Успехи вскружили голову и без того тщеславному молодому человеку, и в результате Дали, отказавшийся соответствовать учебной дисциплине, был окончательно отчислен из академии. Но это его не расстроило, поскольку у него уже имелась аудитория – и выставочные залы, и газеты были готовы предоставлять площадки для реализации его идей. Однако у этого ниспровергателя основ имелись и свои принципы: обожая родную Каталонию, он счел своим гражданским долгом пройти военную службу. Находясь в летнем отпуске, успел сделать декорации и костюмы к спектаклю по пьесе Лорки «Мариана Пинеда», поставленному в барселонском театре «Гойя», а также написать поэму «Виноградная гроздь гонится за рыбкой». Работы тех лет предвосхищают переход к сюрреализму.
В следующем программном эссе 1928 г. «Каталонский антихудожественный манифест» («Желтый манифест»), подписанном также двумя другими художниками – Луисом Монтанья и Себастьяном Гашем, – воспевалась антиэстетическая сфера – автомобили, аэропланы, граммофоны, кинотехника, спорт, наука в целом. В том же году (по другим сведениям – в 1929-м) Дали познакомился с Андре Бретоном, что определило его дальнейшее сближение с сюрреализмом.
1929 год
25-летний молодой человек находился в центре всеобщего внимания и восхищения, был признан теми немногими людьми, которых уважал сам, и пользовался всеми привилегиями, которые предоставляет свобода творчества. О нем говорили, с ним спорили, его принимали и отвергали. У него имелся солидный культурный багаж. Он не только знал современное искусство, но и питался от истоков национальной испанской культуры, а также изучал творчество великих испанских живописцев Эль Греко, Франсиско Гойи и Франсиско де Сурбарана, архитектора Антонио Гауди, со вниманием учился у предшественников из других стран и эпох – Джузеппе Арчимбольдо, Жана Энгра, Яна Вермеера Дельфтского. Он исповедовал идею о том, что художнику необходимо двигаться вперед, но при этом опирался на достижения гениев прошлого.
Общение с Бретоном сделало Дали идеологом сюрреализма, а дружба с Бунюэлем позволила ему стать одним из соавторов нашумевшего сюрреалистического фильма «Андалузский пес». Период «бури и натиска» проходил триумфально, сопровождался скандалами, столь приятными сердцу молодого художника, по-прежнему ненавидевшего буржуазию с ее лицемерием и ограниченными вкусами.
Сам художник вспоминал: «Четыре года, предшествовавшие изгнанию из лона семьи, я прожил в состоянии непрерывного, грешившего экстремистскими крайностями «духовного ниспровержения». Эти четыре года были для меня поистине ницшеанскими. Если забыть об… атмосфере тех лет, то многое в моей жизни могло бы показаться просто необъяснимым. То была эпоха моего… тюремного заключения, время, когда осенним салоном в Барселоне была за непристойность отвергнута одна из моих картин, когда мы с Бунюэлем подписывали оскорбительные письма, обращенные к медикам-гуманистам и всем самым очаровательным личностям Испании… Все эти демарши были по большей части совершенно лишены каких бы то ни было оснований, но таким путем я пытался проявить свою «волю к власти» и доказать самому себе, что я все еще недоступен для угрызений совести» [3, с. 55].
Однако был ли Сальвадор Дали хоть сколь-нибудь счастлив? Увы, на этот вопрос можно ответить только отрицательно. «Он существо глубоко асоциальное, и его участие в художественных кружках, движениях, выставках не означало для него слияния с другими. Он эгоцентричен. Он человек личных отношений, которые становятся со временем все более и более избирательными… Согласно определениям Фрейда, можно было констатировать, что склонность молодого человека к нарциссизму, аутоэротизму и параноидальным галлюцинациям характеризует его как «полиморфного извращенца», и здесь не было ничего утешительного» [8, с. 21].
Его спасением – а может быть, как считали некоторые его друзья, и проклятием – стала появившаяся в его жизни в 1929 г. женщина, о которой он совершенно в духе Ницше писал: «Моим сверхчеловеком… суждено было стать отнюдь не женщине, а сверхженщине по имени Гала́» [3, с. 55].
Гала́
Ее настоящее имя было Елена Дмитриевна Дьяконова. Она родилась в Казани 26 августа (7 сентября) 1894 г., затем ее семья переехала в Москву. Отец Елены рано умер, отчимом стал московский адвокат Дмитрий Ильич Гомберг. В России она носила его отчество, но отцовскую фамилию. В Москве Елена училась в гимназии и дружила с девочкой Асей – Анастасией Цветаевой, младшей сестрой будущей поэтессы Марины Цветаевой. Много позже Анастасия Ивановна и сама стала знаменитой писательницей, и ей также выпала яркая судьба – правда, наполненная испытаниями куда более суровыми, чем предстояли бывшей однокашнице.
