– Владислав согласен поддержать Лапекрасташ словом и делом. Согласен не только назвать тебя любимым зятем, но и оставить правителем этой земли до тех пор, пока ваш сын и его внук не войдет в полную силу, чтобы править объединенными землями. Гонец из Вилклаукаша вернулся сегодня поутру. Когда луна пойдет на убыль, Вия ступит на землю лис. Твоя невеста. И ты, Мечислав, сын Анджея, князь Лапекрасташа, примешь ее с почтением и любовью, как свою жену и мать будущих детей. Такова воля твоего народа.
– А как же… лисы?
…шелк влажной после любви кожи. Перламутр острых ровных зубок, видных меж разошедшихся в мучительно-сладком стоне губ. Желтые глаза, которые видят многое, но отражается в них только он. Всегда только он…
– Лисы не возражают, Мечислав.
– Они согласны? – Никак не укладывалось в голове, что старики спрашивали у Ванды и она согласилась…
– Не возражают. Для тебя этого должно быть довольно, князь. Готовься к свадьбе…
* * *Лисы окружали опушку леса кольцом. Неприступным, рыжим кольцом живого пламени. Неприступным – и недвижимым. Лишь едва дрожали меж белых зубов в узких пастях, раздвинутых в вечных лукавых улыбках, алые языки.
Мечислав сделал глубокий вдох и шагнул вперед, не отрывая взгляда от травы под ногами.
Шаг. Еще шаг. Еще. И еще.
«Как ты могла, Ванда? Как? Ты? Могла?.. Спряталась за хищной маской проклятой Лаппэ?!»
Шаг. Еще шаг. И еще.
По внутреннему ощущению, князь давно уже должен был пересечь границу леса Лаппэ. Но под сапогами по-прежнему чуть похрустывали, исходя кружащим голову духмяным соком, стебли высокой травы.
Не выдержав, Мечислав поднял глаза.
Опушка леса была все так же далека, что и раньше. Все это время он шагал параллельно ей, забирая круто вправо.
И все так же беззвучно смеялись лисы.
Прошипев ругательство сквозь стиснутые зубы, князь повернулся и пошел в правильном направлении, неотрывно глядя на лес.
На этот раз, кажется, получилось.
И вот уже он на опушке. Вот две ближайшие к нему лисы, и свободное пространство в десяток локтей между ними.
Чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, Мечислав сделал очередной шаг. И тут же сидящая от него по левую руку лиса совершенно неуловимым для глаза движением перетекла вправо, оказавшись точно на пути человека. Казалось, что круглые желтые глаза зверя находятся на одном уровне с глазами князя.
И в этих глазах написан… приговор?
Мечислав не поверил. Не останавливаясь, начал забирать еще правее. Теперь уже правая лиса переместилась поближе к товарке. И настолько «поближе», что протиснуться между ними, не рискуя задеть, можно было попытаться только боком.
Еще несколько попыток, закончившихся тем же, окончательно уверили князя: его не собираются впускать в лес.
– Я должен поговорить с ней! Должен, слышите?! – воскликнул он в отчаянии.
Никакой реакции со стороны хранителей леса не последовало.
– Ванда! Ванда, скажи им! Ведь ты же слышишь меня, я знаю! Чувствую! Ответь! Ванда! Вандааа!!!
Когда эхо перестало шептать последнее отчаянное «…ааа…», Мечислав круто развернулся и пошел прочь. Стучащая в ушах кровь не позволяла ему расслышать в голосе ветра, шевелящего листву ольх и берез, протяжный, наполненный бесконечной болью стон…
* * *Два дня бешеной скачки. Конь, исходящий кровавой пеной. Деревья и кусты, мох и травы, сливающиеся перед глазами в безумном танце.
Он почти не спал. Почти не ел. Голова была звенящей и пустой, точно бронзовый котел.
«Ван-да! Ван-да! Ван-да!» – отбивали ритм копыта измученного скакуна.
«Ван-да! Ван-да! Ван-да!» – вторило им сердце.
