Занятый светлыми весенними мыслями, Боголюбов не заметил, откуда на дорожке появилась темная фигура. Он оглянулся, когда она была уже близко, шла деловито, как будто сто раз тут ходила. Мотя трусила за ней, тоже привычно.
– Подайте ради Христа, – дежурным голосом сказала убогая, дойдя до Андрея Ильича.
Андрей Ильич подумал, вытащил наружу карманы тренировочных штанов и потряс ими. Один был совсем дырявый, из второго высыпалось немного подсолнечной шелухи.
– Ничего нет, – констатировал Андрей Ильич.
Убогая посмотрела равнодушно и выпростала из своих одеяний бумажный листочек в файловой папке:
– Просили передать.
Боголюбов не глядя взял папку.
– Вы вчера были на похоронах? Я вас не видел.
– Упокой, Господи, душу грешную, – выговорила убогая и вознамерилась уходить.
– Зачем после похорон вы пошли в музей? Кто вас пустил?
– Сама иду куда хочу, – сказала она. – Для вас замки и засовы, для нас сады и просторы.
– Как вы попали в парк? Через служебный вход? Вы видели, кто его открыл?
– Ты бы свои-то глаза открыл, – посоветовала убогая. – Уезжать тебе надо. Может, еще успеешь.
– Куда? – осведомился Боголюбов. – На последний пароход?
Убогая зорко посмотрела по сторонам, нагнулась и погладила Мотю, крутившуюся вокруг ее черного подола.
– Всякая тварь – живая душа. Погубить живую душу – грех.
Свернутой в трубку файловой папкой Андрей Ильич почесал себя за ухом. Он решил ни за что не смотреть, что там написано, покуда убогая не уберется прочь.
– Уезжай, – повторила она. – Ты тоже живая душа. А тебя погубить хотят.
– Кто? – не удержался Андрей Ильич. – Злодеи?
Она все не уходила. Очевидно, задание было выполнено не до конца – в том, что она выполняла чье-то задание, Боголюбов нисколько не сомневался. Что-то требовалось еще, чего он пока не сделал. Может, он должен прочесть, что там написано, непременно при ней, а она должна передать, как он изменился в лице, побледнел, упал в обморок или что-то подобное!..
– Хороший у вас город, – выдал Боголюбов. – Просторный, чистый. И люди все хорошие! Как один.
Убогая изменилась в лице.
– Люди есть люди, – процедила она. – Грешные, страшные. Собаки не грешат. Неразумные они. Ни в чем не виноваты.
– Не знаю, как ваши собаки, – заявил Боголюбов. – А наши разумные!.. Мотя, покажи тете, как весна пришла!
Мотя ни с того ни с его брякнулась на траву и стала кататься туда-сюда. Боголюбов захохотал, и убогая засмеялась с изумлением. Спохватилась и замолчала.
– Уезжай, – сказала она Боголюбову неуверенно. – Послушай меня.
– Вы тем, кто вас прислал, привет передавайте. – Боголюбов нагнулся и файловой папкой почесал за ухом на этот раз Мотю. – Скажите, что я пока остаюсь.
Она пошла по дорожке, он провожал ее глазами. У калитки приостановилась и оглянулась.
– Погода-то какая! – издалека прокричал приготовившийся Боголюбов. – Сказка, да? А когда в этом году Пасха?
Убогая скрылась, а он зашел в дом.
Мобильный телефон лежал в спальне на тумбочке. Андрей Ильич совершенно про него позабыл – в этом городе телефон казался чем-то лишним, чужеродным и даже немного глуповатым. Ну кому здесь звонить?.. Все рядом, только улицу перейти!.. Да и в доме есть нормальный телефон, никакой не мобильный. Если кому-нибудь взбредет в голову его разыскивать, можно позвонить в музей или «на квартиру», больше ему быть негде! Разве что закусывать у Модеста в трактире «Монпансье», но до него дойти два шага, да и там есть телефон!..
