– Но ребята из медиагруппы…
– Я отлично знаю, что могли наговорить тебе эти умники. Что их мало, а российских газет много, что переводчики не успевают обрабатывать телевыпуски новостей, что в Интернете появляется множество новых изданий. – Пратт все-таки обернулся, расплатившись за это неприятным хрустом позвонков. – Но это их проблемы, Джоан. А с сегодняшнего дня и твои тоже. Или ты поставишь медийщиков на место, или потеряешь место сама. Объяснить тебе, чем это обернется лично для тебя?
– Нет необходимости, сэр, – сказала побледневшая секретарша.
Пратт понял, что она своего добьется. Не для того девушки проводят молодость в закрытых колледжах, чтобы перечеркнуть свою карьеру на начальном этапе. Сегодня же Джоан пройдет по всем инстанциям и заставит виновных в нарушении регламента выполнять свои обязанности должным образом. А как же иначе?
Не то чтобы Пратт до мелочей вникал во все эти ежедневные сводки новостей, но ему необходимо было чувствовать веяния в далекой России. Это помогало настроиться на нужный лад. Кроме того, уже один только порядок подачи новостей на ТВ позволял определить изменчивый политический курс Кремля. Например, если в заключительном сюжете дают репортаж о вручении «Оскаров», то Москва и Вашингтон не видят причин для разногласий. Если же всплывает грязная история об избиении родителями приемного русского мальчика, то жди осложнений. Нормальное явление, впрочем. Чего, как не осложнений, ожидать от заклятых врагов, прикидывающихся закадычными друзьями?
* * *Усевшись в кресло, Пратт поместил корреспонденцию на правый угол стола, а перед собой положил два маркера и целлулоидную папку с ярлыком, гласящим: «Штормовые отряды. Подлежит возврату в сектор А12».
Всего секторов в Оперативном директорате насчитывалось сто с лишним, а работали в нем около 8000 человек, большинство из которых никогда не бывали в Лэнгли. Огромный отдел занимался добычей и первичной обработкой сведений, которые впоследствии передавались непосредственно в Разведывательный директорат. Артур Пратт ведал завершающим этапом отсева. В его функции входило изучение материалов на предмет подлинности и достоверности. До 1991 года его подразделение занималось исключительно Советским Союзом, затем сфера деятельности сузилась до Восточной Европы, наконец, Пратту пришлось переориентироваться на всю Россию, Ближний Восток и Северную Африку. Это нисколько не отразилось на качестве его работы. Под его началом находилось достаточное количество специалистов по конкретным странам и регионам. Эти парни знали свое дело.
В папку была вложена аэрографическая карта Нижегородской области, краткое резюме по программам «Харп» и «Сура», а также сокращенный вариант досье на Виталия Валентиновича Верещагина. Все это было Пратту известно досконально. Как и текст письма, возвращенный после повторной обработки экспертами.
Ничего особо важного они не откопали, просто сделали некоторые разъяснения в соответствии с запросами. Так, неизвестный тезка Владимира Александровского оказался советским поэтом Маяковским, «сабантуйчик» – пирушкой, а «физия» – производным от физиономии.
Первый вопрос, которым задался Пратт, звучал так: а возможно ли, чтобы один русский ученый не помнил отчества другого? Ведь русские относятся к своим полным именам весьма щепетильно, а на работе у них приняты официальные обращения. Вместе с тем Верещагин и Александровский общались только в молодости и сравнительно недолго. Так что незнание отчества вполне допустимо. Более того, оно косвенно свидетельствует о том, что послание писалось искренне и импульсивно.
Пратт пометил первый абзац желтым цветом, перечитал следующие два и, поколебавшись, снова пустил в ход желтый маркер. Слегка настораживало отсутствие грамматических ошибок в тексте, что было странно для нетрезвого человека. С другой стороны, Верещагин славился энциклопедическими познаниями и вряд ли был пьян по-настоящему. Слегка во хмелю, как говорят русские. Отсюда кураж и вольные обороты речи: «назюзюкался», «ноздря к ноздре», «глотайте пыль», «техника в руках дикарей».
Последнее выражение слегка покоробило Пратта, всегда относившегося к русским свысока. Это они являлись для американцев дикарями. Опасными, изобретательными, коварными, непредсказуемыми, но – дикарями, варварами. Оказывается, в их сознании произошли перемены. И от Артура Пратта во многом зависит, закрепятся ли они или же будут подавлены новыми комплексами вины и неполноценности.
Золотая молодежь? Человеческий фактор? Патриотизм? Все это пустые звуки. Как бы ни хорохорился Верещагин, на самом деле он завидует бывшему однокашнику. Это читается между строк, это ощущается по общему задиристому тону письма. Ключевая фраза самого большого абзаца: «Стыдно и гадко». Она адресована Александровскому, однако, скорее всего, стыдно и гадко самому Верещагину. У него просто не хватает мужества сбежать из России. Он боится за сына, за жену, за собственную шкуру. Это отравляет его существование. Невозможно жить, постоянно делая хорошую мину при плохой игре. Трудно засыпать, корчась от зависти, изнывая от невозможности получить то, что принадлежит тебе по праву. Вот главная причина агрессии, исходящей от Верещагина.