Мечиславу повезло. На расстоянии дневного перехода от границ Лапекрасташа он почуял запах дыма. Потом услышал ржание коней, на которое его измученный до предела жеребец ответил жалобным, почти человеческим стоном, и неразборчивую речь.
«Успел…» – прошептал князь, без сил сползая на землю и держась за луку седла, чтобы не упасть – затекшие ноги отказывались держать тело, сводимые жестокой судорогой мышцы нещадно ныли. Час или около того он без сил пролежал на траве, чувствуя, как земля, признавшая своего господина, вливает в его тело новые силы.
Но это было только начало.
Несколько раз его чуть было не обнаружили. Но то ли родная земля все еще хранила правителя Лапекрасташа, то ли воины Владислава Волчьего, отряженные в сопровождение его наследнице, были чересчур беспечны и самоуверенны. А может, князю просто повезло.
Откинув полог шатра, Мечислав проскользнул внутрь.
Первое, что он увидел, – водопад блестящих, словно смазанных маслом, иссиня-черных волос. И тонкую, но сильную руку, украшенную гроздью золотых и серебряных браслетов, ласкающих это великолепие резным костяным гребнем.
Несколько ударов сердца князь стоял, не зная, что сказать. Один-единственный вскрик напуганной неожиданным явлением чужака девушки, и сюда ворвется охрана. И объяснить воинам Вилклаукаша, что он не желал ничего дурного, можно не успеть.
– Что тебе нужно?
Бархатистый грудной голос, в котором не было и тени удивления или страха, прозвучал настолько неожиданно, что князь едва не подпрыгнул.
– Твой запах, – пояснила Вия, не прерывая своего занятия и даже не оборачиваясь. – Я почувствовала тебя за сорок шагов от моего шатра и велела страже не чинить тебе препятствий. В следующий раз, когда захочешь остаться незамеченным, попробуй зайти против ветра. А еще, – в голосе девушки скользнула явная насмешка, – как следует вымойся!
Князь облизнул пересохшие губы:
– Здравствуй, Вия. Я Мечислав, сын Анджея, князь Лапекрасташа.
– Вот как? – наследница Земли Волков говорила так, словно ожидала его появления. Отложив в сторону гребень, она принялась заплетать косу и наконец повернулась лицом к гостю.
Мечислав не сумел сдержать улыбки. Весь ее горделивый вид, волна волос цвета воронова крыла, глубокий голос… все подготавливало жениха к тому, что он увидит гордую красавицу с орлиным профилем и сапфировым взором. Такую Мечислав никогда не смог бы назвать женой. Но перед ним сидела не Царица волков, а обычная девушка с большими, чуть раскосыми зелеными глазами и коротким носиком, на котором князь заметил пару бледных веснушек. Улыбнулся вновь, догадавшись, что гордая наследница Вилклаукаша сводила коричневые капельки солнца с лица соком петрушки. Ванда тоже никогда не любила свои веснушки, и Мечиславу долго пришлось убеждать ее в том, что во всех известных ему землях он не видел золота чище. Возможно, ему удастся уговорить Вию не прятать своего золота, и они научатся жить, как добрые супруги.
Да, он пришел в шатер, чтобы сказать, что не сумеет дать той любви, которой достойна молодая волчица. Любви, которой достойна любая женщина. Но если ей достаточно будет уважения и почтения со стороны мужа – он готов назвать ее владычицей Лапекрасташа.
– Прости, юная Вия, что я пробрался к тебе в шатер как вор, но покуда не могу входить как господин. Я пришел, чтобы поговорить с тобой, как с будущей княгиней Лапекрасташа, пришел с открытым умом и сердцем.
– О? Что ж, я не против. Муж должен делиться со своей женой всем. Ты начинаешь мне нравиться, князь. Хотя поначалу я собиралась тебя убить.
