Энрике с улыбкой покачал головой:
– Наберитесь терпения, сеньор.
Он достал из кармана пачку сигарет, предложил Михаилу. Тот кивнул – отказ мог обидеть индейца. Чиркнул спичкой, оба закурили. Дым слегка перебил сладковатый запах магнолии. Взошла луна, и дерево в её свете казалось ещё страшнее и причудливее: словно из чащоб сказок братьев Гримм, оно будто тянулось сухими искривлёнными ветвями к лицам двух мужчин, смотрящих на него. Михаил поперхнулся и закашлялся.
– Все знают про инка Атауальпу, – произнёс Энрике. – И про комнату с золотом, которую тот наполнил доверху для вероломных испанцев. Однако сейчас многие забыли: Атауальпа не был законным правителем Тивантинсуйю. Предыдущий император Уайна-Капак честно разделил своё государство между сыновьями, отдав юг с городом Куско Уаскару, а север с Кахамаркой – Атауальпе. Но Атауальпа захотел стать единоличным властителем земель инков. Он начал кровавую распрю с Уаскаром и воевал с ним три года… Никто не мог одержать верх, солдаты обоих братьев выбились из сил, как вдруг, словно по мановению волшебной палочки, всё изменилось… Армия Уаскара исчезла, буквально испарилась в воздухе, Атауальпа вступил в столицу, зверски убил своего брата, но триумф был недолгим – через год он сам пал от рук испанцев. Писарро возвёл на трон государства подростка – Манку Инку Юнпаки. Он уверовал, что мальчик послужит куколкой-марионеткой для испанской короны, станет смотреть ему в рот и передавать столько золота, сколько будет нужно. Франсиско не рискнул сам короноваться императором – ведь испанцев было двести человек, а инков – тысячи тысяч. Новый монарх поначалу подчинялся Писарро, однако через два года выяснилось, что мальчик – отличный актёр, лишь притворившийся другом оккупантов. Манка возглавил восстание против испанцев, командуя стотысячной армией, – хотя, как клялись конкистадоры, во всей Тивантинсуйю нельзя было сыскать и пятисот хорошо вооружённых воинов. Столицу инков Куско подожгли с четырёх концов, очень скоро испанцев окружили на центральной площади. Писарро указывал: лучники и копейщики, пришедшие на помощь Манке, не говорили ни на каком языке, – они всегда молчали, даже не разжимали губ. Эти воины без труда уничтожили армию самого Писарро в сражении при Ольянтайтамбо, обратив в бегство их союзников-индейцев. Казалось, для конкистадоров нет спасенья: осталось семьсот человек против ста тысяч… Но вдруг фортуна вновь поворачивается лицом к испанцам. Происходит чудо из чудес. Вскоре после победы у Ольянтайтамбо испанцы ночью выходят из Куско, внезапно нападают на Манку… и выигрывают сражение! Император инков бежит в горы. Свидетели клялись – врата Куско покинули пятьсот рыцарей и каждый неведомым путём превратился ещё в десять человек: испанцы внезапно стали скопищем непобедимых призраков. Удивительно, но спустя краткое время удача снова изменила баловню судьбы Писарро – он был наголову разгромлен другим конкистадором, Диего де Альмагро, штурмом взявшим ослабленный город. Поражает, не правда ли? Начиная от инка Атауальпы, в нашей истории действует одна и та же схема: некоей личности буквально на ровном месте сопутствует небывалое везение. Однако спустя год, месяц, а то и несколько жалких дней фортуна отворачивается, и счастливчик падает с высоты своего величия, разбиваясь вдребезги. Самое интересное, доля Диего де Альмагро тоже оказалась горька: его обезглавили в Куско. А через три года в ходе заговора погиб сам знаменитый конкистадор Франсиско Писарро. Круг замкнулся.
Мигель почувствовал страшную головную боль.
Луна на небе расплывалась, дрожа, в висках стучала кровь, язык царапал сухое нёбо. Слюна сделалась вязкой и сладкой, как мёд… Он бросил сигарету в траву, протёр глаза.
