– Постой, там же собачий магазин!
– А напротив хозяйственный!
Вдалеке мимо забора медленно проползла машина и остановилась. Постояла, развернулась, опять поехала и остановилась у калитки.
– Приехал кто-то, – констатировал Боголюбов и поднялся. – Ты про земляничное варенье говорил, помнишь? Или тоже врал?
– Андрей, я не вру. А ты, между прочим, говорил, что варенья не ешь!
– Доставай варенье, а я куртку накину и самовар поставлю.
– Так ведь приехал кто-то!
– Это не ко мне, – уверенно сказал Боголюбов. – Должно быть, к соседям.
Он ушел в дом. Мотя бодро взбежала за ним на крыльцо, но дальше не пошла, постеснялась.
– Заходи, – пригласил Боголюбов. – Теперь можно заходить. Мы теперь с тобой вместе жить станем. А лаз под крыльцом заколотим, чтобы о плохом не вспоминать.
Мотя неуверенно мялась на пороге, но в дом не шла.
– Ну, как хочешь. – Боголюбов посмотрел на куртку, в которой приехал из Москвы, понял, что она ему не подходит, и привычной дорогой полез на чердак. Тут в груде старой одежды он раскопал пыльное коричневое пальто с барашковым воротником и подкладными плечами и нечто вроде бушлата из толстого солдатского сукна.
Пальто он немедленно напялил на себя, усмехнулся и сунул бушлат под мышку. Ступив на лестницу, он услышал припадочный лай, какие-то громкие голоса, показавшиеся незнакомыми, и вдруг забеспокоился и заспешил.
– Мотя, замолчи! Что ты орешь?!
– К тебе… гости, Андрей Ильич, – сообщил неуверенно Саша.
– Какие, к лешему, гости, – начал Боголюбов и осекся.
На дорожке под старыми яблонями жались друг к другу две красавицы, как будто свалившиеся с Луны.
Они жались потому, что боялись Мотю.
Мотя лаяла и кидалась.
– Твою мать, – выговорил Боголюбов отчетливо, подошел и крепко взял свою собаку за шелковый загривок. – Все. Хватит, Мотя. Успокойся.
– Она не укусит? – дрожащим голосом спросила одна из красавиц, он не разобрал, какая именно. – Ты ее держишь, Андрюш?..
Саша Иванушкин вытаращил глаза.
– Может, и укусит, кто ее знает. – Боголюбов погладил Мотю, которая уже не брехала, но все же рычала довольно грозно. – Добрый вечер. Предупреждать надо.
– Я тебе звонила, – сказала вторая красавица, – но ты трубку не берешь.
Боголюбов потрепал Мотю за уши. Она вопросительно на него посмотрела. Он был растерян и не знал, что делать, и Мотя понимала, что он растерян.
– Можно… пройти?
– Куда?
– В дом… наверное. В дом можно пройти?
Боголюбов пожал плечами на манер Саши Иванушкина.
– Проходите.
Красавицы одна за другой, сторонясь собаки, «прошли» в дом, а Боголюбов не прошел. Он сунул Саше бушлат, который тот принял, подкинул в мангал полено, уселся на свое место и запахнул полы коричневого пальто. После чего сказал:
– Хорошо! – и плеснул виски в стаканы себе и Саше. Мотя улеглась у его ног в позе благородного животного, несущего караульную службу.
– А это кто?
– Где? – осведомился Андрей Ильич.
– Андрюш, можно тебя? – тоненько закричали с крыльца. Мотя навострила уши и зарычала. – На минуточку!..
– Я отдыхаю! – крикнул в ответ Андрей Ильич. – Саша, ты достал варенье?
– Кто это приехал, Андрей?!
Красавицы рядышком постояли на крыльце, а потом осторожно сошли на землю. Их каблучки оставляли на дорожке ровные круглые дырки, очень глубокие.
– Если она кусается, ее, наверное, лучше увести. Андрюш, уведи ее, пожалуйста. Мы боимся.