Вия положила себе на колени кинжал, который до того искусно прятала в складках платья. Мечислав присел рядом с ней и заговорил. Сперва медленно, тщательно выбирая слова, а потом все скорее и жарче, так что зеленые глаза Вии распахнулись, а губы сжались. Он говорил о Ванде и видел перед собой золотые косы своей Лаппэ, ее нежные губы, хищные ноздри и глубокие серые глаза…
– Я поняла тебя, князь, – наконец выдохнула Вия, задрав подбородок. – Благодарна тебе за прямоту. А еще за то, что даешь мне право выбрать свой жребий.
– Что же ты выбираешь, Вия, дочь Владислава?
Девушка поднялась, и Мечислав последовал за нею.
– Мне нужно время, князь лис, – едва слышно проговорила Вия. – Уходи. Мой ответ ты получишь от отца.
Мечислав вышел. Не успел он опустить полог шатра, как его окружили воины Владислава, подвели лошадь. Он вскочил в седло и рванул прочь, не оглядываясь на то, как спешно снимается невестин лагерь.
* * *Отбить этот удар получилось с великим трудом.
Отбить этот. Нанести в ответ собственный, пользуясь тем, что воин Владислава на миг потерял равновесие. С усилием высвободить клинок из еще живого миг назад тела. Равнодушно, точно застрявший в колоде для рубки дров топор.
И продолжить кровавую мужскую работу.
Не рвануться на отчаянный животный крик корчащегося рядом безусого Мешко, прибитого к земле широким копьем, – потому что уже поздно и бессмысленно. Не закричать самому, поймав краем взгляда, как секира врубается в грудь старого Вардуна, дни ратной славы которого давно прошли, – не дотянуться, не отбить. Не останавливаться рядом с привалившимся к стволу дерева Витольдом, в горле которого все еще слегка подрагивает стрела, – и не будет больше песен, заставлявших плясать и плакать против воли.
На самом Мечиславе была сейчас только чужая кровь, но каждый миг вокруг него умирали сейчас его воины, его люди, дети Лапекрасташа. Как умирали они с самого начала месяца трав. Умирали за любовь своего князя и гордость Княжны Волков.
«Я не выйду за этого человека», – объявила Вия отцу, вернувшись в Вилклаукаш.
«Он оскорбил тебя?» – сурово сдвинул брови Владислав Волчий.
Вилка улыбнулась воспоминаниям. – «С нежностью улыбнулась!» – потрясенно отметил князь, едва заметно покачав головой. «Нет. Он оказал мне великую честь своим приходом… и своей правдивостью… и своим доверием… Думаю, я была бы счастлива рядом с таким мужчиной».
«Так почему?..»
«Из-за нее. Его лисьей жрицы. Его Ванды. Из-за того, что твоя дочь не может быть второй, отец. Всегда второй. Всю жизнь второй. В сердце. В мыслях. На ложе. Ты сам воспитал меня такой. Прости».
Владислав хмыкнул. Прошелся взад-вперед по терему, поскрипывая сапогами и заложив большие пальцы могучих рук за широкий, богато расшитый серебром кушак. Поглядел на свою любимицу исподлобья: «И ничего нельзя сделать?»
Вия вскинула голову. На миг князю показалось, что глубокая зелень ее глаз сегодня особенно влажно блестит.
«Я… Я стану княгиней Лапекрасташа только в том случае, если его люди преподнесут мне как свадебный дар голову своей Лаппэ!» – срывающимся голосом выкрикнула девушка и, не оглядываясь на отца, выбежала прочь из комнаты.
Удар. И еще удар. Острый запах железа. Острый запах пота. Острый запах крови.
Прыжок. И еще прыжок. Лязг встретившихся клинков. Гул рассекаемого воздуха. Яростный хрип, переходящий в захлебывающееся бульканье.
Уход. И еще уход. Тянущая боль в мышцах, кажется, трещащих от немыслимого напряжения. Тяжесть, что наполняет мечи в обеих руках с каждым следующим ударом. Осознание собственной вины, разрывающее душу сотнями беспощадных крохотных коготков.
