А в это время снаружи толпа продолжала нараспев скандировать наши имена – леденящие душу песнопения, которые рвали мне нервы.
И я поняла, что это цепи, скрепившие нас навечно. Не потеря колеса при взлете, не проведенная накануне ночь и даже не клятвы, которые мы произнесли, и обещания, которые мы дали в присутствии наших семей.
Нет, это был опыт преследуемых. Состояние двух животных, двух жертв, изо всех сил старающихся избавиться от тех, кто может причинить им вред, даже если желает добра.
Попутный ветер. Вертикальный стабилизирующий компонент. Продольная ось. Отклонение от курса.
Продолжать двигаться. Опустить глаза. Никогда не улыбаться. Никогда не перечить.
Список правил, которые я должны была выучить, становился больше с каждым днем. Но я одолела их все. Должна была это сделать. Без них я никогда бы не справилась с моей новой ролью жены летчика.
Глава пятая
Октябрь 1929-го
Великая летчица, прежде чем зайти в комнату, помедлила в дверях. На ней был ее повседневный наряд – брюки, блузка и шарф, несмотря на то что это было официальное мероприятие. У нее были коротко подстриженные волосы пшеничного цвета и высокая, стройная фигура. Ее сходство с моим мужем бросалось в глаза и явно не было случайным.
– Странно, что она не изменила свое имя на Шарлотту, – пробормотала Кэрол Гуггенхайм, когда аудитория разразилась аплодисментами. Великая летчица улыбнулась, скромно наклонив голову, но я увидела торжество в ее глазах. В отличие от моего мужа, она наслаждалась вниманием аудитории.
– Она идет сюда, – прошептала я.
Чарльз, Кэрол, Гарри и я стояли посредине гостиной Гуггенхайма в Фаласе, их загородном имении, огромном нормандском замке, который я впервые увидела прошлым летом. Прием был устроен в нашу честь после последнего нашего перелета через всю страну. Только Гарри и Кэрол смогли убедить Чарльза посетить такой многолюдный вечер.
– Добро пожаловать обратно, сэр. – Великая летчица подняла руку к голове, по-военному четко приветствуя моего мужа, и просияла своей ослепительной улыбкой.
Чарльз, улыбаясь, пожал ей руку. Из угла комнаты сверкнула вспышка фотоаппарата, и Кэрол тут же шагнула вперед, чтобы защитить меня, и нахмурилась; она всегда напоминала мне молодую львицу, горячо защищающую своих детенышей – в данном случае меня с Чарльзом. Кэрол и Гарри всегда присматривали за нами, помогая отличить честолюбцев и карьеристов, которые хотели использовать нас, от тех, кто на самом деле старался помочь нам или хотел стать нашим другом. Их дом в заливе, окруженный просторами полей и лесов, стал для нас раем, в котором мы могли скрыться от прессы; мы были там желанными гостями в любое время, и нам не задавали никаких вопросов.
– Гарри, никакой съемки, – прошипела Кэрол, нервно глядя на Чарльза.
Но мой муж не выглядел напряженным; он казался спокойным, даже счастливым, дружески болтая с Великой летчицей.
Гарри отхлебнул шампанского и пожал плечами.
– Я не могу обыскивать всех, ты же знаешь. Но я поговорю с этим парнем.
И прокладывая путь своими широкими плечами, он легко пробрался сквозь толпу людей, которых я едва знала, но которые были приглашены, чтобы поздравить меня – поздравить нас – с возвращением домой. Моих родных нигде не было видно, хотя они очень любили Гуггенхаймов; Кон, Дуайт, мама и отец были в Мексике, а Элизабет всегда находила причину, чтобы остаться в Инглвуде вместе с Конни; они готовились к открытию школы своей мечты.
«Добро пожаловать, первая небесная пара!» – гласила лента, висевшая над каминной доской. Она прямо указывала на наше теперешнее занятие. Мы летали. Никто даже не собирался делать вид, что мы такие же, как и все остальные новобрачные, которые вместе ведут домашнее хозяйство, коллекционируют фарфор и дружески обсуждают бюджет.
Чарльз и я провели первые месяцы нашей совместной жизни в воздухе, пересекая страну, испытывая каждое новое летное поле, которые вырастали, как тюльпаны весной в этот новый век авиации. Все было возможно, будущее казалось таким же безбрежным и бесконечным, как само небо.
И мы летали, чтобы обеспечить всем возможность летать. Сразу же после нашего медового месяца Чарльз был назначен командиром одной из первых пассажирских линий – ТАТ – и, как ко всему в своей жизни, очень серьезно отнесся к этому назначению. Ему было мало просто одолжить свое имя для привлечения общественности и инвесторов; он настаивал на том, чтобы самому нанести на карту наши маршруты и чтобы я была вторым пилотом во время его полетов. Он даже пилотировал первый официальный рейс гражданской авиации. А я была объявлена первой официальной «воздушной хозяйкой».
