.
Порой мне становится страшно».
Кладбище, казалось, растекалось вширь, как переполненный половодьем пруд, и грозило вынести ноздреватый стариковский снег, крытый корочкой льдистой коросты, прямо на уже отлинявшие просохшие улочки, отгороженные от святой земли хрупкой спичечной оградой. Зимой оно смирялось с людским беспамятством и безропотно стыло, не надеясь на то, что меж одинаково заснеженных холмиков завьется цепочка следов, неприкасаемых от одного снегопада до другого. Деревья, уже много десятилетий переставшие прибавлять в росте, достаивали свой век омертвело и безразлично, предоставляя разбойничьему западному ветру выбирать, кого рушить по осеннему ненастью, а кого помиловать еще на год.
К весне кладбищем овладевало отчаяние. По мере того как из-под снега проглядывали сиротские холмики безымянных могил, крытые бурой шкуркой прошлогодней травы, вне кладбищенской ограды начинали появляться линялые цветы из вощеной бумаги, невесомые скелетики еловых лапок, обрывки траурных лент, едва присыпанные перхотью позолоты. Кладбище, как юродивый, трясло убогим скарбом, пытаясь привлечь внимание людей и пробудить в них стылую память, но напрасно: здесь, в северной его части уже много лет и не погребали, и не подхоранивали. И не растекалось оно, как ему самому порою казалось, а наоборот, отступало, сжимаясь от каждого человеческого пинка, и отдавало ряды так и не привеченных никем могил то под асфальт незаконнорожденной валютной автостоянки, то под казарменные рядки жестяных гаражей. Накатанный скрипучими шинами проезд навсегда отделил от кладбища каменную церквушку с плитняковой папертью. В отличие от кладбища эта церковка переживала сейчас лучшие времена: пусть на ее купола не достало позолоты, зато стены были отбелены до ощущения хруста во рту, а узорчатая кладка высвечена солнечной охрой. Днем церквушка смотрелась несколько нелепо, как неуместный пряничный домик, но в ветреные дни, когда поперечная улица приносила лиловато багровые отблески заката, лубочная пестрота уступала место трагическим тонам: смешливая рыжесть обращалась в запекшийся пурпур, ящеричная прозелень куполов оборачивалась глухой чернотой, а белизна стен уступала место тому неуловимому фиалковому оттенку, который отличает одежды ангелов на старинных италийских фресках.
В один из таких вечеров смутное облачко, окружившее нечто невидимое, скользнуло из пепельной вышины, и прилепилось на крыше, между большим и малым куполами. Два истребителя, две зимние ласточки, недоуменно кружили между колоколенкой и едва затеплившейся луной. Облачко рассеялось.
«Регулярно принимая пакеты информации, транслируемые нашими зондами, заброшенными в систему Кынуэ, мы уже давно следили за развитием цивилизации на четвертой от светила планете. Первая была мала и раскалена, вторая окружена бешеной атмосферой, делающей развитие жизни нереальным. Третья — крошечная песчинка, сателлит четвертой, вообще не рассматривалась. А вот следующая могла стать колыбелью для лучшего из человеческих сообществ Вселенной — но, к сожалению, программа, сформировавшаяся в генах всего населения Кынуэ-4, имела два роковых максимума: в области репродуцирования и по степени агрессивности. Тенденция к избыточному деторождению обезопасила аборигенов от вымирания, несмотря на кажущуюся неприспособленность: (потеря волосяного покрова, слабость челюстного аппарата, отсутствие режущих костных наростов). Второе качество тоже способствовало выживанию вида, но именно оно стало причиной изоляции Кынуэ-4 от Содружества Разумных Миров.
До сих пор эта изоляция не была узаконена специальным актом Совета, ведь система Кынуэ отстоит достаточно далеко от обитаемого пояса Галактики, так что наши корабли не могут случайно приблизиться к ней ни при каком искажении курса. Но с некоторых пор цивилизация на этой планете сделала непредсказуемый скачок. Уже совсем ближний космос, зондируются соседние планеты, бездвигательные капсулы направлены за пределы собственной системы.
