Под их ногами впитывала жертвенную кровь земля Лапекрасташа.
* * *Никто – ни чужие, ни свои – не сумел бы сказать, как это произошло. Да это было и не важно. Главное, что жалкие остатки войска Вилклаукаша повернули назад и спустя три дня навсегда покинули Лисий край. Кто-то рассказывал странное, кто-то страшное. Уцелевшие воины Владислава все больше молчали да хватались за обереги, едва заметив в час заката рыжий отблеск в листве.
И никто из тех, кто вышел из леса живым, кто избежал жуткой смерти от корня и ветви, лозы и трясины, клыка и когтя, не мог ответить, почему они не смогли, не сумели – а может, не осмелились – унести с собой голову лисьей жрицы.
Раненого князя отыскали спустя сутки, как он пропал. Отыскали случайно – какая-то девчушка, что пряталась в лесу от чужаков, набрела на него. Споткнулась о тело, до самого подбородка накрытое плащом, словно состоящим из одних только одуряюще пахнущих цветов и трав. А к вечеру того дня отыскали и то, что осталось от Лаппэ.
Еще четверо суток Мечислав пролежал в бреду, и старый Витольд уже не раз отзывал в сторону то одного, то другого лекаря, обиняком выспрашивал, отводя взор, не пора ли присмотреться к молодым наследникам родовитых семей? Кто из них больше подойдет на роль нового господина Лапекрасташа? Лекари разводили руками, повторяя, что с такими ранами князь давно должен быть мертв, а раз жив – на то воля земли.
Кто-то из старейшин предложил отправить посланца к лисам, но осекся под тяжелыми взглядами. И лисам нужно время – оплакать своих мертвецов и выбрать новую жрицу.
Так и шептались над одром князя долгие четыре дня, а на пятый Мечислав распахнул глаза, словно вынырнув из бездонного омута, и попросил воды. Захлопотали, побежали за кубком. Кто-то, не утерпев, взахлеб принялся рассказывать, как, поджав серые хвосты, текли восвояси чужаки.
Мечислав, оглушенный поднявшейся суматохой, потянулся за кубком. С трудом сдержав стон, разжал онемевшую руку. В ладони остался алый с синевой круглый след. Измятая полоска золота, исчерченная защищающими знаками, упала на меховое одеяло, скользнула по нему и звякнула об пол. Гул голосов точно обрезало об острый край наступившей тишины. Мечислав посмотрел на свою ладонь – и забыл, как дышать. Не проходил воздух в легкие, сдавленные нежданной болью. Князь невольно сжал руку в кулак, потер широкую грудь, силясь выдавить хоть слово.
Наконец прохрипел: «Как?..»
Обступившие княжеское ложе виновато отводили глаза, не зная, что ответить.
* * *Он кричал, в кровь разбивая кулаки о стволы равнодушных деревьев.
Он плакал, сотрясаясь всем телом, отчаянно прижимаясь щекой к влажному изумрудному бархату мхов.
Он звал, срывая горло, и беспощадное эхо повторяло за ним вновь и вновь, способное навсегда оглушить непричастного, услышавшего этот безумный, исступленный зов.
«Ванда! Ванда!! Ванда!!! Не хочу! Не могу! Только не такой ценой, не такой! Зачем мне жизнь без тебя?! Зачем солнце, если в нем нет твоего тепла? Зачем снег, если в нем не блестят твои глаза? Зачем ветер, если он не пахнет тобой? Зачем? Зачем? Зачем?..»
Лес молчал. И с каждым мгновением Мечислав все больше осознавал, что ни одному живому существу в нем нет дела до гнева лапекрасташского князя, до его отчаяния. Что осины трепещут лишь от ветра, а по осени плачут кровавыми слезами просто потому, что устали от веса собственных листьев. Что стон человека, раненного судьбой, и сосны, пережившей бурю, для леса всего лишь звук, один из тысяч.
Лисы знали это лучше, чем люди. Может, потому ни одна рыжая тварь и не вышла к князю, пока он звал, кричал, рвал полуденную раскаленную тишину словами обиды и боли.
Мечислав развязал тесьмы плаща – ее плаща, осторожно свернул, положил сверху на полотно браслет, след от которого до сих пор темнел у него на ладони, и двинулся к ближайшей, заходящейся от едва различимого ветерка осине, чтобы оставить у ее корней последние подарки Ванды.
Может, князь еще не оправился от ран, а может, душевная боль притупила чувства, но он не услышал, как появилась лиса. Огненно-рыжий зверь толкнул его под руку острой мордой, заставляя крепче сжать в руке последние напоминания о любимой. Нырнул под колени, заставляя сделать шаг в сторону поляны.
Мечислав оттолкнул навязчивую тварь, положил под осину плащ, развернулся и тяжело зашагал прочь.
