– Варя! – повторил Федор.
И ничего больше не смог сказать. Боялся, что разрыдается, сам как ребенок. Она еще испугается, пожалуй!
– Что – Варя? – Она перестала тянуть одеяло к себе на живот и посмотрела на Федора с неожиданным вызовом. – Странно, что ты это вообще заметил!
– Я… – Он как-то засуетился, руки задрожали. – Я, конечно, полный идиот, но… Что ж ты мне не сказала все-таки?
Она помолчала, глядя в сторону. Потом втянула в себя воздух, как будто собиралась нырять, и сказала:
– Ладно, все равно пришлось бы. Не сказала потому, что ты к этому ребенку не имеешь никакого отношения.
Удар дубиной по голове привел бы его в меньшую оторопь.
– Почему? – только и смог он выговорить.
Более глупый вопрос трудно было придумать.
– А ты не понимаешь? Потому что я беременна не от тебя.
Федор потер лоб. Почувствовал холод у себя под рукой. Дрожь пробежала по всему телу. Он не понимал, что происходит.
«Почему она говорит с такой ненавистью ко мне? – мелькнуло у него в голове. – Если она с кем-то спала, то разве я в этом виноват?»
– Почему ты с такой ненавистью мне это говоришь? – вслух произнес он. – Разве я в этом виноват?
– Да! – Варя села на кровати так резко, что он даже испугался. Все-таки живот… – Да! – повторила она. – Ты в этом виноват! Ты живешь как робот, неужели сам не замечаешь? Я вчера специально засекла время – ты сидел за компьютером восемнадцать часов. Восемнадцать! Может живой человек столько сидеть? По-моему, не может.
– Я не сидел, – глухо проговорил он. – Это была работа.
– Можно подумать, она на тебя с неба свалилась, такая работа! Ты сам ее выбрал из всех возможных. Потому что она тебе соответствует. Люди сначала думают, как они хотят жить, а потом уже и работу под это подбирают. Скажешь, не так?
– Не скажу.
Он наконец поднялся с кровати, отошел в угол комнаты. Варя тоже вскочила. Она ходила по комнате быстро, нервно. Когда она стояла, живот выглядел не особенно большим.
«Когда же это случилось? – подумал Федор. – Когда я в Аппалачи ездил. Полгода назад. Значит, давно решила рожать. Не моего ребенка».
Он не то что успокоился, но мозг его наконец включился в происходящее.
– Если бы я знала тебя с детства, как эти твои Киры, Саши и Любаши, то ни за что не вышла бы за тебя! – выкрикнула Варя. – Да уже одно то, что тебя с пеленок по имени-отчеству называют… Мне это казалось просто шуткой, а это ведь невыносимо! Не человек, а часовой механизм. Я больше так не могу. – Она наконец перестала бегать по комнате. Стояла, глядя Федору в глаза и выставив живот перед собою с тем же вызовом, с каким бросала все эти убийственные слова. – Я пыталась забыть, что я такое, пыталась приучить себя к такой жизни, которая подходит для тебя, ко всем этим цветочкам-листочкам, от мечты своей отказалась…
– Варя, что ты несешь? – поморщился он. – Кто тебя просил отказываться от мечты? Я тебе что, запрещал поступать в киношколу?
– Ты!.. Как будто дело в том, запрещал или нет!..
Она выкрикивала обрывисто и бессмысленно. В конце концов, она беременна. От женщин в таком положении не стоит требовать логики, это Федор знал. А ей, получается, логика и без беременности претила. Во всяком случае, его логика.
– А в чем тогда дело? – спросил он.
Ему необходимо было это понять, и вряд ли кто-нибудь, кроме нее, сможет ему это объяснить.
– О господи!.. – простонала Варя. – Тебе, может, письменно все изложить? По пунктам? С тебя станется! Ты же среди каких-то мертвых слов живешь. Консалтинг! – с невыразимым отвращением произнесла она. – Менеджмент! Что там еще?