– Ты не тот, за кого себя выдаёшь, – с трудом выдавил из себя Мигель. – Кто ты такой? Уборщик не может рассказывать об истории Перу виртуознее профессора… У тебя другой язык, другие обороты… И куда исчез акцент кечуа? Это уже совсем чистый испанский…
Энрике улыбнулся, и на этот раз его улыбка выглядела хищной, словно у зверя. Так волк смотрит на свою жертву, оскаливаясь и приподнимая верхнюю губу над клыками. Он нажал на плечо Мигеля, и тот безвольно сел у корней, прямо на трупики насекомых. С сильным опозданием Михаил понял: в набивку сигарет что-то подмешали.
– Вы не ошиблись, сеньор, – мягко произнёс Энрике. – У меня есть и вторая жизнь – скрытая от других. Но прошу вас, позвольте мне договорить. Вы не пожалеете.
– Позволить? – вяло усмехнулся Михаил. – В нынешней ситуации у меня нет выбора. Не дашь ли ещё одну сигарету, профессор-уборщик? По-моему, мне больше нечего терять.
– Я хочу, чтобы Художника нашли, – заверил Энрике. – Поверьте, это в наших интересах. Кланяюсь и прошу прощения за долгую историю, но без неё вы не уяснили бы суть вопроса. Так вот, сейчас все кечуа католики, верные дети святой нашей матери Римской церкви. Но когда-то у инков было столь много богов, что мы откровенно путались в их количестве. Покоряя другие народы, воины Тивантинсуйю не ликвидировали их божества, а присоединяли к пантеону уже существующих. Наш главный бог Виракоча, в жертву коему бездумно принесли первых белых людей отряда Писарро, оплодотворил свою жену Коча-Океан, и она родила ему знаменитых детей – Инти-Солнце и Кильа-Луну. Мы поклонялись им, а также звёздам, ибо те покровительствовали домашнему скоту и лесной дичи. В жилах наших императоров официально текла солнечная и лунная кровь, они объявляли себя сыновьями Инти и Кильа. Мы истово молились покровителю грома и молний Ильапа, плели венки богине девственниц Часке и танцевали у алтаря бесподобного Ванакаури, бога радуги – той самой радуги, изображённой на знамени инков, – не забывая меж тем сурового бога наводнений – Парисиа. Листья коки, что вы часто жуёте в кабинете, – тело Кука Мама, богини здоровья и счастья, а варёная кукуруза олицетворяет богиню Мама Сара. Боги вели себя, как люди, – они бесконечно воевали друг с другом, поэтому Виракоча и стал их лидером: он разгромил армаду мелких божеств в жестокой войне. Когда пришли испанские миссионеры, они поразились схожести легенд… И объясняли, обращая целые племена в католичество: вот, смотрите, Ильапа – это громовержец Илия, наводнения Парисиа – библейский Великий потоп, а Виракоча – верховный Господь… У них просто другие имена, вы не изменяете своей вере, примите Иисуса! Какая разница, распятие или каменная фигурка на алтаре, – боги белых людей такие же, как и боги краснокожих… Мы поддались сладким речам… и забыли прошлое.
Мигель, запрокинув голову, смотрел в звёздное небо.
Ему сияла звезда Чуки Чинчай, охраняющая ягуаров и медведей, – она хищно целилась лучами в светило Уркучильай, покровительствующее овцам. Неподалёку блистала Мачакуай, пробиваясь сквозь прозрачные облака: эта звезда считалась царицей змей.
– Ты – жрец, – устало обронил Михаил, в чьей голове продолжал властвовать туман.
