– Извини, – растерялась я, – что-то не так?
– Подожди, – попросила Ксюша, – лучше сама тебе через пять минут перезвоню.
Включив на полную мощность кондиционер, я стала рассматривать прохожих. Все-таки «летняя» толпа кардинальным образом отличается от «зимней». В холодное время года люди мрачные, и все спешат куда-то, а сейчас идут вроде не торопясь, многие с мороженым. Или я просто возле Парка отдыха, поэтому, как говорит Дегтярев, контингент соответствующий?
В окошко постучали. Я слегка опустила стекло, милая тетушка, одетая, несмотря на жару, в длинное черное платье, улыбаясь, протянула книгу:
– Возьмите.
Белые буквы на черной обложке моментально бросились в глаза: «Пусти любовь в свое сердце».
– Спасибо, не надо.
– Берите, берите!
– Благодарю, лучше продайте другому человеку.
– Это бесплатно.
– Нет, нет.
– Очень интересно и поучительно. Хотите, почитаю начало?
– Я не увлекаюсь подобной литературой.
– Подумайте о спасении души!
– Непременно, но не сейчас.
– Вы, наверное, не поняли? Даю даром, без денег, – ныла тетка.
Я весьма невежливо подняла стекло и отвернулась. Очень не люблю, когда начинают навязывать товар. И потом, у меня, как у бывшего советского человека, в душе живет твердая уверенность: если нечто раздают бесплатно, то это дрянь, с хорошей вещью просто так не расстанутся. Тетке с книгами следовало вести себя иначе. Может, стоило рассказать ей историю, произошедшую давным-давно в институте, где я преподавала французский?
Глава 13
Как-то раз в нашу библиотеку привезли гору книг. Откуда они взялись, я не знала, может, кто подарил или в коллекторе решили избавиться от завалов и «осчастливить» студентов. Старушки, работавшие в книгохранилище, пришли в ужас: им совершенно не хотелось принимать эвересты абсолютно не нужной ерунды, вроде издания «Сборник статей о политическом положении в Южной Африке» или «Методическое пособие по практической философии». Я до сих пор нахожусь в здоровом недоумении: что такое практическая философия? Но не об этом сейчас речь.
Бабушки-библиотекарши поохали, сгоняли к ректору, получили санкцию от начальства, выволокли ящики, полные томов, в коридор, повесили над ними табличку: «Берите все. Бесплатно» – и с чувством выполненного долга ушли. Как назло, «базар» устроили возле входа на нашу кафедру, и дверь в комнату из-за коробок стала плохо открываться. Теперь мы пошли к ректору – с просьбой переместить книги. Но тот отнесся к педагогам неблагосклонно.
– Нечего взад-вперед таскать, – довольно сердито заявил наш самодержец. – Уж и потерпеть нельзя! Право слово, нехорошо! Не стоит несчастных пожилых женщин заставлять носить тяжести без конца. Где ваша сознательность, товарищи? Ступайте лучше работать, книги живо разберут.
Вот тут ректор ошибся – никто не желал уносить домой пресловутые сборники статей и речей. Более того, некие личности начали, наоборот, притаскивать из квартир книги и тайком, словно незаконнорожденных младенцев, подбрасывать в ящики. Напомню, что на дворе стояли советские времена, мощь КПСС казалась незыблемой, вокруг роились стукачи. Если вам хотелось купить книгу, допустим, Валентина Распутина и вы по невероятной удаче случайно увидели ее на прилавке, то просто приобрести произведение любимого писателя не получалось. В нагрузку к вожделенному Распутину приходилось брать еще и «Сборник выступлений партхозактива Брянской области» или «Письма трудящихся Л.И. Брежневу. Издание сто сорок восьмое». Ясное дело, что никто никогда эту макулатуру не читал, но и выбросить ее было опасно. Куда швырнуть идиотскую книжонку? В урну на улице она не влезет: подобные тома в СССР имели шикарный кожаный переплет, кирпичную тяжесть и соответственный объем. Оставить в метро или на автобусной остановке? Нереально. Прохожие мигом побегут следом за растяпой с воплями:
– Товарищ, книжечку забыли!