– Это обычные слова. – Он пожал плечами. – Они значат ровно то, что значат.
– Да. – Варя села на кровать. Голос у нее стал спокойным. – Действительно, что это я? Извини, это просто гормональная истерика. А дело в том, что с тобой скучно. Непереносимо скучно. Я, наверное, должна была раньше это понять, но мы переезжали, у меня было множество новых впечатлений, я была ими поглощена и ничего не сознавала.
«Почему она казалась мне наивной? – глядя на нее, подумал Федор. – Она вполне здравая. Говорит внятно. Просто глаза голубые, и коса эта… А оценивает меня жестко, но правильно».
– Вот тебе этот дом нравится, – сказала Варя. – А я его ненавижу. Как можно жить в этой дыре, чем здесь заниматься? Выть же хочется от тоски. А тебе хоть бы что. По горам попутешествовал и опять в таблицы свои уткнулся, и доволен, и счастлив.
Она заводилась снова. Видимо, в самом деле гормоны. Федор чуть не напомнил, что они и вместе тоже путешествовали, всего три месяца назад – на Гавайи. Но вспомнил, что во время этого путешествия она была уже беременна от другого человека, и напоминать не стал. Зачем напоминать об этом ей, когда самому хочется забыть?
«Я не смогу об этом забыть», – холодно, как о ком-то постороннем, подумал Федор.
Их разговор еще длился, а он уже знал, что не забудет сказанного Варей никогда. Ее слова горели на его щеках, как пощечины. И если отрешиться от тона этих слов, то следовало признать, что он их заслужил.
– Ты даже не спрашиваешь, от кого у меня ребенок, – сказала Варя. – А любой мужчина, да любой живой человек спросил бы! Хотя бы из любопытства.
У него было другое мнение на этот счет. Но излагать его Варе он не стал.
– От актера, – не дождавшись его вопроса, сказала она. – От пустейшего в твоем понимании человека.
– С чего ты взяла, что в моем понимании? – Он пожал плечами. – Я его даже не знаю.
– Такое самообладание, как у тебя, просто бесчеловечно! – воскликнула Варя. И добавила: – Впрочем, как и все остальное в тебе.
На самообладание он действительно не жаловался. Но сейчас дело было не в его самообладании, а в том, что все это свалилось на него слишком неожиданно. Какое угодно событие, несчастье мог он предположить в своей жизни, только не это. Но, вероятно, такие вещи и происходят лишь неожиданно. Наверное, к ним надо быть готовым. Во всяком случае, таким людям, как он. Которых с пеленок называют по имени-отчеству.
– Я хотел бы знать, что ты собираешься делать, – сказал Федор.
– Не удивлюсь, если ты предложишь мне помощь, – усмехнулась Варя. – Ты обожаешь чувствовать себя надеждой и опорой. Верховным божеством. Ты этим просто упиваешься.
Может, его самообладание и выглядело бесчеловечным, но оно было на исходе.
– Мой адвокат тебе позвонит, – чувствуя себя персонажем плохого фильма, сказал Федор. – Реши с ним, пожалуйста, все вопросы по разводу.
Он вышел на веранду. Звезды светили по-прежнему. От того, что он случайно дотронулся до своего стола, экран компьютера засветился тоже.
Никогда в жизни не чувствовал он такого огромного, неизбывного своего одиночества.
Глава 22
Кира не понимала, когда это произошло.
Федор Ильич сказал по телефону, что придет, она обрадовалась, стала готовить аджаб-сандал, потом рассказывала ему про Тишку… Все было так же, как месяц назад, и два месяца назад, и три.
И вдруг все переменилось. Ей показалось, что она стоит на голове. Только это, наверное, могло бы изменить ее взгляд так сильно.
Она смотрела на Федора, и он был совсем другой. Он был не такой, каким всегда бывал с нею. Или это она увидела его другим, вот так, вдруг?