Энрике равнодушно пожал плечами:
– Можно сказать, что и так, сеньор. Мой отец был жрецом нашего племени, а эта должность у кечуа признаётся по наследству. Я учился в Испании на юриста, и, когда закончил университет в Мадриде, отец пропал без вести. Мне пришлось вернуться домой, чтобы стать Хранителем Веры… Но кто наймёт юриста, который в свободное время занимается давно исчезнувшими культами и проводит языческие обряды – в католической-то стране? В прежние века меня без лишних разговоров отправили бы на костёр. Проще устроиться на чёрную работу, ведь к безграмотному уборщику никаких придирок… Папа был здешним властелином, но для отвода глаз по утрам торговал на базаре озёрной рыбой. Даже сейчас, в просвещённое время, хотя святой инквизиции сто лет уже как нет[8], легко найдутся люди, желающие сжечь не только мой дом, но и всю нашу деревню целиком. И мне такое не нравится. Я ношу крест с древними кечуанскими амулетами, молюсь Господу и совершаю ритуалы, благо предпочитаю жить в мире как с Иисусом и Девой Марией, так и с нашими старыми богами. По-моему, они друг другу совсем не мешают.
– Сочувствую, – деревянным голосом произнёс Михаил, с трудом выговорив слово. – А теперь… может быть… ты… скажешь мне… с какого чёрта… амазонская… магнолия…
Жрец добродушно расхохотался.
– А разве вы поняли бы меня, сеньор, без этой лекции? Подождите ещё минуточку. Мы обожествляли не только людей. Большое значение в религии моего народа имели горы, утёсы, пещеры и скалы… Мы верили, что они – священные обломки небес, упавшие давным-давно на Землю, и называли их уака. Только в окрестностях Куско находится больше трёхсот уака, да и в Лиме их предостаточно. Так вот, первую жертву Художника полиция обнаружила на холме, когда-то бывшим уака, – ещё до того, как конкистадор Писарро основал Город Королей. Древний священный холм с росшей там магнолией, испускающей пусть слабый, но всё же аромат смерти, – согласно мифологии инков, один из первых многочисленных ходов в тёмные подземелья Уку Пача… Мира мёртвых и нерождённых. Сейчас, ввиду того что соседние деревья вырублены ещё в позапрошлом веке, а вокруг холма раскинулся огромный город, магнолия почти утратила свой запах. Но раньше жрецы съезжались сюда со всего Тивантинсуйю, привозя подарки.
Дурман в мозгу Мигеля начал постепенно развеиваться.
– Так, значит… это… жертво… приношение?
Энрике затянулся сигаретой и весьма флегматично кивнул:
– Да… Я удивлён, что у вас в полиции сразу это не поняли, списали убийства на серийного маньяка. Хотя, возможно, тут слились обе ипостаси – и человек, наслаждающийся вниманием газетчиков, и сторонник старого культа – настолько старого, что его боялись сами инки и конкистадоры: они-то и завалили туннели в Уку Пача землёй с камнями.
Жрец осторожно взял Мигеля под руку, помог встать.
– Пойдёмте со мной. Я должен вам кое-что показать. Но прошу вас, что бы вы ни увидели, пожалуйста, не удивляйтесь и не поднимайте шум. Я потом всё объясню.
…Они прошли мимо глиняных индейских хижин к крупному строению: у входа, с треском разбрызгивая искры, горели смоляные факелы. Мигель заметно пошатывался – сказывалась слабость от странной травы в сигаретах. Пригнувшись, он зашёл в зал и остолбенел – вокруг тотемного столба с вырезанной на самом верху мордой зверя были привязаны бессильно свесившие головы девушки в белоснежных платьях. Их щёки отливали алым, длинные волосы касались пола, а на ткани одежд расплылись бурые пятна. У подножия стояла большая чаша, почти до краёв наполненная КРОВЬЮ.
– Блядь, да ты сволочь!
Он обернулся и схватил Энрике обеими руками за горло. Тот не отстранился, однако в живот Михаилу упёрся ствол его собственного револьвера. Того самого, который уборщик вытащил из кобуры, пока эль капитано пребывал в прострации.
– Я же просил, – устало произнёс жрец. – Ничему не удивляйтесь.
…Отделившись от стен, к Михаилу беззвучно скользнули десятки теней.