Камеры репортеров застрекотали, и группы кинозвезд и знаменитостей, включая губернатора Калифорнии, ослепительно улыбаясь, начали двигаться по красной ковровой дорожке, держа в руках дорожные сумки. Но это была не кинопремьера; они были пассажирами первого рейса, и по другую сторону дорожки стояли мы с Чарльзом на фоне сверкающего трехмоторного самолета марки «Форд». Нас слепили вспышки софитов, Мэри Пикфорд беззастенчиво флиртовала с моим мужем, а я весело улыбалась, делая вид, что не обращаю на это внимания.
Мне не стоило волноваться. Мэри Пикфорд была слишком труслива, чтобы решиться полететь на самолете. Освятив самолет шампанским, она осталась на земле, в то время как Чарльз разыграл настоящее шоу, надевая свою летную куртку. Я подыграла ему, надев смешной фартук поверх моего легкого цветного платья, когда мы сопровождали наших гостей по короткому временному трапу. Чарльз пилотировал самолет до первой заправочной остановки в Аризоне, а я развлекала и обслуживала десять пассажиров, сидевших на плетеных стульях, по пять с каждой стороны, Каждый пассажир размещался около собственного иллюминатора, а также имел бархатную штору для личного пространства, лампу для чтения, зажигалку для сигар и пепельницу. Я предлагала пассажирам журналы, помогала двум официантам разносить ресторанную еду на настоящем фарфоре и разливала кофе из серебряного кофейника. Когда мы преодолели первую воздушную яму, все инстинктивно повернулись ко мне, в их глазах был ужас. Я ободряюще улыбалась, и вскоре все уже вели себя как опытные пассажиры.
Мы также совершили полет, чтобы успокоить и подбодрить страну, когда, через два месяца после инаугурационного полета, ТАТ, теперь прозванная «Линией Линдберга», потерпела свою первую аварию. Самолет попал в аварию около Маунт Вильямс, Нью-Мексико, где поблизости не было никаких дорог. Чарльз решил, что обязан, как лицо компании, найти его, так что я забралась позади него в открытую кабину «Локхид Веги»[19]и смотрела в оба, не совсем понимая, что именно мы ищем. Меня чуть не вырвало, когда мы его обнаружили. Почерневший, искореженный самолет выглядел как сломанная и брошенная детская игрушка. Стиснув кулаки, я ударила себя по коленям, чтобы почувствовать боль, как чувствовали ее пассажиры. Я знала, что выживших не было: да и откуда им быть, если самолет после падения загорелся? Мы подлетели к нему так близко, как могли, но этого было недостаточно, чтобы увидеть тела, чему я была даже благодарна; я записала координаты, которые прокричал мне Чарльз, и передала их поисковой группе, когда мы приземлились в пятидесяти милях от места катастрофы на ровном клочке пустыни. В качестве первой леди воздуха через неделю, на открытии мемориала жертвам катастрофы, я бормотала пустые слова сочувствия родственникам погибших, гордая, что не разочаровала Чарльза и не поддалась эмоциям, хотя мне очень хотелось заплакать вместе с ними. Два дня спустя, снова поднимаясь по трапу пассажирского самолета (полупустого – публика еще была напугана), я уверенно улыбалась, позируя фотографам, чему сама с трудом поверила, увидев свою фотографию в газетах.
Конечно, я чувствовала уверенность. Чарльз пилотировал самолет, и я знала, что все будет в порядке. Просто тем беднягам не повезло, что самолетом управлял кто-то другой.
Мы также летали, чтобы устанавливать рекорды, чтобы исследовать. И не только мир, небо, но и наш брак.
Я никогда не видела, чтобы мой муж столько улыбался, как в тот день, когда я впервые сама управляла самолетом, после месяцев теории и практических полетов, которые были втиснуты между нашими официальными обязанностями в ТАТ.
Взлететь было просто; голова была так переполнена схемами и методиками, что мне было просто некогда бояться. Я только на минуту расслабилась после напряженных мгновений взлета и сразу же вспомнила, что, хоть и делала это сто раз раньше, Чарльз всегда находился в кресле инструктора.
Сейчас в самолете, кроме меня, никого не было. И невероятность того, что происходило – я лечу одна, полагаясь лишь на свою сообразительность и знания, заставила мои вены внезапно наполниться расплавленным свинцом, сердце упасть куда-то в область желудка и бусинки пота выступить на лбу. Я приказала себе сконцентрироваться на приборах, хотя на одно тошнотворное мгновение они слились в мешанину линий, кругов и цифр. Ветер, который я всегда приветствовала, внезапно стал гибельным; несмотря на изучение физики и аэродинамики, мне казалось чудом, что он просто не швырнул на землю это маленькое механическое приспособление для полета. Как я могла вообразить, что в состоянии самостоятельно удержать самолет в воздухе?