Елена болела чахоткой (туберкулезом), чем и была вызвана ее первая поездка за границу: в возрасте 18 лет ее отправляют в Швейцарию на знаменитый тогда курорт в Давосе. На курорте «Елена любит читать: ее часто видят углубленной в чтение привезенных с родины романов Толстого и Достоевского. По тому, как она умеет приручать кошек, можно догадаться, что Елена к ним неравнодушна. Дома у нее остался черный кот. Сведения, неохотно сообщенные любителям поспрашивать, незначительны и малоинтересны. Девушка до такой степени замкнута, что это наводит на мысль: не скрывает ли она что-нибудь?.. [Говорили], что девушка приехала [в Давос] не только из-за туберкулеза, что она нервнобольная, страдает маниакально-депрессивным психозом: то возбуждается до вспыльчивости, то находится в подавленном состоянии, настроение ее неожиданно меняется от бури к штилю. Эти ужасные перемены в настроении, давлении и температуре тем более опасны, что у нее хрупкое здоровье… Называя себя, она не говорит Елена, как это написано в паспорте. Она говорит Гáла, делая ударение на первом слоге… Это странное имя, к которому еще нужно привыкнуть, существует, вероятно, только для нее. Оно отличает ее от других: Гала – это прежде всего Гала. Это короткое имя… выделяет ее на фоне других обитателей санатория, но для нее это не очень важно, ей достаточно знать, что так не называют больше никого. Нелюдимая, настороженная, сдержанная до холодности, суровая, раздражительная, одинокая девушка с резкими манерами…» [2, с. 15–17]. Тут надо заметить, что Гáлой называла Елену ее мать, а ударение на втором слоге имени – Галá, – более естественное для европейцев, возникло из-за произношения на французский манер. Именно как Галá Елена Дьяконова и вошла в историю жизни и творчества Сальвадора Дали.
Нельзя сказать, чтобы Гала была хороша собой. Лицо ее с резкими чертами могло и отталкивать, если бы не пронзительные, сверкающие черные глаза, Но зато ее сложение было безупречным, и в будущем ее «божественная» фигура окажется не раз увековечена в произведениях искусства.
В санатории Гала познакомилась с Эженом Гренделем, юным поэтом, парижанином, за лечением которого внимательно наблюдали родители. Начался роман, нарушивший спокойствие добропорядочной буржуазной французской семьи. Через некоторое время Эжен сделал выбор между матерью и Гала – в пользу последней. Он стал подписывать свои стихи псевдонимом Поль Элюар Грендель и впоследствии вошел в историю мировой литературы как поэт Поль Элюар.
В 1914 г. Гала и Поль, излечившиеся от своих недугов, покинули санаторий. Он отправился в Париж, она в Москву, с тем чтобы в ближайшее время закончить необходимые формальности и соединиться навеки. Однако уже шла Первая мировая война. Эжен-Поль был мобилизован. Его здоровье не выдерживало перегрузок и тягот солдатской жизни, и он пребывал то на фронте, то в госпитале. Гала находилась в Москве, никуда не отлучалась из родительского дома, ни с кем не виделась, только ежедневно писала своему Полю. В 1916 г. влюбленные преодолели сопротивление семей (родственники девушки считали эти отношения блажью), и Гала отправилась в Париж, покинув Россию, как выяснилось позже, навсегда. 21 февраля 1917 г. молодые люди обвенчались.
Гала была глубоко верующим человеком, и набожность не оставила ее до конца дней. Она любила мужа, жаждала им руководить и пребывала в уверенности, что их ждет блестящее будущее. 10 мая 1918 г. родилась их дочь Сесиль (Эжен-Поль находился в тот момент на фронте).