Андрей разыскал номер старого приятеля Володи Толстого, который директорствовал в Ясной Поляне. Вот в Ясную Поляну позвонить – милое дело! До нее не дойдешь.
– Владимир Ильич, – сказал Андрей, когда ответили. – Привет, это Боголюбов.
– Рад слышать, Андрей. Ты где? В Переславле? Ты вроде собирался.
– Да, уже несколько дней. У меня к тебе деловой вопрос.
Пока Володя давал разъяснения по деловому вопросу, Боголюбов, придерживая трубку плечом, вытаскивал из буфета тарелки, вилки и стаканы. Посуду он купил в лавке под названием «Скопинский фарфор» на углу Красной площади и Земляного Вала. Тарелки были большие, увесистые, с красивыми картинками. Еще ему очень понравилась «миниатюра» – называлась она «Медведь на воеводстве». Коричневый, гладкий, хитроватый фарфоровый медведь с бердышом на плече стоял на задних лапах возле фарфорового пня. Андрей Ильич заодно купил и миниатюру тоже.
– Спасибо, Володь, – сказал он, когда Толстой все ему разъяснил. – Приезжай ко мне. Я тут только охоту-рыбалку разведаю, и приезжай.
– Приеду с удовольствием, – откликнулся Володя. – Сейчас лето подойдет, и приеду. В усадьбе работы прибавится, зато всякие совещания-заседания до осени затихнут. Ты не поверишь, как мне надоело заседания заседать!..
Боголюбов ему посочувствовал. На заседаниях он тоже чувствовал себя лишним, неуместным, косноязычным и с тоской думал только о том, что время уходит, бездарно растрачивается, упускается, и не остановить его не вернуть.
Напоследок он спросил Толстого, когда в этом году Пасха, кинул телефон на кровать, выволок на улицу посуду и стаканы и поставил на крыльцо. Мотя сунулась понюхать.
– Это человеческая посуда, а не собачья, – строго сказал Боголюбов. – У тебя своя есть! Надо нам миску купить, что ли…
Он вытащил из-за пояса тренировочных штанов мятую папку, уселся на крыльце и быстро прочитал.
«Уважаемый Сергей Георгиевич, считаю своим долгом предупредить вас о том, что вновь назначенный директор музея изобразительных искусств и музейного комплекса Боголюбов А. И. обладает крайне подмоченной репутацией. В отношении него в 2012 г. проводилось служебное расследование по факту превышения полномочий на его тогдашнем месте работы. Во время своей трудовой деятельности Боголюбов А. И. не раз демонстрировал полную и вопиющую некомпетентность, что должно быть хорошо известно в Министерстве культуры, которое вы возглавляете. Наш музейный комплекс является учреждением всероссийского значения, культурным центром области и всего края. Под руководством Боголюбова А. И. все достижения могут быть утрачены, ибо он человек невежественный. Прошу вас пересмотреть решение о назначении Боголюбова А. И. на эту должность». Число и подпись.
Подпись Анны Львовны. Число – за день до того, как Боголюбов сюда приехал. Сверху на бумажке стоял синий прямоугольный штамп «Копия».
– Крайне подмоченная репутация – это какая? – спросил Боголюбов у Моти. – Она или подмоченная, или уж тогда абсолютно сухая и кристально чистая! И зачем мне это принесли? И что я должен с этим делать? Ехать в министерство разбираться? Требовать объяснений у подчиненных?
Мотя стучала по ступенькам хвостом и ответов на вопросы не знала.
Боголюбов скомкал листок и зашвырнул его в коридор. Потом встал, подобрал, расправил и отнес в кабинет. Опять рассердился, скомкал и кинул его в угол.
Вскоре явился Саша с пакетами и кастрюлями. Вдвоем они вынесли из трухлявой беседки стол и поставили рядом с мангалом.
– Вот картошка, а там мясо, Андрей Ильич. А на кухне за плитой есть решетка, я сейчас достану.