Часть вторая Cine Patriotero
Глава 1 Худший мир
(где-то в середине пустоты и неизвестности)
…Затемнение. Сначала не видно ничего, идёт только звук. Прерывистое дыхание из тьмы. Хрип. Короткий кашель. Картина постепенно начинает проясняться… Камера показывает общую панораму с высоты птичьего полёта. Цвета набирают силу, наливаются красками, и сразу видно, что качество съёмки потрясающее – это уже не любительская плёнка, как в прошлый раз, а превосходная цифровая запись. Операторы работают профессионально, охватывая местность с разных ракурсов. Вдали видны очертания большого города, среди зданий десятками столбов поднимается чёрный дым. На поляне застыл человек – скорчившийся, лежащий на боку. Камера фиксирует его минуты две, после чего веки незнакомца слегка подёргиваются. В зрительном зале слышны женские вздохи и всхлипывания.
…Олег пришёл в себя. Опасаясь всего на свете, осторожно приоткрыл один глаз. Прямо перед ним колыхалось растение жёлтого цвета. Он повернулся, и ему укололо щёку. Трава. Сухая трава. Олег лихорадочно покрутил головой. Так. Кажется, он на пригорке, посреди луга… Судя по пожухшим травинкам, сейчас наблюдается осень. Небо налилось свинцом: с минуты на минуту вниз упадут капли холодного дождя. Поле простёрлось вплоть до горизонта, кое-где светятся желтизной стога, за спиной – лес с ёлками и белыми деревцами, – похоже, берёзы. Стога. Если некто собирает сено в скирды, стало быть, здесь существуют коровы… Их режут на мясо, и они уж точно дают молоко.
Он больше не в мире порно. Он всё-таки вырвался.
Олег зажмурил глаза, вспоминая случившееся в хижине Великой Праматери. Когда они с Жанной зашли туда, в помещении было темно, и это неудивительно – зачем слепой женщине включать свет? Колдунья спросила их, доставлены ли остальные артефакты. После утвердительного ответа устроила проверку: брала пальцами, щупала, подносила к носу. Наконец сморщенные губы старухи раздвинулись в ухмылке. Она ещё раз предупредила, что не ручается за успех, однако сейчас же начнёт готовиться к ритуалу.
Собственно, церемония продолжалась считаные минуты.
Вытащив из ящика заранее приготовленного питона (змеи в мире порно активно использовались начиная с фильмов Чиччолины)[9], она на ощупь ловко отсекла рептилии голову. Сцедила кровь в специальную чашу. Туда же истолкла ступкой кость монахини. Высыпала пепел существа из другого мира. Тщательно перемешала… Она действовала так уверенно, так быстро и точно, словно у неё были глаза. Полученную смесь Праматерь, делая осторожные шаги, поставила на угли, шипящие внутри бронзового котла посередине комнаты. Предупредила, что сейчас вернётся с Фаллосом Основания, отошла в сторону и… исчезла. Дальше Олег уже почти ничего не помнил. Неожиданный блеск чьих-то зелёных глаз в углу. Фигура, отделившаяся от стены. Ледяная ладонь в его руке. Вспышка яркого голубого пламени. И полная ТЬМА.
Смолкин с трудом распрямился во весь рост.
Надо найти людей. Хоть каких-нибудь. И определиться, куда именно его занесло. В воздухе внезапно послышался тяжёлый гул. Олег посмотрел вверх и замер в удивлении: на низкой высоте, буквально на бреющем полёте, «шли» сразу девять самолётов. Их принадлежность угадывалась издалека – на овальных крыльях красовались чёрные кресты с белой рамкой. Олег открыл рот, провожая самолёты взглядом, и у него как-то резко заболела голова от внезапной догадки. «Только не это, – подумал он, заледенев в ужасе. – Господи, умоляю тебя, не допусти». Однако у Господа на Олега сегодня были свои планы. Со стороны леса вышла толпа людей – человек сто, самых разных возрастов – двадцать, тридцать, сорок лет. Мужчины в касках и серо-зелёной форме двигались не спеша, припечатывая грязь подошвами начищенных сапог. Рукава их мундиров были засучены до локтей, на шеях висели чёрные автоматы с длинными магазинами. Они смеялись, разговаривая на знакомом Олегу с детства отрывистом языке, выделяя слова «ахтунг» и «нох айн маль», а также часто прибавляли букву «я». Не в силах двинуться с места, Олег во все глаза смотрел на приближающихся к нему солдат, – он хотел закричать, но горло ожидаемо выдало лишь жалобный свист.