Вынести вечером на помойку у родного дома? А потом тебя вызовут в партком, ткнут пальцем в злополучный том и поинтересуются:
– Васильева, почему принадлежащая вам литература оказалась в помойке? Вы не согласны с линией партии?
Вот и гадай потом, кто из соседей проявил бдительность: вроде вышла ночью, во всех окнах чернела темнота.
Не желая забивать городские квартиры, мои знакомые вывозили стопки ненужных изданий на дачи, кто-то пытался жечь их в печках, но отличного качества мелованная бумага начинала очень противно вонять. Понимаете теперь, отчего народ обрадовался, увидав возле нашей кафедры «склад», и по каким причинам гора литературы не уменьшалась, а росла?
В разгар зимней сессии ко мне пришел третьекурсник Костя Егоров, двоечник, прогульщик и бездельник.
– Дарь Иванна, – заныл он, – зачетик поставите?
От подобной наглости я даже растерялась. Но потом, навесив на лицо самое серьезное выражение, ответила:
– Егоров, вы не были ни на одном занятии, о каком зачете может идти речь?
– Ну Дарь Иванна, – стонал нахал, – че вам, жалко? Охота со мной возиться?
Я попыталась сохранить остатки преподавательской принципиальности и ничего не ответила. На самом деле Егоров был прав, никакого смысла в его приходе на зачет нет, точно получит «неуд», опять вернется ко мне и снова не сумеет ответить на вопросы. В результате накажу сама себя, придется таскаться в институт ради одного балбеса Костика. Ладно, сейчас возьму у идиота зачетку и забуду про Егорова навсегда. Нет во мне педагогической занудности, всегда считала, что силой ничему научить нельзя.
– Дарь Иванна, – плаксиво тянул не подозревающий ничего о моих мыслях оболтус, – ну Дарь Иванна, миленькая…
Я глубоко вздохнула и собралась сказать: «Давай сюда зачетку». Но Костик, очевидно, принял мой вздох за отказ, потому что заломил руки и с утроенным рвением воскликнул:
– Да я… Вот что хотите, все сделаю!
– Так уж и все? – прищурилась я.
– Абсолютно, – закивал Егоров, который в тот момент ради зачета согласился бы отгрызть зубами все ручки с дверей факультета.
– Тогда убери книги от кафедры! – приказала я.
– Куда?
– Не знаю. Они должны исчезнуть, но выкидывать в мусор их нельзя!
– Сделаю! – кивнул Костик и положил на стол зачетку: – Вот туточки распишитесь.
– Э, нет, – захлопнула я синюю книжечку, – сначала деньги, потом стулья. Справишься с заданием – приходи.
– Их завтра уже не будет, – бойко пообещал оболтус.
– Вот и хорошо, – согласилась я. – Приду около семи на семинар к вечерникам, и, если коридор окажется чистым, получишь свой зачет.
На следующий день я, начисто забыв о договоре, приехала вечером в институт и поразилась: ящики, набитые печатным хламом, пропали. Не успела я войти на кафедру, как в комнате материализовался Костик.
– Задание выполнено, – отрапортовал он, – ставьте зачет.
– Надеюсь, ты не выкинул тома на улицу? Иначе у нас могут случиться неприятности, – вздохнула я, расписываясь в нужной графе.
– Не, их люди унесли к себе домой.
– Кто? – изумилась я.
– А все! Хватали, давились.
– Ты врешь! – забыв про статус педагога, воскликнула я.
– Зуб даю, – закивал Костик.
— Как ты сумел убедить народ разобрать… э… гм… ну, в общем, книги?
– А вы невнимательная, – укорил двоечник. – Просто объяву повесил, не видели? Посмотрите в коридоре.