– Зачем Анна Львовна настрочила на меня кляузу министру культуры?
– В каком смысле?
– В прямом! – рявкнул Боголюбов. Он не хотел себе признаваться, но бумага с синим штампом «Копия» его сильно расстроила. – Не делай вид, что ты не знал. Ты не мог не знать.
– Да что за кляуза, Андрей Ильич?!
– Обыкновенная, Александр Игоревич. Посмотрите, в кабинете на полу она валяется.
Саша пожал плечами, помедлил и зашел в дом. Боголюбов размешал в чугунном корыте угли. Он злился, и от злости есть хотелось все сильнее.
– Я ничего не знал об этом письме, Андрей, – серьезно сказал Саша, возникнув у него за плечом. – Если бы знал, постарался бы… переубедить.
– Ты имел на нее влияние? На Анну Львовну?
– Никакого. – Саша улыбнулся. – Но все равно постарался бы. Это очень глупое письмо. Тем более, я так понимаю, к тому времени, когда оно было написано, вопрос о твоем назначении был решен окончательно и бесповоротно.
– Вот именно! – заорал Андрей Ильич, и Мотя зарычала негромко и стала скрести лапами – заволновалась. – Вопрос был решен! И решал его не я! И не эта ваша Анна Львовна!
– А где ты взял письмо? Я никогда его не видел, и официальным путем оно не проходило. Утащил из директорского кабинета в понедельник?
– На дом принесли, – буркнул Боголюбов. – Соблюдаем традиции! Старому директору всю корреспонденцию на дом носили, теперь мне приносят.
– Кто?!
Боголюбов махнул рукой.
– Что здесь творится, а?
Саша пожал плечами.
– Не скажешь, да?..
Иванушкин посмотрел исподлобья.
– Понятно. Водки нет, только виски. Ты виски употребляешь?
– Мне все равно, – торопливо ответил Саша. Ему не хотелось ссориться с Боголюбовым. – Я и то, и другое могу.
– Вот именно! – заорал Андрей Ильич, и Мотя зарычала негромко и стала скрести лапами – заволновалась. – Вопрос был решен! И решал его не я! И не эта ваша Анна Львовна!
– А где ты взял письмо? Я никогда его не видел, и официальным путем оно не проходило. Утащил из директорского кабинета в понедельник?
– На дом принесли, – буркнул Боголюбов. – Соблюдаем традиции! Старому директору всю корреспонденцию на дом носили, теперь мне приносят.
– Кто?!
Боголюбов махнул рукой.
– Что здесь творится, а?
Саша пожал плечами.
– Не скажешь, да?..
Иванушкин посмотрел исподлобья.
– Понятно. Водки нет, только виски. Ты виски употребляешь?
– Мне все равно, – торопливо ответил Саша. Ему не хотелось ссориться с Боголюбовым. – Я и то, и другое могу.
Мясо, взятое у Модеста в пятницу, оказалось превосходным, кастрюлю с картошкой закопали в угли, и она варилась тут же, на мангале. Мотя крутилась рядом, делала умильную морду и то и дело вскидывала лапы на грудь Андрею Ильичу.
– Значит, так, – сказал Боголюбов, тяпнув виски из граненого стакана. Саша переворачивал решетку с мясом, дощатый стол украшали тарелки скопинского фарфора и композиция «Медведь на воеводстве», принесенная из дому. – Как только я приехал и ты меня встретил, объявилась убогая…
– Ефросинья, – подсказал Саша, отворачиваясь от дыма.
– А как ее на самом деле зовут? Ну не Ефросинья же!..
– Почему?
– Она молодая тетка и не монашка. Ты сам говорил, что монашеского звания она не имеет! Значит, у нее есть какое-то человеческое имя.
Саша пожал плечами – согласился.
– Она первым делом мне сказала, что городу и дому быть пусту и чтоб я уезжал отсюда. Кто ее послал ко мне?
– Послал?..