Все это привело к необходимости однозначного определения статуса цивилизации Кынуэ-4. Сделать это мог только Совет Звездного Каталога.
Это было первое заседание высшего органа власти Содружеств на котором я присутствовал как равный среди равных. Наделенный наследственным даром восприятия пси-волновых структур, я с детства готовился занять это место. Моим наставником был дед, тоже в свое время получивший должность метапсихолога Совета по наследству. Моя мать не пожелала воспользоваться своими врожденными способностями для достижения высокого положения, связанного с тяжелейшей ответственностью, и осталась скромным биоволновиком, чья власть простиралась не дальше тестируемых грядок с перспективными видами растений.
Моя юность — это годы бесчисленных, все усложнявшихся тренировок. Угадывать тончайшие оттенки пси-спектра отдельного индивидуума я мог еще в детстве. Дед учил меня отличать временные флуктуации от постоянного психологического каркаса, нащупывать семантические связи и переплетения, реконструировать многоступенчатый генезис сенситивных ситуаций. Наконец, мы перешли к коллективам и социумам, а от них — к инопланетным формам пси-структур. Я без особых трудностей усваивал приемы и уловки, правила и исключения, постулаты и законы, сформулированные моим дедом на протяжении всей его жизни и надеюсь, что когда-нибудь передам их собственному сыну или внуку. И первый, основной закон был таким: не доверять механически собранной информации, делая выводы исключительно на основании собственного непосредственного контакта с исследуемым индивидуумом или популяцией.
Вот почему я не смог проголосовать за категорический запрет на контакты с цивилизацией Кынуэ-4 и, неофит Совета, оказался один против всех.
Вот это была моя самая первая ошибка.
Зная от деда о том, как проходят заседания Совета, я был уверен, что хоть кто-то еще будет на моей стороне. Меня, как самого младшего, попросили подать свой голос первым, что я и сделал, не дав себе время проанализировать общий тон пси-поля членов заседания. Меня загипнотизировал ровный, словно жужжащий фон — ожидание, и только. Прозондировать хотя бы шесть-семь отдельных индивидуумов я не догадался, зная, что такая ситуации, где один оказывается против всех, — это такая редкость, что на этот случай предусмотрен особый ритуал.
Один против всех — это значит, что противопоставивший себя всем остальным членам Совета располагает какими-то сверхсильными аргументами. Следовательно, его необходимо выслушать с предельным вниманием и предоставить все силы и средства Содружества Разумных Миров для того, чтобы он мог доказать свою правоту или удостовериться в своей ошибке.
Для меня единственным и неопровержимым основанием собственной правоты был завет деда — полагаться на мнение, которое у меня сложится и результате непосредственного контакта. Судить о целом человечестве по скудным дозам информации, которые поставлялись зондами, я считая себя не вправе. Мог ли я предполагать, что такая позиция станет уникальной? Но я оказался в одиночестве. Самый молодой — и один против всех. Меня выслушали с каким-то странным равнодушием — ведь сказать я мог так немного! — и предоставили в мое распоряжение лучший из одноместных кораблей и снаряжение, которое я до сих пор на тренировках и в глаза не видывал. Я хотел убедиться на непосредственном контакте — что ж, я его и получил. Члену Совета дается многое.
Я стартовал, вспоминая еще один зовет деда: «Доказывай свою правоту, ни перед чем не останавливаясь. Это вряд ли обернется опасностью для жизни — наша техника чего-то да стоит. Но помни, что потеря контроля над ситуацией может стоить тебе разума».
Было в этом правиле нечто недосказанное. Жаль, что в свое время я не уточнил, что именно имел в виду мой наставник. И еще более я жалею, что не поговорил с дедом перед отлетом. Но молодости свойственна торопливость.