Воины Лапекрасташа бежали, не в силах сдержать яростный напор захватчиков. Бежали, поражаемые в спину. Бежали, слыша не исполненные свирепого восторга крики победителей, не хищный посвист стрел и дротиков, преследующий их, но лишь бешеный стук крови в ушах. Бежали, лишь теперь понимая, что их старейшины и князь, возможно, совершили непоправимую ошибку, дав короткий ответ послам Вилклаукаша: «Алчущий чужой головы – да убережет свою!» Позволив возмущению и гневу возобладать над разумом и холодным расчетом. Позабыв, что не незыблема власть людская над Лапекрасташем и заповедным лесом Лаппэ. Не спросив мнения лис. Не узнав волю родной земли.
А теперь земля эта курилась дымами десятков пожаров и щедро орошалась кровью.
И все же именно в лес Лаппэ бежали они – те, кто утратил мужество и веру. И именно там, на опушке этого леса, где совсем недавно – и так давно – его остановили, не пустили дальше лисы, князь их принимал свой последний бой.
Наверное, правитель Лапекрасташа был страшен в тот день. Покрытый кровью с ног до головы, с потухшими, мертвыми глазами, стоял он на пути захватчиков, широко расставив ноги, словно врастая подошвами в землю, которую подвел. Опустив до поры длинные тяжелые мечи в каждой руке. И воины Вилклаукаша остановились на миг, сбившись с шага, потому что каждый из них был жив, переполнен жизнью и столь желанной победой, налит ими до краев.
А против них стоял мертвец. Человек, которому нечего терять. Уже нечего.
И, салютуя обреченному врагу, в оглушительной тишине взлетели к бледному, точно выгоревшему небу мечи и топоры. А потом первый из бойцов Владислава шагнул вперед, изготовившись к бою, и мечи в руках князя ожили, запев торжествующую песню.
…Шестой противник, уже умирая, все-таки дотянулся до него, глубоко вспоров мышцы ниже ребер. Рванувшую тело боль Мечислав принял почти с облегчением. Навалясь на вонзенные в землю мечи и натужно, с клекотом втягивая легкими странно густой воздух, он ждал седьмого. Того, кто поставит точку в этом бою и в этой войне. А люди Земли Волков, похоже, никак не могли решить, кто из них достоин этой чести. Но прежде, чем они определились с выбором, в ушах князя зазвенел отчаянный крик, сотканный из бесконечной любви и муки:
«МЕЧКО!!! ЛЮБИМЫЙ МОЙ!!! БЕГИ!!!»
И тогда князь Лисьего края разжал ладони, выпуская скользкие от крови рукояти мечей, впервые в жизни повернулся к врагу спиной и побежал.
* * *Преследователи, замешкавшись лишь на мгновение, бросились за ним, но через несколько шагов поняли, что гнать больше некого. Остались окровавленные тела на траве, осталось брошенное оружие. Остались еще звучащие на пределе слуха стрелы, впившиеся в истекающие нагретой смолой стволы сосен. Но последний живой защитник лисьего леса исчез. Истаял в горячем воздухе.
Еще оглушенные гулом крови в ушах, захватчики остановились, озираясь. Но лес был тих и пуст. Молчали птицы, молчали звери, лишь вдалеке слышался протяжный скрип рассохшегося дерева. Тишина сгустилась над головами чужаков, и они замерли, медленно, точно не веря в случившееся, опуская мечи.
Мечислав не сумел пробежать и десятка шагов. Силы оставили его, и он рухнул лицом в траву. И тотчас мягкие теплые руки подхватили его, заставляя подняться.
– Идем, Мечко! – в голосе слышалась мольба. Лаппэ остановила время на поляне лис, но поднять князя с земли бросилась не она, а Ванда. Любимая. Родная. Настоящая. На пределе сил заставляющая его жить.
Совсем рядом тявкнула лиса, затем вторая.