Я вышла за дверь. На стене, как и раньше, маячил плакат, написанный аккуратным почерком, но только сейчас мне стало понятно: содержание «дацзыбао» коренным образом изменилось. Вместо «Берите все. Бесплатно» теперь стояло совсем иное: «Никому не трогать! Редкие книги! Завтра унесем! Даже не приближайтесь. Будьте интеллигентными людьми, не прите ценную литературу!»
– Ну и ну! – только и смогла вымолвить я. Егоров заговорщицки подмигнул:
– Враз расхапали! Даже ректор поживился, взял пять штук. Интересно, зачем они ему?..
Резкий звонок мобильного заставил вздрогнуть, я схватила трубку.
– Ну и идиоты встречаются! – с жаром воскликнула Ксюша.
– Что-то случилось?
– Бабушку привезли, – пояснила подруга, – с острым животом. Женщина пожилая, за восемьдесят, тут аккуратность нужна. Вызвали для консультации профессора Ливанова, а пока Андрей Моисеевич с восьмого к нам на второй спускался, бабусю в приемном покое оставили. С ней зять приехал. Я сначала подумала, сын, очень почтительный такой, но оказалось, муж дочери. По виду типичный бандюган, теперь подобных редко встретишь, прямо карикатурный вариант: бритый череп, шея как у стаффордшира, цепь золотая, перстни и речь соответственная. Представь картину: бабулечка на каталке стонет, зятек рядом маячит: голова опущена, руки сложены – образцовая сыновняя скорбь.
В довершение он еще иногда вынимал платок, шумно в него сморкался и снова застывал, словно статуя, символизирующая кромешное горе. Я бумаги заполняю, больную в палату оформляю. И тут бабулька вдруг говорит: «Васенька, а сколько сейчас времени? Который час?» Зятек откашливается и басит: «Ой, мама! Что вам время? Вам не часы, а минуты считать надо!»
– Сильно, – захихикала я.
– Идиот! – кипела Оксана. – Попыталась объяснить ему, что он идиот, но идиот не понял, что он идиот, потому что он идиот!
– Слышала ли ты о профессоре Калужном? – решила я подтолкнуть Оксану к необходимой теме.
– Господи, да он у меня латынь списывал! – засмеялась подруга. – Кстати, ты его сама великолепно знаешь. Сенька за тобой ухаживать пытался, а умная Даша нос отвернула, хороший тогда аргумент выдвинула: «Мне рыжие и конопатые не нравятся». Оно и правда, Сенька страшный, хуже Квазимодо. Зато теперь светило, великий нейрохирург, по всему свету катается, лучшие клиники ему в ноги кланяются.
В моей памяти зашевелились воспоминания. Вроде какой-то студент-медик, сильно смахивающий лицом на перепелиное яйцо, пытался носить мне букеты, кажется, у него имелась буйно вьющаяся рыжая шевелюра…
– Ну, вспомнила? – щебетала Оксанка.
– Так, в общих чертах. Ты можешь устроить нам свидание?
– Если он в Москве, то легко. А когда надо?
– Да хоть сейчас! Даже именно сегодня! Ксюха, постарайся!
– А что случилось?
– Потом объясню.
– У кого беда? – насторожилась Оксана. – Сенька великий доктор, но лучше к нему на стол не попадать, берется лишь в тяжелых, практически безысходных случаях. И представляешь, вытаскивает людей с того света. Ладно, жди!
Я положила трубку на сиденье. Если нужен врач, то следует незамедлительно обращаться к Оксанке – либо она училась с искомым эскулапом, либо он практиковался у нее, либо вместе сидели на научных конференциях.
Сотовый снова ожил.
– Дашута, вот хохма, – засмеялась Оксана. – Ты его в свое время сильно зацепила, оказывается! Как услышал, о ком веду речь, занервничал, даже охрип. Звони ему немедленно, записывай номер мобильного. Во как! Думаю, Сенька не всем его сообщает.