– Куда же я ее уведу? Она здесь живет.
– Иванушкин Александр, – выпалил Саша и покраснел как рак. – Я заместитель директора музея. Ну, то есть Андрея Ильича.
И покосился на Боголюбова. Тот качался в садовом кресле и напевал «Жил-был у бабушки серенький козлик» на мотив «Сердце красавицы склонно к измене» из «Риголетто».
– Юля, – представилась одна из красавиц и протянула узкую холодную руку. Саша взял ее и пожал очень аккуратно.
– Лера, – представилась вторая, но руки не протянула.
Красавицы были красивы красотой несколько неестественной, журнальной, фотографической. Так выглядят девушки в телевизионной программе про моду и стиль, где их представляют как «модель и телеведущая» такая-то или «актриса и писательница» сякая-то. В обычной жизни Саша Иванушкин таких девушек не видывал.
Та, что назвалась Юлей, была темноволосой смуглянкой, крепко упакованной снизу в узкие джинсы, сверху в плотную маечку и коротенькую курточку. Та, которая Лера, была персиковой, нежной, короткие белые волосы продуманно и очень женственно взлохмачены. Она тоже была в джинсах, но свободных, рваных и ярко-желтой толстовке с иностранными буквами на груди. Фиолетовая кожаная куртка расстегнута, на носу темные очки. Должно быть, так, согласно журналам, следует одеваться в дальнюю дорогу.
– Андрюша, мы страшно хотим есть, – сообщила в сторону коричневого пальто и садового кресла та, что звалась Юлей. – Мы с утра едем.
Персиковая Лера молчала, смотрела в сторону. В огромных темных очках отражался закат.
Андрюша остался безучастен, а Саша засуетился. Он открыл кастрюлю с остатками мяса, уронил крышку, поднял, подул на нее, сдувая невидимые соринки, закрыл кастрюлю, оглядел дощатый стол с миниатюрой «Медведь на воеводстве» в центре, помчался в дом, вернулся с чистыми скопинскими тарелками и гранеными стаканами, выложил из пакета зеленый лук и красный помидор, помешал кочергой угли в мангале и плюхнул на решетку остатки мяса.
Андрей Ильич в кресле перешел к исполнению романса «Отцвели уж давно хризантемы в саду». У его ног лежало благородное животное, несущее караульную службу. Красавицы молчали. Солнце садилось.
– Мясо свежее, – сообщил Саша и откашлялся. – Я в пятницу у Модеста Петровича брал. На той стороне Красной площади ресторан «Монпансье», не обратили внимания? Модест Петрович его хозяин. Он кур держит, поросенка, овечек…
Он постепенно съезжал в пианиссимо, съехал и умолк в растерянности.
– Андрей, у нас выхода не было, – сказала персиковая Лера, глядя на закат. Закат по-прежнему отражался в ее очках. – Ты понимаешь, просто так мы не стали бы тебя… беспокоить.
– И ледяное хладнокровье, – пропел Андрей Ильич, – и мой обманчивый покой!..
– Ты можешь не стараться, – заметила вторая, Юлия. – Нам все равно деваться некуда. Мы не уедем.
– Куда же уезжать на ночь глядя, – вступил Саша Иванушкин и покраснел еще пуще. – Сейчас поужинаем, утро вечера мудренее, завтра на свежую голову… Вы присаживайтесь, Юлия. Я еще стульев вынесу, у нас в них недостатка нет, так что не стесняйтесь, располагайтесь, и мясо уже скоро будет…
Андрей Ильич выбрался из кресла и мимо красавиц, проводивших его глазами, пошел в сарай. Мотя бежала за ним благородной рысью животного на караульной службе. Боголюбов вытащил самовар, ополоснул его под садовым краном, набрал воды и подволок к столу.
– Труба есть? – спросил он у Саши.
– Должна быть в сарае.
– А варенье где?..