Потом я вспомнила, что Чарльз стоит внизу и наблюдает за мной, все время наблюдает и проверяет меня. Чтобы увидеть, соответствую ли я его стандартам, потому что после нескольких месяцев нашего брака я предполагала, что он в этом не уверен. Честно говоря, я тоже.
Но другого выбора не было, и я заставила себя маневрировать – накреняться, делать виражи направо, налево, осторожно следовать самой простой схеме приземления, не спуская глаз с полоски земли и держа руку на тормозе. Я посадила самолет лишь с парой толчков – рефлекторно я резко дернула рычаг во время посадки. Когда я полностью сбавила скорость, дав пропеллеру медленно прекратить вращение, Чарльз подбежал ко мне. Его лицо было открытым и мальчишеским, глаза сверкали.
– Хорошая девочка! Как ты себя чувствуешь? – Он помог мне выбраться на крыло, где я, шатаясь, остановилась – ветер наконец сказал свое слово, чуть не сбив меня с ног.
– Замечательно!
– Я горжусь тобой.
– Я знаю.
И он сжал меня в своих объятиях, прямо здесь, на взлетной полосе, не обращая внимания на репортеров, которые бежали к нам со своими блокнотами и карандашами. Я прошла проверку – не только мою личную проверку, но первую проверку моего замужества. Он был ведущим, я следовала за ним, и это значило, что я не должна отставать. Теперь я доказала, что я смогу.
Иногда, должна признать, я бывала так напугана, что не могла найти слов, чтобы рассказать ему – как тогда, когда позволила мужу практически сбросить меня с вершины горы. На самом краю скалы, удерживаемая крепкой, рубчатой веревкой, я сидела в новом планере, окаменев от страха, ухватившись руками за рычаг управления так крепко, что он оставил отпечатки на руках, хотя сама я этого почти не чувствовала. Мое лицо было парализовано, хотя я знала, что каким-то непонятным образом улыбаюсь беспечной улыбкой Чарльзу, репортерам и фотографам, столпившимся вокруг. Потом веревку перерезали, и я закрыла глаза. Я попыталась вспомнить инструкции, которые давал Чарльз: «Постарайся найти правильное воздушное течение, а потом доверься ветру! – чувствуя, как сердце клокочет где-то в горле, и уверенная, что меня сейчас расплющит о какую-нибудь гору.
Но все обошлось. Я поймала воздушный поток и впервые испытала то волнующее чувство полета, о котором так долго мечтала. Гордо парящее существо, похожее на птицу и мало нуждающееся в остальном мире, – это я! Я кричала от радости, не стыдясь этого, потому что здесь никто не мог меня услышать. Плавно скользила, то поднимаясь вверх, то внезапно падая вниз. Казалось, полет длится уже много часов, но на самом деле это были минуты. Я описывала круги, все ниже и ниже, потом довольно тряско приземлилась на поле. А когда вылезла из самолета, к нему подъехало несколько машин, и я увидела ошарашенное лицо какого-то мужчины, высунувшееся из окна.
– Откуда вы прилетели? – спросил он, изумленно глядя на меня.
– Вон оттуда! – Я показала на вершину горы и рассмеялась, увидев его вытаращенные глаза. Только что я стала первой американкой, управлявшей летательным аппаратом.
Мы с Чарльзом гордились такими мгновениями. В то время как я записывала на свой счет все больше одиночных полетов на пути к моей лицензии пилота (потом Чарльз тщательно спрятал ее вместе со своей – на случай, если какой-нибудь музей ею заинтересуется), я начала изучать астронавигацию.
Как все летчики, я предпочитала полагаться на панель управления, но Чарльз настаивал, чтобы я научилась ориентироваться по звездам, как в свое время сделал он, готовясь к перелету через Атлантику. Я не испытывала никакой радости при пользовании секстантом, тяжелым, неудобным прибором, напоминающим помесь телескопа с транспортиром. Им почти невозможно было пользоваться во время полета, поскольку я никогда не могла выровнять самолет настолько, чтобы точно зафиксировать линию горизонта. И очень долго я не могла найти Полярную звезду. Как ни старалась, даже ради спасения души.
– Господи помилуй, да вот она, Энни, – шипел Чарльз раздраженно во время наших редких вечерних прогулок по окрестностям Некст Дей Хилл – роскошного нового дома моей матери. Странно, но я считала его только ее домом, а не их с папой. Некст Дей Хилл был маминой мечтой! Большой дом с флигелями, эффектными просторными холлами и даже бальным залом. И великолепными садами, по которым я любила гулять вместе с мужем, хотя мне все еще трудно было поверить в сказку: Чарльз совсем не казался мне моим мужем. Слишком большая часть нашей совместной жизни проходила на публике, где он вызывал такую безумную страсть и поклонение, что я иногда и сама смотрела на него так же восхищенно, как и все остальные.