– Я не оставлю его здесь, – не оборачиваясь, ответила им жрица. – Знаю, пора, но не могу оставить его… Еще несколько мгновений. Дайте мне совсем немного…
Время, замершее по велению лисьей жрицы, начало медленно оживать. Тягуче потекли минуты.
– Земле нужны силы, я знаю. И я дам их – столько, сколько необходимо. Только позвольте мне спасти ее господина. Перед вами хозяин Лапекрасташа! Слышите?!!
Ванда ждала чего угодно – грозного тявканья, рычания. Ждала, что безжалостные лисьи зубы вот-вот вцепятся в ее одежду и тело. Но ей ответила тишина. Удивившая лесную жрицу почти настолько же, как и чужаков, застывших на поляне.
Но удивляться, радоваться, благодарить – на все это сейчас не было времени. Ванда торопливо рвала остатки рубахи, ощупывая раны Мечислава, и под ее ладонями они начинали затягиваться. Князь застонал от боли, и жрица закрыла ему рот поцелуем, гася разом и этот стон, и собственный крик из-за стремительно покидающих ее тело сил. Не стон – едва уловимое его эхо могло пробиться через лисий морок и навести преследователей на их след, когда колдовство рассеется.
Ванда сняла с плеч плащ и укрыла им Мечислава, растерла в холодеющих ладонях пучок травы и рассыпала по плащу. Говорят, чутью воинов Владислава завидуют даже собаки, но сейчас, даже прибегни преследователи к их помощи, им не отыскать князя Лапекрасташа, пока он не придет в себя и не поднимется сам.
А пока две древние силы – магия земли и магия любви – врачуют раны господина, его враги узнают силу Лисьего края. Силу, платой за которую станет последняя охота Лаппэ.
Ванда поднялась, заставив себя не смотреть на скрытого плащом князя, заплела волосы в тугую косу и закинула ее за плечо. Взглянула на запястье, на котором блеснул золотом браслет. Повинуясь последнему порыву, сняла украшенную лисьими знаками золотую полосу, прижала к губам и вложила в руку Мечиславу. Пальцы князя тотчас сомкнулись, словно за соломинку, цепляясь за теплый узорчатый металл.
– Я готова! – прозвучал в плотной колдовской тишине ровный и чистый голос.
Время зазвенело сталью, раскручиваясь, оглушая гомоном перепуганных птиц, шумом ветра в траве. Чужаки, бранясь, закрутились на месте, озираясь, пытаясь понять, что произошло. Но еще клокотавший в их груди охотничий азарт тотчас подсказал, куда направить взгляд.
Она убегала. Плескался по ветру лисьим хвостом белый подол. Мелькали обнаженные ступни, по которым хлестал пушистый кончик расплетающейся косы. Загонщики неслись по лесу, не разбирая дороги, словно ведомые древним чутьем первых охотников этой земли, уходя все дальше от поляны, где, укрытый плащом, спал раненый князь.
Она бежала легко и почти неслышно, словно и не касались травы босые ноги. И первая, второпях наложенная на тетиву и пущенная почти наугад стрела прошла мимо, впилась со шмелиным гудением в сосновый ствол возле ее правого плеча. Чужак остановился, выровнял дыхание, выцеливая среди мешанины листьев молочно-белое платье. И на выдохе спустил тетиву.
Хватило бы и ее, этой единственной стрелы. Но ведомые хищным азартом воины не поверили быстрой смерти лесной жрицы. В непостижимой ярости они рубили мечами неподвижное тело, как рвут добычу дикие псы, распаленные гоном, словно пытаясь выместить на мертвом досаду на ускользнувшее без муки живое.
Под их ногами впитывала жертвенную кровь земля Лапекрасташа.
* * *Никто – ни чужие, ни свои – не сумел бы сказать, как это произошло. Да это было и не важно. Главное, что жалкие остатки войска Вилклаукаша повернули назад и спустя три дня навсегда покинули Лисий край. Кто-то рассказывал странное, кто-то страшное. Уцелевшие воины Владислава все больше молчали да хватались за обереги, едва заметив в час заката рыжий отблеск в листве.