Витольд встретил его на крыльце. Пожалуй, впервые в жизни князь видел тревогу на всегда спокойном лице старика. Остальные старейшины толпились в зале. Никто так и не решился заговорить сразу. Мечислав вошел и двинулся мимо них, надеясь, что совет не станет сейчас заговаривать с ним ни о чем важном. Еще звучало в его ушах эхо леса, и кто-то усталый внутри нашептывал горькие вопросы: «Зачем вы оставили мне жизнь, но забрали душу? Что еще нужно вам от меня, тени лисьего леса?..»
Словно ища ответ в чистой лазури неба, Мечислав остановился у открытого окна.
Витольд махнул остальным, и старики поспешно покинули зал, а сам глава совета подошел к князю, положил сухую руку ему на плечо.
– Лисы прислали весть. Они выбрали новую Лаппэ и хотят, чтобы ты пришел на ковер из листьев.
– Я знаю! – на выдохе прохрипел князь, изо всех сил желая лишь одного – чтобы старик убрал свою сухую как пергамент руку и убрался прочь сам. Пусть хоть сегодня никто не говорит ему о проклятых тварях из леса. Воспоминание о прикосновении рыжего меха словно жгло кожу, и Мечислав, не сдержавшись, принялся остервенело скрести ногтями этот невидимый след. – Я знаю, и я никуда не пойду.
Витольд постарался скрыть удивление:
– Хорошо, что ты знаешь. Значит, земля все еще принимает тебя, князь. Ведь мне не нужно напоминать тебе, как мы виноваты перед нею. Не Лапекрасташ и его лесные боги привели волков Владислава на эту землю – наша с тобой гордыня. За нее заплатил народ и… Лаппэ. А еще я помню, что земля, а не мы с тобой, Мечко, указали врагу его собачье место.
– Не называй меня так, старик! – огрызнулся Мечислав, понимая, что Витольд прав. По его вине в каждой семье Лисьего края ныне справляют тризну. По его вине погибла Ванда. Нужно было не бросаться гневными словами, а скакать к проклятой гордячке Вие и ее отцу, уговаривать, лгать, в ногах валяться. Сколько жизней спасла бы эта ложь! Но даже знай он тогда, как все обернется, сумел бы предать Ванду ради спасения своего народа? Ради ее спасения?
А что теперь? Предавать ее память? Как он сможет войти на ее поляну, зная, что там ждет другая женщина? Какая-нибудь напуганная селяночка, которую безжалостные, лишенные сердца и сострадания рыжие твари выбрали своей вестницей? Как сможет бежать за ней, когда сердце, разум, душа велят бежать прочь? Не оглядываться. Не возвращаться…
Витольд стоял рядом, следя за тем, как мечутся тени на княжеском лице. Потом медленно убрал руку и так же неторопливо пошел прочь, едва слышно прошептав:
– Значит, Лаппэ… Ванда ушла напрасно…
Первым порывом Мечислава было убить старика. Одним движением меча снести его плешивую голову или схватить главу совета за горло и сжимать, пока тот не перестанет хрипеть и дергаться. Ведь это он, надменный, едва не лопающийся от собственной важности, сообщил ему решение старейшин. Он первый произнес проклятое имя Вии из Земли Волков. Какое право имеет он сейчас говорить о Ванде?!
Мечислав сжал кулаки, бросил взгляд на старика и понял, что не причинит ему вреда. Не старый Витольд заставил его скакать к Волчьей Княжне.
– Я вернусь в лес, – произнес князь чужим, хриплым и мертвым голосом, выдавливая из себя слова, как засевший глубоко в теле иззубренный наконечник стрелы.
– Земля благосклонна к тебе! – взволнованно заговорил Витольд, торопясь и от волнения проглатывая окончания слов, будто не веря в счастье. – Иначе они не прислали бы посланца так скоро…
Он говорил еще что-то, но князь вышел, не оглядываясь. Широким шагом прошел через двор, перепугав какую-то дворовую девушку у колодца. Снял с ее коромысла ведро студеной воды, опрокинул на свою гудящую голову и долго стоял так, одной рукой опершись на колодезный сруб, а другой отирая с лица влагу.
* * *Лисы встретили его настороженно. Навстречу вышли лишь две или три, хотя среди густой листвы подлеска Мечислав приметил еще около дюжины. Князь поклонился и пошел вперед, стараясь разглядеть белое пятнышко платья.
Ярость вновь темной волной поднялась в душе, грозя багровой пеленой затопить сознание, когда он увидел на новой Лаппэ знакомый плащ. Чересчур длинный и свободный для маленького хрупкого тела, он стелился по траве, а на тонкой ручке тускло поблескивал едва держащийся браслет с лисьими знаками.
Он даже не сумел разглядеть ее толком. Приметил только светленькие золотистые брови да усеянный конопушками покрасневший носик. Маленькой жричке было не больше семи. Она то и дело всхлипывала и вытирала глаза рукавом, все не решаясь посмотреть на гостя.