«Это с книжки началось, – по неискоренимой своей привычке все анализировать подумала Кира. – Хорошо, что Тишке не успела ее дать. Знатный бы доклад получился! Про соски, припудренные золотой пудрой для соблазнения мужей и любовников».
Неужели слова, обычные книжные слова привели ее в такое возбуждение? Да, слова всегда имели над нею власть.
Но стоило ей подумать об этом, как весь он встал у нее перед глазами, и слов было не нужно. Федор вызывал в ее душе смятение, а никакие не слова. Скрывать это от себя было бессмысленно и неприлично.
Чего угодно могла Кира ожидать, только не этого. Она знала его столько лет, что для такой полной перемены отношений в их жизнь должно было вмешаться что-то более значительное, чем самые бесстыдные и жаркие слова на свете.
Чтобы успокоиться, она попыталась вспомнить его таким, каким всегда и знала. Ей нужно было какое-нибудь детское воспоминание. Но ничего детского не вспомнилось, а вспомнилась его свадьба.
Гулянка была уже на излете, и «горько» закричали неизвестно в который раз – «на посошок». Но Федор поцеловал Варю точно так же, как и в самом начале свадебного торжества. Кажется, он и не слышал всех этих криков, а вот именно что просто поцеловал свою молодую жену и потом ласково провел ладонью по ее раскрасневшейся щеке, задержал руку у краешка ее губ.
Рука у него была очень красивая, с длинными пальцами, но широкая и тяжелая, и в обрамлении этой тяжести, мужской этой силы особенно заметна была нежность прикосновения.
Все это встало у Киры перед глазами будто нарочно, чтобы ее отрезвить – напомнить, что имеется у него жена, которая вот-вот должна родить. Но вместо отрезвления эта картинка из памяти сыграла совсем другую роль…
Кира даже зажмурилась, так ясно стояла у нее перед глазами его рука со всей ее ласковой силой. Как будто и не было всего остального – молодой жены, поцелуя под крики «горько».
Точно так же лежали его руки сегодня на столе, а когда он взял игольницу и книгу, то Кира подумала, что если бы он сейчас взял не книгу, а ее руку, то она умерла бы от счастья.
О господи! Она зажмурилась, потерла виски. Наваждение какое-то!
Она вышла из кухни, прошла по длинному коридору к Тишкиной комнате. Квартира была такая же большая, как и неуютная. Театр можно разместить в такой квартире, со всеми мастерскими и гримерками, а жить нельзя.
Она думала, что вид спящего ребенка ее успокоит. Это было такое огромное явление в ее жизни, что оно занимало все ее внимание.
Ребенок спал как всегда – разметавшись на кровати, в глубоком покое. Но ее не успокоило и это.
Она была так растеряна, что, возвращаясь обратно в кухню, ударилась лбом об угол стены на повороте и вскрикнула. Одно было достоинство у этих унылых хором: в них можно было хоть в голос орать, не боясь разбудить Тишку.
Орать в голос Кире не хотелось. Она не понимала, чего ей хочется. Она выключила свет и села к кухонному столу, потирая ушибленный лоб.
«Этого не может быть, – сказала она в мыслях, но словами. – Но это есть. Он мне сердце взбудоражил и тело тоже. Почему так произошло? Я не понимаю. Но это не значит, что этого нет. Это есть».
Ее слова были похожи на шаманские заклинания. Непонятно только, чего она хочет достичь с их помощью.
«Надо ему позвонить. Нет. Что я ему скажу? Приходи, Федор Ильич, я думаю только о тебе? Он подумает, я свихнулась».
Но, говоря себе это, она понимала: не подумает он так. Не подумает, потому что и с ним происходит сейчас что-то схожее.
Наверное, он сидит сейчас на лавочке у пруда и думает о ней. Или на постаменте у Крылова сидит – они любили сидеть возле Слона и Моськи, когда их водили гулять на Патриаршие.