Поля Элюара (впредь будем называть его так) демобилизовали в 1918 г., после того как был заключен мир с Германией. С фронта он уходил убежденным пацифистом. Цикл «Стихи во славу мира» вместе с другими произведениями и первый поэтический сборник «Долг и тревога» чуть позже сделали его знаменитым. Вот его строки:
(Пер. П. Антокольского)Обретя семейное счастье рядом с возлюбленным, Гала вернулась в свое обычное состояние. «Глубокая меланхолия присуща натуре Гала. Самые мрачные настроения руководят ею как только могут. Гала склонна к хандре, как другие к лакомствам. Замужество ее не изменило: став женщиной, она еще чаще бывает мрачной, беспокойной (если не встревоженной), чем веселой или счастливой. Она продолжает страдать от заболевания психосоматического характера, от мигреней, болей в животе, рецидивных простуд… Это терзающаяся женщина, которая, как только достигла того, чего хотела… вновь продолжает искать свой путь. Только любовь Поля успокаивает ее, помогает ей быть сильной; повседневная жизнь кажется ей банальной, непохожей на ее «чудесные» мечты. Гала разочарована однообразием новой жизни во Франции, она надеется на что-то, что не приходит и чего она не может определить…
Обретя семейное счастье рядом с возлюбленным, Гала вернулась в свое обычное состояние. «Глубокая меланхолия присуща натуре Гала. Самые мрачные настроения руководят ею как только могут. Гала склонна к хандре, как другие к лакомствам. Замужество ее не изменило: став женщиной, она еще чаще бывает мрачной, беспокойной (если не встревоженной), чем веселой или счастливой. Она продолжает страдать от заболевания психосоматического характера, от мигреней, болей в животе, рецидивных простуд… Это терзающаяся женщина, которая, как только достигла того, чего хотела… вновь продолжает искать свой путь. Только любовь Поля успокаивает ее, помогает ей быть сильной; повседневная жизнь кажется ей банальной, непохожей на ее «чудесные» мечты. Гала разочарована однообразием новой жизни во Франции, она надеется на что-то, что не приходит и чего она не может определить…
Гала не художник. Она не пишет, не рисует. Она не творит. Но то, что ее интересует, всегда связано с искусством: литература, живопись, декорация, мечта… Выйти замуж за поэта – это значит получить привилегию, выйти в мир магический и прекрасный, взлететь наконец. Поэт в ее глазах – особенный человек, наделенный властью заставить ее мечтать. Эта страсть Гала к поэзии, к искусству вообще… вовсе не является снобизмом. Сильно развитое чувство изящного, инстинкт влекут ее ко всему, что освещает жизнь» [2, с. 113–114].
Вскоре творческая жизнь Поля Элюара наладилась, он стал печататься и приобрел друзей-поэтов, познакомился с Андре Бретоном и Филиппом Супо. Среди молодых вольнодумцев, не желавших жить по законам буржуазного общества, которое каждого своего члена хотело бы сделать неотличимым от других, Поль и Гала нашли поддержку, необходимую для той жизни, о какой они мечтают. Ситуация осложнялась лишь тем, что в мужском поэтическом кругу она вовсе не стала желанной гостьей. Гала считала, что все друзья Поля влюблены в нее и ревнуют. Трудно сказать, соответствовало ли это истине.
В конце 1910-х гг. в Париже властвовал дадаизм. Элюар активно включился в новое движение. Постепенно супруги начали интересоваться живописью, собирать коллекцию произведений современного искусства. У них появляется друг, живописец, заметная фигура среди дадаистов – Макс Эрнст, или Дадамакс, как его называли. Через некоторое время начинается период бурной и необычной творческой и личной жизни этого «трио». Элюар признавался, что любит Макса более, чем Гала, но она – не больше и не меньше чем половина его самого. «Эрнст и Элюар прекрасно ладят между собой, они не соперники. Она залог их дружбы, она их взаимная мена…» [2, с. 194].
Однако так не могло продолжаться долго, и через два года все трое начали испытывать серьезный душевный дискомфорт. Это совпало и со сновидческими опытами в духе фрейдизма, и с прозвучавшим в то время призывом дадаистов: «Оставьте все, что вам дорого, и отправляйтесь в путь». Элюар действительно уехал в путешествие, а вскоре после его возвращения трио распалось и супруги снова остались вдвоем. Это не принесло им облегчения и чувства обновления жизни; оба они стали все чаще скучать в обществе друг друга.
Отвлекала бурная творческая атмосфера середины 1920-х гг.: дадаизм отошел на второй план и вскоре совершенно забылся, на смену ему пришел провозглашенный Бретоном сюрреализм. Поль Элюар болел и периодически лечился в санаториях, Гала, не выносившая скуки, не отказывала себе в мужском обществе, о чем супругу тут же становилось известно – несмотря ни на что, доверительные отношения между ними сохранялись. Знаменитый поэт и сам не считал нужным себя ограничивать, при этом свято веря, что Гала с ним навсегда: «Я мечтаю о тебе. Ты всегда здесь, ужасная и нежная королева из королевства любви… Только в тебе из моих желаний рождаются волшебные грезы, только в тебе моя любовь омывается любовью…» [2, с. 257–258].
В августе 1929 г. Поль и Гала вместе с дочерью Сесиль отправились в Каталонию, в Кадакес, где уже отдыхали некоторые из круга сюрреалистов. По приезде супруги Элюар узнали, что помимо дикой природы, пляжей и потрясающей живописной натуры здесь есть еще одна достопримечательность – местный уроженец по имени Сальвадор Дали.