К тому же, хотя мы были женаты уже несколько месяцев, мы все еще между полетами останавливались и отдыхали в Некст Дей Хилл. Словно никто не ожидал, что мы когда-нибудь купим собственный дом. Вместо этого мы покупали самолеты. Маленький двухместный «Куртис» – для меня, гораздо больший, специально приспособленный «Локхид Сириус» – для намеченного нами полета на Восток. Все же мы были первой летной парой.
– Видишь? – Чарльз хватал меня за руку – не романтично, как любовник во время неторопливой прогулки, а нетерпеливо, как учитель размечтавшуюся ученицу, – и указывал на ночное небо, – Полярная звезда. Самая яркая звезда на севере.
– Нет, – вон самая яркая звезда, – я указала на другую звезду, висевшую ниже над горизонтом.
– Это не звезда, это планета. Венера.
– Но она самая яркая!
– Но это не звезда. Ты, похоже, вообще не изучала астрономию!
– Не изучала! Я изучала литературу и поэзию. Могу сказать тебе, кто первый перевел Сервантеса. Ты ведь этого не знаешь, не так ли? – Я знала, что затрагиваю опасную тему – любой намек на недостаток образования у Чарльза мог заставить его повернуться на каблуках и оставить меня посреди сада без всяких объяснений. Но что-то в его взгляде, полном такого бесконечного, невероятного превосходства, заставляло меня противоречить. – Это был Томас Шелтон, – продолжала я безрассудно, устав от постоянных лекций и нравоучений.
Почему у нас не может быть нормального брака? Какая еще молодая пара, бродя по залитому луной саду и вдыхая запах жимолости и свежескошенной травы, станет спорить о разнице между звездами и планетами? Неважно, что я всегда знала, что не выйду замуж за обычного мужчину; но, устав от пристального внимания публики, от постоянных попыток незнакомых людей ворваться в нашу комнату в отеле в совершенно неподходящее время лишь для того, чтобы взглянуть на нас, в одно прекрасное мгновение я поняла, что с меня достаточно.
– Это было в 1612 году, – резко проговорила я, – вышел первый перевод «Дон Кихота» на английский.
Чарльз прищурился.
– Просто замечательно, Энн, но я сомневаюсь, чтобы это пригодилось нам, когда мы ночью будем пересекать Берингово море. Еще раз, какая из них Полярная звезда?
Отрезвленная его терпением, я снова взглянула в небо. Звезды, которые всегда выглядели такими поэтичными и вдохновляющими, теперь оказались просто еще одним предметом моего изучения, потому что на этом настаивал мой муж. Я смотрела на небо и не видела в нем никакой поэзии, лишь поле для возможных ошибок.
В эту ночь в первый раз я успешно разыскала Полярную звезду. Это была та самая звезда, чей ледяной свет больше всего напоминал мне взгляд моего мужа.
Праздничная вечеринка у Гуггенхаймов устраивалась, чтобы отметить наш последний триумф – десятидневный перелет через Карибское море с Хуаном и Бетти Трип по заданию новой авиалинии Хуана – «Пан-Американ». После этого Чарльз и я несколько дней летали на маленьком двухместном самолете с открытой кабиной над джунглями в Мексике, где жили майя. Нас попросили сфотографировать с воздуха развалины Чичен-Итца[20], чего раньше никто не делал. Производя фотосъемку, мы обнаружили еще одни развалины.
Кроме археологического значения, для меня этот полет был значим тем, что после деловой части, когда переговоры с Хуаном и Бетти завершились, у нас появилось долгожданное время, которое мы могли провести вдвоем. Драгоценное время вдалеке от любопытных глаз, ожиданий, чествований и бесконечной суеты моих родственников. Только когда Чарльз и я оставались наедине – как правило, высоко в небе, видя мир так, как его не видел никто другой, – я чувствовала себя его равноценным партнером, а не просто довеском, держащимся в его тени. Сидя позади Чарльза или изредка занимая его место, когда он уставал, я твердой рукой сжимала рычаг управления, пронося Одинокого Орла над джунглями и горами.
Два года назад я была просто студенткой, не способной принять ни одно самостоятельное решение. Теперь я прокладывала новые пути по небу, ставила рекорды, покоряя высоты, которых никогда не смогла бы достичь без него. Как, черт возьми, могут жить простые смертные? Набирая высоту, или падая в воздушную яму, или покачивая крыльями самолета, я не чувствовала ничего, кроме жалости к девушкам, с которыми ходила в школу и университет. Они осели на земле, чтобы вести скучную обыденную жизнь, и вышли замуж за скучных обыкновенных мужчин.