– А ну тебя. – Боголюбов налил себе еще. – Или разговаривай по-человечески, или я лучше буду газету читать. Вон у меня сколько газет, и все шестьдесят первого года выпуска.
– Я не знаю, кто ее послал.
– А тебя Анна Львовна просила? Встретить меня в доме?
Саша кивнул.
– В тот же вечер мне шину пропороли. Я колесо на запаску поменял. Но проколотое нужно отвезти на шиномонтаж. Где он здесь?..
– У Модеста сын этим занимается, у него приличная мастерская, к нему все ездят. Это на том конце города, где новый район.
– А что, здесь есть новый район?!
– Ну, – Саша улыбнулся широко, – он относительно новый, как твои газеты. Строили при советской власти, когда здесь военных много было. Обыкновенный городской микрорайон – многоэтажки, магазины, таксисты. Там в основном фабричный народ живет и приезжие.
– Много приезжих?
– Мало здесь приезжих, – сказал Саша и понюхал мясо. – Уехавших больше.
– Так, значит, шину мне разрезали. Кто? И зачем?.. Прицепили к ножику бумажку, на бумажке написано – «уезжай». То есть то же самое, что говорила мне Ефросинья, будем ее пока так называть. Тем же вечером у Модеста состоялся прием в честь Анны Львовны. Ефросинья туда тоже пришла и там выступила. Анне Львовне подавали капли, а Ефросинью я вывел. Как вы все связаны? Ты, Нина, Дмитрий Саутин, Модест Петрович, экскурсоводша Ася с ее очками, писатель Сперанский, аспирантка Настя и студент-реставратор Митя, которого я с тех пор так и не видел? Где он, кстати?
Саша хотел пожать плечами, но раздумал и сообщил:
– Уехал. Отпросился у меня на неделю и уехал.
– Куда и зачем?
– Я не знаю. Сказал, что ему очень срочно нужно уехать.
– Хорошо, – продолжал Боголюбов, хотя ничего хорошего не было. – В тот же вечер ко мне в дом забрался некто, и я его спугнул. Зачем он забрался и что ему было нужно? Собака не лаяла. На меня так просто бросалась, но всех вас она, как я понимаю, хорошо знает!.. Значит, это был кто-то из вас.
– Никаких «нас» нет, Андрей.
– Назавтра мы пришли в музей, – продолжал Боголюбов, не слушая, – и встретились с Анной Львовной. Она была в прекрасном настроении и собиралась провести для меня экскурсию. На эту экскурсию еще напросились Саутин и Нина. Нина поменялась с Асей. Она должна была вести группу, но ее заменила Ася. Мы все спустились на первый этаж. На этом настаивала Анна Львовна, хотя все ее отговаривали. Мы вошли в зал, и она умерла на месте. Сказала – «этого не может быть». И показала рукой. На что она показывала? Чего не может быть? Что именно она увидела? Картину? Она их видела сто раз! Человека? Какого? Из экскурсионной группы?.. Или кого-то из вас?..
– Нет никаких «нас»!
– В день похорон я пошел в музей. Понимаешь, я забыл, что понедельник!.. Но дверь служебного входа была открыта. Я вошел, увидел из окна Ефросинью. Она слонялась возле клумбы. Ворота и калитка в парк были заперты, по всей видимости, вошла она через внутреннюю дверь. Если наружная была открыта, то и внутренняя вполне могла быть, а я не догадался!.. Я побегал вдоль решетки, вернулся и зашел в директорский кабинет. Там меня ударили по голове. Сильно. Очнулся я позади торговых рядов. Сегодня утром выяснилось, что зеленой папки, которую я только открыл, когда меня ударили, нет. Пропала!.. И что в ней могло быть такого секретного, я ума не приложу. А ты? Можешь приложить?..
Саша сказал, что мясо готово. Боголюбов, морщась и отворачиваясь от бьющего в лицо пара, слил под смородиновый куст картошку. Они разложили еду в скопинские тарелки, и Андрей Ильич разлил виски.