Выбор судьбы
Из всей компании, собравшейся в Кадакесе, самого Дали интересовала только Гала. Любовь поразила его, как говорится, подобно удару молнии, причем совершенно неожиданно для него самого, ведь до встречи с Гала он был уверен, что интимные отношения с женщиной для него невозможны по причине импотенции. Дали стремился привлечь ее внимание любыми способами, принимал участие в увеселениях, устраивал провокации, на которые был мастер, но усталую и скучающую Гала только раздражали его эксцентрические выходки.
Все же постепенно она привыкла. Ее первоначальное равнодушие лишь раззадорило его: робкий и неопытный в любовных отношениях, он был тираном по натуре и привык «играть короля» в родных местах. Он стремился завоевать ее. Через некоторое время после прибытия в Кадакес супруги Элюар попали в его мастерскую, где на мольберте стояло в тот момент большое сюрреалистическое полотно: в резком свете изображался фантастический пейзаж со множеством кузнечиков, а на переднем плане стоял спиной мужчина в кальсонах, выпачканных экскрементами. Поль Элюар пришел в восторг от этого произведения и тут же придумал ему название – «Скорбная игра» (варианты русского перевода – «Мрачная игра», «Печальная игра», «Траурная игра»).
На картине представлены типичные для Дали мотивы – саранча, лев, камни, змей, вход во влагалище [4, с. 34]. В композиции переплетаются фрагменты реальности и выдуманные, навеянные страшными снами, сгустки «биологической» ткани. Наряду с персонажами, приближенными к реальным прототипам, возникают ирреальные видения, огромные лестницы, ведущие в никуда. На втором плане располагается монумент с надписью, у его подножия – лев с открытой пастью.
В центре композиции, «подобно смерчу, зафиксированному как бы в замедленной съемке, вырастает из тазобедренной части женской фигуры причудливая композиция из амебообразных форм, в которые вплетены изображения кузнечика, птичьей головы <…> голова женщины с деформированным абрисом и закрытыми глазами, ласкающая рука. А завершается эта барочная по характеру движения и экзальтированности конструкция круговоротом из шляп, голов, яйцеподобных форм» [6, с. 113].
В картине очень часто изображена рука – «от протянутой словно за подаянием, прикрывающей от стыда, сжимающей, обнимающей до нежно гладящей. Этот же мотив есть в картине «Раскрашенные удовольствия», но в значительно меньших эмоционально-смысловых оттенках и значениях. Художник как бы пытается раскрыть неисчерпаемые выразительные, символические, психологические возможности жеста. Рука то обретает чувственное воплощение человеческих страстей, пороков, страданий, радостей, то превращается в закодированный магический знак» [6, с. 114].
В свою очередь, Дали также восхитился Элюаром и попросил его позировать для портрета. На этой картине бюст Элюара стоит на развевающихся женских волосах, а к нему со всех сторон подступают львиные морды, муравьи и опять-таки кузнечики (эти насекомые вызывали у Дали неконтролируемый ужас, и он как истинный последователь Фрейда старался избавиться от него, постоянно визуализируя предмет своих страхов).
От мыслей о Гала его не отвлек даже приезд Луиса Бунюэля, кинорежиссера, с которым только что был снят первый сюрреалистический фильм «Андалузский пес». «Если бы я мог, – мечтал художник, – я тысячу раз снимал бы и надевал туфли на ноги Гала» [2, с. 287].
Гала была опытна, знала силу своих чар и, разумеется, не могла не заметить влечения Дали. К тому же ей импонировала разница в возрасте – художник на десять лет моложе ее и, следовательно, она может играть роль матери-наставницы, ведущей гения по жизни. Однако будущее богатство и слава Дали на тот момент казались проблематичными. Вдобавок она ясно понимала разницу между искусством как интеллектуальной игрой, питающей ее ненасытный ум, и реальными психопатологическими извращениями, которые ее пугали. На одной из прогулок она со всей строгостью потребовала у Дали ответа, не является ли мужчина с испачканными штанами его автопортретом? Не копрофаг [3] ли он, часом? Или, быть может, он просто избрал такой образ, чтобы шокировать благопристойную публику?
Дали должен был поклясться, что сюрреалистические образы не имеют ничего общего с его образом жизни. Тогда она согласилась еще побыть с ним и впервые назвала его интимно-ласково – «мой мальчик». Несколько дней спустя, добившись первого поцелуя, Дали спросил ее: «Что вы хотите, чтобы я с вами сделал?» – «Я хочу, чтобы вы заставили меня взорваться», – последовал ответ. Два «безумца без безумия», два фантастических существа соединились, чтобы вскоре явить миру небывалый союз, которому суждено было продлиться более полувека.