Вермахт. Немцы. КУДА ОН ВООБЩЕ ПОПАЛ?
За спиной щёлкнул металлом затвор. Олег закрыл глаза. Наверное, в таких случаях принято читать молитву, но ему, как назло, вспомнился лишь запах сдобного кулича на Пасху.
– Ты хто такой, твою мать? – послышалось сзади. – Руки подыми!
Русский язык. Да, ещё хуже. Наверное, вспомогательная полиция или местные СС.
Смолкин послушно воздел руки. В загривок весьма невежливо ткнули стволом:
– Повернись.
Олег повиновался. Направив ему прямо в грудь винтовку-«трёхлинейку» с примкнутым штыком, на него смотрел высокий, лопоухий и конопатый боец в выгоревшей советской форме с петлицами, без погон. Из-под пилотки выбивались светлые волосы.
– Фриц?
– Сам ты фриц, – огрызнулся Олег. – Русский я, не видишь, что ли?
– Одет ты как-то совсем чудно, – удивлённо ответил боец. – Портки на тебе синие, как быдто тёрли их долго, рубаха непонятная… А почему на ботинках слова заграничные?
– «Адидас», – объяснил Олег. – Фирма такая, немецкая.
Он сейчас же прикусил язык, но солдат расплылся в широчайшей улыбке:
– А-а-а, с немца, значит, снял. Наверное, братуха, ты в окружении был, иль специяльно переоделси? Фрица-то дохлого святое дело раздеть, а так любой политрук скажет: мародёрствовать в Красной Армии запрещено, сам понимаешь – сразу же к стенке.
В душу Олега закралось не слишком веское, но всё же значительное подозрение. Боец выглядел чересчур ИДЕАЛЬНО. Смолкин как будто бы видел его раньше. Олег посмотрел в конопатое лицо, и ему показалось, что над солдатом поработали профессиональный гримёр и стилист. Прекрасно уложенные волосы, обработанные пудрой щёки… Нужели?..
До них донеслась громкая немецкая речь.
Отряд вермахта подошёл совсем близко. Олег отчётливо различил погоны – широкая тёмная полоса, окаймлённая белым, – и серебряных орлов, распростёрших крылья на карманах гимнастёрок. Впереди, раздвигая траву стеком, надменно шествовал офицер.
– Бежим… – прошептал Олег. – Давай быстрее, пока нас не заметили.
– Бежать? – удивился боец. – Почему? Кто нам угрожает?
– Немцы.
– Энти, што ли?
– Ну да.
– Видно, ты с ума сошёл, братуха.
– Да, – слабым голосом подтвердил Олег. – Знаешь, я отчего-то тоже так думаю.
Боец нехотя, исключительно для вида, прицелился.
– Тут возни с ними на две секунды, – сказал он и сплюнул в траву. – Делов-то.
Конопатый выстрелил, и вокруг всё словно замедлилось.
Олег увидел: из ствола винтовки КРАЙНЕ неторопливо с язычком огня вылетела пуля (вся в дыму). Со скоростью примерно десять метров в час она поплыла к немцам и спустя какое-то (очень приличное) время врезалась в голову офицера. Кровь плеснула на фуражку с высокой тульей, и нацист, сделав комичные па, взбрыкнул в воздухе ногами и погрузился в траву. Все остальные немцы, подобно балетной труппе Большого театра, повисли и заколыхались, оседая наземь в причудливых позах. Фонтанчики крови красиво взлетали из открытых в предсмертной муке ртов, разбрызгиваясь в пространстве крупными каплями. «Слоу-мо, – в страхе подумал Олег. – Куча наших режиссёров обожает такой приём – и Бондарчук, и тот же Бекмамбетов…»