– Ну, за процветание нашего музея!
Саша усмехнулся и залихватски тяпнул. У Боголюбова горело лицо. Он всегда от глотка спиртного становился похожим на Петрушку из детской книжки.
Мотя тактично сидела в некотором отдалении и смотрела на них. Она не претендует на жареное мясо, она вполне могла без него обойтись, и именно потому, что она не претендовала, Боголюбов выбрал кусок побольше и отнес ей, кидать не стал. Мотя приняла с благодарностью.
– Ну, что скажешь?..
– Я не понимаю, зачем Анна Львовна написала письмо в министерство, – заговорил Саша. – Все знали, что изменить уже ничего нельзя, а она написала! И где ты его взял, письмо-то?..
– Не скажу, – с полным ртом выговорил Боголюбов. Ему было вкусно, не хотелось ни думать, ни разговаривать про музей, но он знал, что придется. – Хорошо, допустим, про это письмо ты ничего не знал. А про первое знал?
– Про какое… первое? – не понял Саша Иванушкин. От виски он тоже раскраснелся так, что в морковном цвете пропали все его веснушки.
– Письмо, которое написал покойный директор, – пояснил Боголюбов. – Тоже министру культуры, между прочим!.. Он категорически настаивал на том, чтобы после его кончины в музей назначили человека со стороны. Ни в коем случае не Анну Львовну.
– Да ладно, – сказал Саша и положил вилку. – Быть не может!
Боголюбов покивал:
– Я видел это письмо. Да он приезжал, директор-то!
– Куда… приезжал?
– В Москву, в министерство. Просил о том же самом. Найдите человека со стороны, не назначайте Анну Львовну.
– Когда… когда это было?
Боголюбов с мстительным видом пожал плечами:
– Я точно не знаю. Кажется, осенью. А ты говоришь, у них были прекрасные отношения и он шагу не мог без нее ступить! Во всем с ней советовался и прислушивался. Он совершил один очень серьезный шаг и с ней не посоветовался!.. Почему он так поступил? Или это было восстание рабов? Мотя, иди сюда! Иди сюда, собака!..
Она подошла, и Боголюбов сунул ей еще кусочек.
– Это все меняет, – задумчиво проговорил Саша. – Всю картину мира.
– Твою?
Он кивнул.
– А какая у тебя картина мира?
Саша вздохнул:
– Андрей, я не знаю, чего ты доискиваешься! Ну, у нас тут… да, свои дела. Анна Львовна умерла, теперь какая разница, о чем просил старый директор! Или зачем она на тебя кляузу написала! Все уже сложилось так, как сложилось.
– А если так сложится, что в следующий раз, когда я приду на работу, меня зарежут?..
– Не зарежут.
– Я не уверен.
– Ты просто многого пока не понимаешь. Но со временем…
– У меня нет времени, – нетерпеливо сказал Боголюбов. – Ты на самом деле повесил картину вверх ногами?
Саша уставился на него.
– Нина говорила, что ты вешал картину и повесил вверх ногами. Это шутка такая?
– А, Пивчика! – вспомнил Саша. – Правда, было. Я просто не понял, где у нее верх, а где низ, у той картины.
– Вот ты врешь, – заявил Боголюбов, – а когда я узнаю правду, что ты будешь делать?..
– Ничего не буду, – ответил Саша быстро. – И я не вру.
Боголюбов кивнул.
Солнце садилось, становилось холодно, но ему очень не хотелось уходить в дом. Для полноты ощущений теперь нужен самовар с трубой и корзина с еловыми шишками. Еще, конечно, хорошо бы гамак и теплый плед.
– Где можно купить гамак?
– Не знаю. На рынке, наверное. Или в магазине «1000 мелочей». Это за «Калачной № 3», вниз по улице.
– Постой, там же собачий магазин!
– А напротив хозяйственный!
Вдалеке мимо забора медленно проползла машина и остановилась. Постояла, развернулась, опять поехала и остановилась у калитки.