С чего Федору Ильичу сидеть там сейчас, в темноте и метели? Но ей казалось, что это так.
Шаги послышались на лестнице. Внутри квартиры ни звука не расслышишь, такие здесь стены, а входная дверь хлипкая, деревянная, вот и вздрагиваешь от каждого шороха, хотя чего вздрагивать? Да она и не вздрагивала раньше.
Кира вышла в прихожую, прислонилась к двери. Шаги замерли по другую ее сторону. Они стояли и слушали молчание друг друга.
«Сердца через дверь бьются», – подумала она.
Странно, что ей приходят в голову такие слова. Но она этому не удивилась.
Кира открыла дверь. Федор стоял на пороге, только шаг сделал в сторону, чтобы дверь могла открыться. Он не удивился тоже. Волнение било его так сильно, что это напоминало не волнение, а лихорадку.
– У тебя окна темные, – сказал он.
Логика этих слов была непонятна. Но Кира не искала в них логики. Она и не поняла даже, что он говорит. Она смотрела ему в лицо, в глаза.
– Ты замерз, – сказала она.
В ее словах логики не было тоже, потому что он не выглядел замерзшим – наоборот, губы у него были сухие, как будто его жар изнутри сжигал. Не как будто, а так и есть. Кира понимала этот жар. Он и ее охватил, как только она увидела Федора на пороге.
– Там какое-то гулянье на Патриарших, – сказал он.
– Я знаю. Фестиваль. Я по дороге видела.
– Кира, я не ожидал, что так будет.
Можно было подумать, что он говорит о фестивале. Но она так не подумала, конечно.
– Я тоже, Федь, – мгновенно пересыхающими губами ответила она. – Что же ты не входишь?
– А можно?
– Да.
Они оба растеряны. И пусть он войдет, они попытаются понять, что с ними происходит.
Но когда Федор вошел, закрыл за собою дверь, ничего они понять не смогли. Кира не смогла, во всяком случае, да и забыла об этом своем намерении. Она вскинула руки и обняла его. Она боялась на него взглянуть или боялась, чтобы он на нее взглянул, поэтому спрятала лицо у него на груди.
А Федору куда было прятаться? Да он и не хотел, наверное. Кира почувствовала, как он целует ее макушку. Ей захотелось, чтобы он поцеловал ее по-настоящему. Она оторвалась от его груди, подняла голову вверх. Он поцеловал колечки у нее на лбу, придержал их губами. Потом коснулся губами ее губ, как-то вопросительно коснулся.
– Ты боишься? – спросила Кира.
– Да.
Голос у него был изумленный.
– Ты никогда ничего не боялся.
– А такого никогда и не было.
– Федь, – жалобно сказала она, – я сама ничего не понимаю. Ты меня даже не спрашивай!
– Не буду.
Он наконец улыбнулся. Стал похож на себя всегдашнего.
Нет, не похож! Не было в нем, всегдашнем, этого порыва, этой страсти и силы, то есть нет, сила была, но не такая, совсем не такая, никогда она не была на Киру направлена, и вот так, безоглядно.
Федор целовал ее, а она судорожно пыталась расстегнуть молнию у него на куртке.
– Кир, может, пойдем куда-нибудь? – Голос у него срывался. – Там какой-то отель открылся, я видел… Ребенок же здесь, а я… Не могу я сдерживаться! – чуть не со стоном выдохнул он.
– И не надо, – шепнула она прямо ему в губы. – Здесь стены, как в средневековом замке.
Неизвестно, понял он, что она сказала, или понял, что ни до какого отеля они просто не доберутся… Федор сбросил куртку и, поскорее обняв Киру снова, повел ее в комнату. Она шла с ним, как будто он лучше знал, куда идти. Да так оно и было.