– В подполе на кухне.
– Андрюш, поговори с нами, – попросила Юлия. – Спроси что-нибудь.
– Зачем? – удивился Андрей Ильич. – Все ясно. У вас не было выхода, и вам все равно некуда деваться.
– Я тебе говорила, – грустно сказала Юлия подруге. – А ты – давай попробуем, давай попробуем!.. Так я и знала.
– Юлька, нам ведь вправду деваться некуда.
– Спасение утопающих, – сообщила Юлия так же грустно, – дело рук самих утопающих.
– А кто… утопает? – спросил Саша, и они обе на него посмотрели с изумлением. Персиковая Лера даже сняла с носа свои необыкновенные очки.
Без них она оказалась не такой уж юной и как будто очень усталой.
– У нас неприятности… личного характера, – сказала она Саше и улыбнулась. – Мы надеялись, что Андрей нам поможет.
– Ну конечно, поможет! – воскликнул Саша. – Разумеется, поможет!..
– Мне надоели ваши неприятности личного характера, – заявил Андрей Ильич негромко. – Они мне еще в Москве надоели хуже горькой редьки.
– Я могу уехать, – равнодушно проинформировала его Лера. – Юлька останется, а я уеду.
– Ну конечно, – согласился Боголюбов. – Вполне в твоем духе. Самопожертвование, готовность служить ближнему и не быть никому обузой.
– Андрей, я понимаю, тебе не хочется меня видеть…
– Вот совсем не хочется, – перебил ее Андрей Ильич. Саша переводил взгляд с одного на другую. – Нисколько не хочется! Но это не в счет, да? Какая разница, чего там мне хочется или не хочется! Самое главное, что тебе так удобно. Теперь вся ответственность на мне. Если я не желаю решать ваши проблемы, – значит, я свинья. Если желаю, это нормально и в порядке вещей. А это не нормально и не в порядке вещей!
– Андрей, мы поговорим потом.
– Мы не станем разговаривать потом. Мы уже говорим сейчас.
– Пахнет вкусно, – сказала Юлия Саше. – Есть так хочется!.. Мы собирались на заправке поесть, а потом решили не задерживаться, чтобы засветло приехать.
– Сейчас поздно темнеет, – поддержал светскую беседу Саша. – День заметно прибавился. И еще долго будет прибавляться! Я так люблю, когда день прибавляется!
– Вы в музее работаете?
– Да, заместителем директора. Андрей Ильич только прибыл, а я здесь уже несколько месяцев.
– У вас хорошо, красиво. И леса кругом замечательные. Берендеевские.
Саша пришел в восторг:
– Совершенно точно!.. Это вы верное слово нашли, Юлия.
– А гостиница в вашем городе есть? – спросила Лера.
Саша покосился на Боголюбова, который сосредоточенно дул в самовар.
– Есть, – сказал он с некотором заминкой. – Называется «Меблированные комнаты мещанки Зыковой». Только там, скорее всего, занято все, у нас весной и летом туристов много. Нужно заранее договариваться… Да у Андрея Ильича места вполне достаточно. Да, Андрей Ильич?
– Смотря для чего, – откликнулся Боголюбов, и Лера усмехнулась быстрой грустной усмешкой.
– Мясо готово, – возвестил Саша. – И там еще картошка осталась, могу погреть. Но она и холодная хороша, с укропом, с чесноком.
Предлагая красавицам холодную картошку с чесноком и укропом, он чувствовал себя последним дураком. Наверняка они не едят ни картошки, ни свинины, а едят спаржу и устриц. Помимо всего прочего, пост. Замечено, что красавицы обязательно и непременно постятся, причем в самом примитивном смысле – не едят мяса. Они наряжаются, ссорятся, мирятся, наводят красоту, ходят по ресторанам, сплетничают с подружками, посещают клубы и дискотеки, но мяса не едят. Это на их языке и называется пост, и Саше всегда делалось немного стыдно, когда в кафе он видел непременную вкладку под названием «Постное меню». Саша был серьезным молодым человеком и к подобного рода вещам относился серьезно.