И вот я отсиживаюсь в своем убежище, наблюдая за кынуитами сверху, но никакой дополнительной информации больше не получаю — жилища аборигенов расположены слишком далеко, чтобы я мог непосредственно судить об их образе жизни, способе питания, размножения и прочих особенностях. На первый взгляд их повадки не выдают в них хищников. Я именно этого и ожидал, ведь ни на одной известной нам заселенной планете хищники не достигли уровня разумной расы. Кынуиты, несомненно дифференцированно двуполы. Потребностные компоненты пси-спектров едва ли не хаотичны и фиксируются крайне неопределенно.
Типовой скафандр, в котором я нахожусь в данное время, прекрасно обеспечивает невидимость, но недостаточно проницаем для тонкого пси-тестирования и, к сожалению, всегда оставляет возможность чисто тактильного обнаружения. Так что пора мне подумать об индивидуальном скафандре с андроидной имитацией».
Подтаявшая весна рухнула на окраины города, так что только брызнула из домов и подворотен пронзительная маята всего, не сбывшегося за зиму. Она гнала окраинный люд по каньонам переулков и звериными тропами проходных дворов, отливая драгоценное смятение человеческой души в единственно доступную форму тупого бешенства перед еще закрытой дверью вожделенного магазина или окошечка припозднившегося ларечника. Двое из этого растревоженного муравейника, подгоняемые не в меру распалившимся солнышком и мизерностью порции утрешней опохмелки, с насекомой целеустремленностью петляли по трущобному лабиринту кладбищенского захолустья, безошибочно пересчитывая ступеньки, ныряя под арки, отираясь о косяки, поскребываясь в дверцы и барабаня в еще заклеенные на зиму рамы. Но что-то у них не заладилось — долгожданная тля, истекающая хмельным молочком, маячила в перспективе, но в руки не давалась. Гон продолжался, выводя их на финишную прямую, нацеленную прямо в церковные ворота.
И тут прямо перед ними возникла искомая тля.
Дальнейшее диктовалось уже не волей и разумом, а первобытным охотничьим инстинктом. Невзрачный, едва видимый мужичонка — блеклый штришок на сером асфальте — был как бы невзначай взят в классические «клещи» и оттеснен к бетонному забору; за сим последовал риторический вопрос: не жалко ли, мол, пары рваненьких, а то самое время пропустить?.. Вопрос был абсолютно однозначен, тем не менее вопрошавшие как-то автоматически сопроводили его глотательными движениями и произвольно очерченной траекторией следования выпитого вдоль пищеварительного тракта. Все было ясно, как чищеная репка.
И тем не менее мужичонка замер в необъяснимом оцепенении. Томительная пауза затягивалась; но распивочная этика не позволяла взять и за здорово живешь вывернуть карманы потенциального собутыльника — он сам должен был обнародовать наличность, а дальше уже было вопросом престижа эту наличность у него выцыганить. Кроме престижа еще и очень хотелось.
Но притиснутый к стене и не думал разрешать сомнения страждущих. Старенькое, но до удивления гладкое, не тронутое ни единой алкогольной морщинкой лицо не выражало ни готовности тупо подчиняться, ни страха перед численным перевесом мздоимцев, ни восторга от соучастия в тройном соитии; взгляд его уперся в изумрудную церковную маковку, а тело точно одеревенело.
— Давай, браток, телись! — неуверенно предложил первый.
И снова пауза. Нет, чтобы сказать: так, мол, и так, кореша хорошие, гол я нынче, как сокол… Идол шелудивый!
— Да чё с ним разговаривать! — рявкнул, не выдержав, второй. — Скварыга беспорточный! Рвань! По стенке бы его размазать, да руки марать… С таким с гулькин нос выпьешь, а потом он тебя с потрохами продаст! Пошли.
И тут впервые за все время пленник шевельнулся. И не то чтобы всем телом — нет, повернулась одна голова, легко и стремительно крутанулась на сто восемьдесят градусов туда и обратно, словно проверяя сзади наличие стены, по которой его обещали размазать. Стена была еще та, метра три с четвертью. Тем не менее мужичонка подпрыгнул, и тоже как-то не по-людски, даже не присев, и взмыл вверх. На ребре стены он неожиданно сложился пополам и плавно перелился туда, на складскую территорию.