Я моментально воспользовалась полученными сведениями, и Калужный ответил сразу. Но тут до меня дошло, что я не знаю отчества профессора.
– Простите, можно господина Калужного?
– Слушаю, – повторил баритон.
– Вас беспокоит близкая подруга Оксаны, мы…
– Дашенька, – ласково сказал хирург, – это просто оживший сон! Здравствуй, радость моя!
– Э… э… Добрый день, Семен… э… э… Извините, но вот отчество…
– Какие глупости! – возмутился доктор. – Что случилось? Надеюсь, ты здорова?
– Как корова, – машинально ответила я и рассердилась на себя: красиво высказалась.
Семен засмеялся, потом осекся.
– Афанасия? Муж? Дети? Для кого я понадобился?
– Ты помнишь имя моей бабушки? – поразилась я. – Она умерла давно. Мужа у меня нет, а дети в полном порядке. Просто надо поговорить, но не о моей семье.
– И слава богу! – с явным облегчением воскликнул Семен. – А то, если кто из друзей звонит, всегда напрягаюсь. С хорошими новостями давно не беспокоили, в основном о болезнях речь.
– Можно нам встретиться?
– Нужно! Мы так давно не виделись! Называй место.
– Лучше я приеду в клинику. Речь пойдет об одной больной, может понадобиться история ее болезни.
– Хорошо, – безо всяких колебаний с ходу согласился Семен. – Охране у входа скажи: Калужный велел пропустить.
То ли профессор сделал секьюрити внушение, то ли его рейтинг в больнице зашкаливал, только парни, облаченные, несмотря на жару, в черную форму, начали суетиться, услышав условную фразу. Меня с поклонами усадили на банкетку, выдали бахилы, затем довели до лифта и даже нажали на кнопку. Не успели двери на нужном этаже раскрыться, как подлетела приятная женщина лет тридцати и зачастила:
– Сюда, пожалуйста. Семен Михайлович ждет. Налево, направо, осторожнее, тут порог… ой, у нас скользко, полы мыли, не запнитесь, вот, прямо…
Продолжая приседать и кланяться, секретарша ввела меня в прохладный, темноватый, набитый дубовыми шкафами кабинет и доложила:
– Семен Михайлович, привела.
Лысый мужчина, сидевший за столом, вскочил, уронил ручку и кинулся ко мне.
– Даша! Ты такая же! А я растерял кудри! Садись сюда! Дина, неси чай, кофе, пирожные, конфеты. Помнишь, Дашенька, как я рецепт Пыне выписал?
В моей голове словно раздвинулись темные шторы.
Оксанка с детства мечтала стать врачом, но сразу поступить в институт ей не удалось, пришлось идти кружным путем. Ксюша закончила медицинское училище и оказалась на первом курсе, уже имея рабочий стаж. Это кардинально отличало ее от большинства студентов, не слишком ответственных людей. Оксанка училась хорошо, ей даже удалось овладеть латынью, а вот ее одногруппник Сеня Калужный никак не мог запомнить необходимое. Ну не укладывались в его кудрявой голове премудрые обороты вроде «да талес дозес». По латыни у Сени была жалкая тройка, поставленная сердобольной преподавательницей.
От сессии до сессии живут студенты весело. И медики не исключение. Как-то раз мы все, смешанная компания из будущих врачей и преподавателей иностранных языков, гуляли на квартире у некоего парня. Кто он такой, почему все оказались у него, не спрашивайте, эти сведения начисто выветрились из моей головы, помню только, что странную личность именовали Пыней.
В разгар веселья Пыня пристал к Сене:
– Ты латынь учил?
– Угу, – кивнул Калужный, к тому времени почти впавший в бессознательное состояние от горячительных напитков.
– Я тут бланк надыбал, – обрадовался Пыня, – выпиши мне морфий.