Боголюбовские красавицы возвещать о том, что постятся, не стали – на удивление. Смуглая Юлия ловко разложила по тарелкам остывшую картошку, облизала пальцы и спросила, нет ли яблочного сока – запить виски.
Саша выразил немедленную готовность поискать, убежал в дом и вскоре вернулся с двумя банками, большой и маленькой.
В маленькой оказалось земляничное варенье, а в большой яблочный сок.
– Старый директор гнал, – объяснил он, отколупывая с трехлитровой банки жестяную крышку. Внутри тяжело, как ртуть, плескался тягучий и мутный яблочный сок. – Здесь у всех яблоневые сады и в урожайный год яблок горы!.. Еще даже антоновка осталась настоящая. Теперь ее почти нигде нет, а тут уцелела.
Красавицы слушали с интересом. Саша чувствовал себя дураком.
– Да, – молвила Лера, когда он дорассказал про яблоки, – какая у вас интересная жизнь.
Все махнули виски – фрондерствующий Андрей Ильич присоединился, – запили директорским соком цвета темного меда и зажевали мясом, сделав вдумчивые лица.
– Мотя, иди сюда. Банкет продолжается.
Саша, который понимал, что нужно говорить, просто чтобы не молчать, иначе дело кончится крупной ссорой, рассказал немного про Мотю и ее несчастья.
– Мы ее сегодня вымыли, и она теперь от Андрея не отходит. А ведь усыпить хотели, проходу не давала, кидалась на людей!..
– Я не знала, что ты любитель собак, – заметила Лера сдержанно.
– Я не то чтобы собак люблю, – откликнулся Андрей Ильич с любезностью в голосе, – я издевательств терпеть не могу!.. Вот когда один над другим издевается, ненавижу просто. И не важно над кем, над собакой или над человеком.
– Ну да, – согласилась или не согласилась Лера. – Конечно.
Луна выкатилась из-за леса и повисла между старыми яблонями, голубым светом залило прошлогоднюю траву, бок деревянного дома и дорожки. Пахло дымом и прелой листвой, и стало совсем холодно.
Андрей Ильич ушел в дом и долго не возвращался. Совершенно изнемогший Саша рассказывал красавицам про музей – очаг культуры и животворный источник, – про окрестные озера и леса, полные зверья и птицы, про минувшее Рождество и лошадь Звездочку, опрокинувшую сани. Красавицы слушали из последних сил, позевывали в кулачки.
Вернулся Боголюбов и сообщил, что постелил красавицам в кабинете на диванах. Ванна в кухне, а дальше сами разберутся. Они тут же выразили немедленную готовность разбираться и, к Сашиному изумлению, в два счета убрали со стола остатки пира, оставив композицию «Медведь на воеводстве», стаканы и выпивку. С его точки зрения, хрустальные пальчики подобных див служат исключительно для того, чтобы взбивать локоны.
– Какие… красивые девушки, – сказал он негромко, когда они убрались в дом.
– И ловкие, – поддержал Андрей Ильич. – Сверх всякой меры ловкие! И ты зря старался. Плевать они на тебя хотели.
– А… кто это? Откуда они взялись?
– Взялись, по всей видимости, из Москвы, больше неоткуда. Юлька – моя сестра, а Лера бывшая жена.
– Чья? – глупо спросил Иванушкин.
– Моя же. У них то и дело случаются проблемы в личной жизни. Неразрешимые.
– Елки-палки.
– Я думал, хоть тут… – И Боголюбов махнул рукой на луну. Мотя подняла голову и навострила уши.
Помолчали.
– Может, на самом деле им помощь нужна? – наконец предположил Саша. – Не зря же они столько километров проехали. Может, имеет смысл поговорить?
– Я разберусь, Саш.
– Мне бы кастрюли забрать.