Мечислав уже готов был развернуться туда, где сверкали в чаще десятки лисьих глаз, и высказать проклятым тварям все, что наболело на душе. Что не станет он, даже ради своего народа и милости богов, гнать по лесу девочку, которая годится ему в дочери…
И остановился, точно налетел с размаха на невидимую стену. Девчушка подняла на него заплаканные серые глаза, полные страха, дрожащими руками откинула с головы капюшон. Две тоненькие рыжие косички ручейками стекли по плечам на ритуальное снежно-белое платье.
Лаппэ растерянно глянула на лис, а потом развернулась и побежала, путаясь в подоле. Князь, подхватив скользнувший на землю плащ, кинулся за ней, и скоро, в несколько шагов, догнал беглянку. Подхватил на руки, прижал к себе, жадно вдыхая такой знакомый, такой дорогой запах.
– Не бойся меня, родная! – Мечислав прижал дрожащую Лаппэ к груди, завернул в плащ. Прижался губами к золотистой макушке – крепко, до боли, так же крепко сомкнув веки. Но горячее, соленое счастье прорывалось наружу и капало, капало на нежное, теплое, пушистое золото. А князь все шептал: «Сердце! Сердечко мое!» И чувствовал, как быстро-быстро, отчаянно стучится что-то в его грудь, мягко проникает под кожу, навсегда сплавляясь воедино с его собственным измученным до предела естеством. Что-то, чего не сдержать ни щиту, ни броне. Что-то, что отныне позволит ему жить и быть счастливым, как хотела Ванда…
Не отпуская девочки, он двинулся обратно к поляне, каждую секунду ожидая нападения. Лисы следили за ними, бесшумно перемещаясь совсем рядом, за редкой завесью ветвей.
Князь миновал поляну.
Лисы без единого звука последовали за ним.
Князь вышел на просеку и прибавил шагу.
И снова эху его шагов ответила только тишина.
Тогда он побежал, прижимая к себе свое маленькое сокровище. Бежал, пока не кончился лес, пока не стало понятно, что погони не будет.
Мечислав оглянулся. Лисы стояли в тени осин, так что солнечные лучи, проникая сквозь листву, зажигали на огненном мехе сполохи червонного золота. Он впервые поразился тому, сколько их. Казалось, лес был наполнен рыжими отблесками.
Лисы молчали.
Словно признавали за Мечиславом право забрать из заповедного леса самый дорогой подарок Лаппэ…
* * *Старейшины никогда не шли против воли леса, и маленькую рыжую Сауле очень скоро признали наследницей княжества. Каждую новую луну отец отводил ее на священную поляну и подолгу стоял на краю, вслушиваясь в тихий разговор леса.
Боги по-прежнему хранили Лапекрасташ. Так продолжалось много лет. Мечислав позволил дочери самой выбрать мужа, и старейшины вновь не воспротивились решению вестницы леса.
Мечко Счастливый, как прозвали его окрестные князья, ушел из жизни не в бою, хоть, может, втайне жалел об этом. Он проснулся душной летней ночью, какие случаются, когда в воздухе уже слышится неуловимое дыхание осени. Подошел к окну, потирая покрытой шрамами рукой грудь, словно так ему становилось легче дышать. Распахнул ставни.
На мгновение ему показалось, что кто-то зовет его. Князь выглянул во двор, но там было тихо и пусто. Небо зазеленело на горизонте, и первая утренняя птица засвистела в кустах жимолости. Мечислав оперся руками о подоконник и стоял неподвижно, глядя, как из зеленого небо становится золотым, как первый луч нового дня проникает между вершинами сосен.
Потом он закрыл глаза.
А когда открыл их вновь – перед ним был не княжеский двор, а устланная золотой листвой просека. Запахи леса, те, что он так хотел забыть, опьянили, наполняя тело новыми силами. И крупный седой лис рванулся вперед с заливистым призывным тявканьем, которое тотчас подхватило эхо.
Впереди среди листвы мелькнуло огненное пятнышко. Из тысячи лесных запахов выделился один, заставивший Мечко – нет, того, кто раньше был им, – в несколько скачков вылететь на поляну ровно в тот момент, чтобы заметить, как скрывается за сосновым стволом пушистый хвост его подруги.
Она убегала, изредка оборачиваясь, сверкая желтым глазом. Дразня, нарочно разжигая в нем древний инстинкт хищника. И он снова шел на манящий терпкий запах живого, животного, сладковатый и горячий, летел в хрустальной прохладе осени, ведомый лишь одним желанием – больше не отпускать никогда.
Весь лес принадлежал им, весь мир. И если раньше у обоих был он, Лисий край, то теперь, за краем, не осталось ничего, что могло заставить их хоть на мгновение потерять друг друга из виду.
Лисичка неслась огненной стрелой, дразня, распаляя своего преследователя, то позволяя ему бежать совсем рядом, то вновь устремляясь в чащу. Но седой лис настигал ее, нежно прихватывая клыками рыжий мех, и они катились по траве, рыча и скуля. И красное золото сплавлялось с белым…