– Низзя… – икнул Сеня. – Запрещено.
– Ха, значит, не умеешь, – умело подначил студента Пыня.
– Я? – возмутился Калужный. – Еще как могу! Давай бланк.
Только большим количеством принятого на грудь можно объяснить безответственность Сени, который нетвердой рукой нацарапал на бумажке с печатью некие письмена. Обрадованный Пыня убежал, а мы с Оксанкой подхватили Калужного и потащили домой.
На следующий день Ксюша прибежала ко мне после занятий, упала на диван и, корчась от смеха, рассказала дивную историю. Оказывается, не успели мы утащить Сеню, как Пыня вернулся домой и начал рыскать по квартире с воплями:
– Где прячется этот сучоныш?
В конце концов хозяин успокоился и на вопрос одного из медиков: «А зачем тебе Сенька?» – обиженно ответил:
– Во, глянь, чего он накалякал!
Будущий врач взял рецепт и начал сползать по стене. Неровным почерком на бланке стояло: «Аптека, пожалуйста, дайте Пыне яду». Представляете реакцию провизора, узревшего оригинальную просьбу? Еще странно, что Пыне удалось убежать, по прошлым годам подобные шуточки заканчивались плохо.
– Сеня! – подпрыгнула я. – Привет!
– Ну вот, теперь ты меня вспомнила, – усмехнулся Калужный.
Некоторое время мы перебирали общих знакомых, потом я .спросила:
– Можно узнать, кого ты оперировал двадцать девятого января этого года?
– Легко, – кивнул Калужный.
Он подошел к столу, ткнул пальцем в кнопку и сказал:
– Дина, январь месяц, двадцать девятое. Кто у меня был?
– Сейчас, Семен Михайлович! – отозвался женский голос, и через минуту секретарша продиктовала: – Королькова Валентина, исход летальный, не на столе, на седьмые сутки в реанимации.
– Мм, – помрачнел Калужный, – ясно.
– Королькова Валентина… – повторила я. – Знакомая фамилия. Женщина умерла?
Семен кивнул:
– Да, в принципе иного и не ждал, шансов не было почти никаких. Знаешь, у медиков есть понятие – «операция отчаяния». Это когда понимаешь, что человека не спасти. Но все равно берешься.
– Зачем мучить человека? Пусть уходит спокойно!
Сеня взял очки и водрузил их на нос.
– Всегда остается шанс. Любой хирург расскажет тебе массу случаев, когда абсолютно безнадежные люди выздоравливали, буквально уже лежа в гробу. И наоборот, вроде ерундовый случай может закончиться летальным исходом. Есть многое на свете, друг Горацио, что неизвестно нашим мудрецам…
– Случай с Корольковой был не ерундовый?
– Нет, – помотал головой Сеня. – Совсем плохой случай был, опухоль нехорошая, но крохотный шанс имелся, хотя от Валентины отказались все. А я рискнул и проиграл. Очень гадко себя потом ощущал.
– Думала, врачи привыкают к смерти. Сеня снял очки.
– Нет, неправда. Мне не попадались на пути такие. Да, многие напускают безразличие, делают вид, что все им нипочем. Только собственное кладбище помнишь поименно, прокручиваешь в голове операцию, пытаешься найти ошибки, чтобы потом избежать их. Даже если, как с Корольковой, имелись несовместимые с жизнью обстоятельства, все равно тяжело. А уж родственники! Она мне стекла в шкафу побила, представляешь? Конечно, понимаю девушку, жизнь с ней обошлась жестоко, но все же надо себя в руках держать.
– Кто из родственников Корольковой хулиганил в твоем кабинете?
– А тебе зачем?
Я устроилась поудобней на диване и рассказала Семену о Розалии.
– Однако интересно! – воскликнул приятель студенческих лет. – С Корольковыми случилась похожая история. Юлия так плакала… А потом бросилась кабинет громить, мы с Диной еле ее успокоили.