Крадучись, один за другим, они вошли в дом, где было тихо, ни звука, и пробрались на кухню. Вся посуда была перемыта, отчищенные кастрюли стояли на плите.
Саша улыбнулся. Ему понравились отчищенные кастрюли, и вдруг стало интересно как-то по-новому, всерьез.
Он решил, что завтра непременно выведает у Боголюбова, что приключилось у красавиц, зачем они приехали. Ни в какие «личные» проблемы он не поверил.
Наутро после бессонной ночи, давшейся трудно, Андрей Ильич струсил окончательно и ушел из дому еще до девяти, чтобы не встретиться с родственницами, бывшей и настоящей. Он решил, что в крайнем случае посидит до открытия на лавочке перед музеем, и наплевать, кто и что подумает!..
Он кругом обошел собор с колокольней – собор был подновленный, недавно отремонтированный, а колокольня запущенная, облупившаяся, видно, руки еще не дошли. Над речным обрывом школьники рисовали утро, учитель переходил от одного мольберта к другому и показывал, как надо рисовать. По Красной площади расхаживали ленивые и толстые голуби. Андрей Ильич их пугнул: он не любил голубей.
– Что это ты шикаешь?! – недовольно спросили из-за спины, и он оглянулся. Грузная седая бабка с холщовой сумкой погрозила ему палкой. – Лучше бы хлебца птичкам покрошил! Ты чей такой?
– Я из музея, – ответил Андрей Ильич.
– Из музея, а шикает!..
Она утвердила свою палку, оперлась на нее локтем и достала из сумки полбатона. Со всей площади к ней ринулись голуби, из кустов порхнули стремительные воробьи, в одну минуту на тихой дремотной площади возник птичий базар и драка.
На углу Земляного Вала Андрей Ильич обнаружил, что идет не один. За ним в некотором отдалении следует сторожевая собака Мотя, за которой он как следует поухаживал: обработал ссадины и раны антисептиком, почесал за ухом, потрепал по шее и велел сидеть дома и караулить.
– Зачем ты за мной идешь? – спросил Андрей Ильич, обрадовавшись компании. – Ты что должна делать? Ты должна дом стеречь!..
Мотя приблизилась, посмотрела умильно и немного помела хвостом.
– Пойдем тогда ошейник покупать!
Некоторое время они посидели на траве возле зоомагазина, дождались глазастую девчонку, которая издалека закричала:
– Открываю, открываю!..
Она погремела ключами, распахнула дверь, подперла ее кирпичом и вбежала внутрь. Следом за ней они вошли в тесное помещение, заставленное пакетами и банками и увешанное клетками с кенарями. Андрей Ильич полюбовался на кенарей.
– Птичку хотите купить? – спросила девчонка, появляясь за прилавком.
– Ошейник, вот для этой собаки.
Он долго и с чувством выбирал ошейник. Мотя дальше порога не шла, следила за ним внимательным и настороженным взглядом, не понимала, что это он задумал, да и пахло в крохотном помещении тревожно и странно. Боголюбов снимал с крючков ошейники, подходил и прикладывал к Моте. Девчонка ему помогала и веселилась, а Мотя косилась.
Красный ошейник Боголюбов отверг, решил, что слишком гламурно, купил голубой с коричневыми заклепками и еще кожаный поводок.
– Вы из первого дома, да? Вчера Саша прибегал, сказал, что вы собаку моете!
– Мы из первого, да.
– Тогда зачем вам поводок? Она непривычная. У нас собак на поводках не водят.
– Ничего, привыкнет, – сказал Андрей Ильич, который понятия не имел, куда и зачем станет водить Мотю на поводке. – Так положено.
Дальше они пошли тем же порядком. Боголюбов с поводком в руке впереди, а чуть позади Мотя в голубом ошейнике.
В «Калачной № 3» они купили серого хлеба и бутылку кефира на завтрак, а в хозяйственном спросили, когда завезут гамаки.