Двое оставшихся потерянно молчали. Опять же не разум, а свербящий инстинкт подсказывал им, что признать происшедшее чудом значило бы неминуемо задержаться для его осмысления; посему, не сговариваясь, оба сделали вид, что все путем, а ежели что и не так — нам что, больше других надо или в «Очевидное — невероятное» захотели?
— Во сиганул, — примирительно проговорил один.
— Врумель, — констатировал другой, осененный дуновением еще безалкогольного детства.
И они продолжали свой бег вдоль еще не прогревшейся, по-зимнему насупленной стены.
«Мог ли я предположить, что первый же непосредственный контакт принесет мне такую лавину информации и, увы, подтвердит худшие опасения моих коллег? Мог ли я…
Стоп. Хотя это и не бортовой журнал, а всего лишь дневник, в котором я волен как угодно отступать от последовательного течения событий, тем не менее надлежит быть пунктуальным, иначе я опущу логику своих поступков и чередование эмоциональных оттенков.
Итак, я решил от пассивного наблюдения перейти к непосредственному контакту. Энергомеханический каркас моего индивидуального скафандр был уже готов, оставалось подыскать только достаточно надежное камуфлирующее покрытие. На этот счет существовали четкие рекомендации: внешний вид контактера должен быть максимально обобщенным, не запоминающимся и не вызывающим агрессивных тенденций. Здесь мне не пришлось даже выбирать — мой корабельный компьютер рассчитывал все параметры и передал программу на синтезатор, который воспроизвел кожистый и волосяной покров, костяныe и роговые фрагменты, а также съемную шкуру аборигенов, называемую здесь «экипировка» (костюм, платье, наряд, туалет, убранство, одеяние, гардероб, шмотки), — все это на на молекулярном уровне.
За мной остался только выбор пола. Этот простой на первый взгляд вопрос чуть было не поставил меня в тупик. Дело в том, что все особи на Кынуэ-4 сексоперманенты, как это бывает только в цивилизациях, стоящих на низших стадиях развития. Кынуиты, по-видимому, еще до рождения строго дифференцированы по половому признаку, хотя ни в детстве, ни в старости им это абсолютно не нужно — впрочем, отсталые цивилизации всегда наделяют своих членов уймой ненужных качеств (взять хотя бы такой абсурд, как религиозность!). Когда же дело доходит до отбора, нередко лучшие свойства купируются, а худшие начинают превалировать; в итоге цивилизация оказывается не допущенной в Содружество Разумных Миров. Ну да это очевидно.
Я сам еще не задумывался над выбором собственного пола — мне как то казалось, что прежде, чем обзаводиться семьей, я должен занять достойное положение в Совете. И вообще ранние браки были не в традициях нашего рода. Так что я, подобно большинству своих сверстников, нахожусь пока в интерполовой фазе. Конечно, если бы я встретил в том же Совете подходящую мне по всем параметрам особь уже определившегося мужского или женского пола, я тут же сделал бы противоположный выбор, и никакие обычаи предков меня не остановили бы. Но — не повезло.
А тут я должен был выбрать пол не себе, а своему скафандру. То есть почти себе, потому что это была маска, под которой мне пришлось бы некоторое время выступать. Не имея опыта полового поведения, я был просто в смятении и запросил совет у компьютера; но на сей раз он мне не помог— варианты были равнозначны. Дело принимало затяжной оборот. Тогда я поставил перед собой строго функциональный вопрос: а чем бы я хотел ограничить свои контакты? Пусть это будет пока лишь прогулка в ареале обитания уже наблюдаемых мною особей, исключающая тактильные ощущения. Визуальное и в какой-то степени аудиовосприятие поможет мне сохранять видимую естественность поведения.