Комната ее была первой после прихожей. Кира выбрала ее случайно, а теперь оказалось, что правильно: до Тишки длинный коридор с поворотом, в самом деле ни звука до него не донесется.
Что это очень кстати, стало понятно сразу же, как только они в Кирину комнату вошли. Федор не зря сказал, что сдерживаться не может. Да и ее охватило такое страстное бесстыдство, как будто она была древней римлянкой с напудренной золотой пудрой грудью.
Правда, грудь ее была и не видна, потому что им не хватило терпения раздеться. Они упали на кровать, Федор только джинсы расстегнул, а Кира просто подняла платье и обняла его ногами, руками – всем телом.
Все это произошло так быстро, что она и почувствовать ничего не успела. Но это не расстроило ее и не обидело – она чувствовала, как он бьется у нее внутри, и это было такое счастье, что все остальное не имело значения.
Но для него имело. Еще во время своих судорог он шептал обрывисто и горячо:
– Прости… хорошая… да что ж… так!..
А потом, как только успокоился и поднял голову от ее плеча, то проговорил виновато:
– Прости, Кира. Какую-то осень патриарха я тебе устроил!
Она засмеялась. Федор мало походил на диктатора из «Осени патриарха». Хотя тот, правда, тоже овладевал женщинами не раздеваясь, только штаны расстегивал.
– Остановимся на древнеримском патриции, – сказала она и поцеловала его губы.
В них было смущение, она почувствовала это поцелуем. А вторым поцелуем почувствовала его улыбку. Он понял, о чем она подумала.
– Да, золотая пудра действительно оказалась соблазнительной, – сказал он. – Может, они у тебя правда ею посыпаны?
И принялся раздевать ее, сидя рядом на кровати. И сам разделся наконец.
Кира смотрела на его руки с длинными тяжелыми пальцами, на плечи, открывающиеся ей, когда он снимал свитер. Она всегда произносила его детское прозвище машинально, но теперь отчетливо видела, какая простота и сила есть в каждом его движении. В самом деле царская.
– Царь, – сказала Кира, – что же мы теперь будем делать?
Не надо это было говорить, наверное. Или хоть не сейчас! Но ее это мучило, и она не могла держать это в себе, и кто же мог это решить, если не он?
Он посмотрел на нее непривычным взглядом и, помедлив, ответил:
– Раньше бы я сказал, что мы будем жить с тобой долго и счастливо и, если повезет, умрем в один день.
– Ты надо мной смеешься! – расстроилась Кира. И с любопытством спросила: – А почему – раньше сказал бы? Что теперь переменилось?
Она тут же поняла глупость своего вопроса. Подростковую какую-то глупость! Понятно же, что теперь… Теперь его жена должна родить. Для такого человека, как он, это решающе. Да и для такого, как она, тоже.
– Потому что я уже решил такое однажды, – сказал Федор. – Вот так, мимоходом. Как мне хотелось, так и решил. С Варей. Ее и не спросил толком.
– И… что? – не поняла Кира.
– Это оказалось слишком самонадеянно.
– Федь, я ничего не понимаю, – жалобно проговорила Кира. – У тебя там какая-то своя жизнь, в ней что-то происходит… Я в нее не буду вмешиваться, ты не думай! – поспешно добавила она. – Но все-таки я привыкла понимать. Я слишком словесная. – Это она выговорила чуть слышно. – Это скучно, я знаю.
– Скучно? – Он усмехнулся. – Скучно другое.
– Что?
– Да разное, – нехотя ответил он. – Когда сидишь по восемнадцать часов за компьютером. Когда звезды и таблицы для тебя одно и то же.
– Тебе скучно сидеть за компьютером? – переспросила Кира.
– Не мне скучно.
– А кому?
Она слушала его рассказ внимательно и удивленно. Она не предполагала, что такое может быть. С ним?! Вот он сидит на краю кровати, забыв, для чего разделся, и отвернулся уже от нее, и плечи его опустились… Да это же бред какой-то!