Пратт усмехнулся, но тут же нахмурился. Ненависть – самая грозная сила на земле. Никакие ядерные взрывы, никакие тайфуны и извержения вулканов не способны сравняться по мощи с обычной человеческой ненавистью. Русские были долго ущемлены в своей гордости и теперь во что бы то ни стало стремились поднять головы. Пройдет два года, как пишет Верещагин, и они получат в свое распоряжение опаснейшее оружие, от ударов которого не защититься базами на границах России. Сколько разрушительных ураганов способна выдержать Америка, прежде чем обездоленные взбунтуются, а черные возьмутся за ножи и пистолеты? Новый Орлеан показал, что от локальной трагедии до общенациональной катастрофы – рукой подать. Создатели «Суры» прекрасно осведомлены об этом. У них действительно появился шанс…
Но воспользоваться им русские не успеют.
Отложив желтый маркер, Пратт вооружился красным и начертал в правом верхнем углу письма аккуратный треугольник. Это означало, что Оперативный директорат не только подтверждает достоверность документа, но и призывает отнестись к нему со всей серьезностью.
Рядом с треугольником возникли красный восклицательный знак и латинская буква «А». Они были равнозначны рекомендации продолжать операцию «Storm Troops» в режиме повышенной активности или «экшн плюс», как говорили на сленге Лэнгли.
Велев секретарше отправить досье по назначению, Пратт занялся изучением личности русского разведчика, ведущего контригру в Каире. Его звали Максим Галатей. Самая свежая информация об этом человеке поступила ночью. Это была обычная записка, написанная от руки и отснятая на ксероксе. Две страницы с множеством допущений и минимумом фактов. Однако из любого документа можно выудить что-нибудь полезное, и Артур Пратт терпеливо выуживал. Штришок за штришком, крупицу за крупицей. Предстояло решить, использовать ли Галатея в интересах ЦРУ или убрать с дороги. Размышляя над этой проблемой, Пратт увлекся ею до такой степени, что пропустил время ланча.
Глава восьмая
Египет, Каир, Цитадель Саладина,26 мая, вечерНесмотря на все усилия Беликова, Сашу Горовца выпустили из тюрьмы только на исходе вторых суток. Первое, что он спросил, усевшись в автомобиль, это:
– Вода есть?
Вторая фраза прозвучала так:
– Почему вы так долго возились? Я уж решил, что сгнию в этой вонючей каталажке. Ни помыться, ни даже напиться.
Беликов осторожно потянул носом и убедился, что от спутника не пахнет ни потом, ни мочой, ни тухлой баландой. Все правильно. Какие бы басни ни рассказывал Саша про египетские застенки, основной срок своего короткого заключения он отбывал в довольно комфортабельных условиях.
– Били? – спросил Беликов, трогая машину с места.
– Ограничивались тумаками и подзатыльниками, – ответил Саша, с сопением отрываясь от бутылки «Бонаквы». – Но одни их тюремные робы чего стоят! Такое впечатление, что тебя одели в пижаму, в которой до тебя скончались человек сто от малярии. А жратва? Один сплошной клейстер неизвестного происхождения. Ни телевизора, ни газет, ни прогулок. Я думал, что свихнусь в этом вольере.
– Издержки производства, – неопределенно хмыкнул Беликов.
Прежде чем ответить, Саша, не отрываясь, осушил бутылку.
– Ох и вредное оно, производство, – сказал он, отдуваясь. – Приплачивать бы надо.
«Приплатят». Невысказанная мысль заставила Беликова улыбнуться. Он молча направил машину в узкий проулок, завешенный простынями. Порой они шлепали по лобовому стеклу, оставляя на нем влажные пятна. Сзади истошно вопили женщины и стелилась по мостовой облезлая дворняга, норовя вцепиться зубами в колесо.
– Мы на тропе войны? – предположил Саша, отметив сложность маршрута.
– Береженого бог бережет, – уклончиво ответил Беликов, поглядывая в зеркало заднего обзора.
«Крайслер», одурманив собачонку сизым выхлопом, выехал на параллельную улицу, где чудом разъехался с черно-белой колымагой такси, а несколько минут спустя был вынужден затормозить перед маленьким, как кролик, осликом, запряженным в немыслимо огромную повозку с почти мельничными колесами. Загорелый возница, восседающий на пирамиде из грязных мешков, жевал лепешку и слушал оглушительный арабский рок, выдаваемый стереодинамиками магнитофона.
– Убери животное, – потребовал Беликов по-арабски.
– Resting, – лаконично пояснил возница. – Отдыхать, отдыхать.
– Дай ему фунт, – посоветовал Саша.
Это было что-то около двадцати центов, но Беликов заартачился:
– Пятидесяти пиастров будет достаточно, – заявил он, выгребая мелочь из кармана.
Возницу предложение оскорбило, в результате чего ослик пошире раздвинул ноги и опустил голову до самой земли. Пришлось отдать не фунт, а целых пять. Вернувшийся за руль Беликов выругался, а вскоре был вынужден платить новый оброк, но уже не владельцу осла, а мотоциклисту, везущему в коляске целый выводок цыплят. Он носил тонированный космический шлем и длинную рубаху-галабею и за право проезда содрал с путников десять фунтов.
Наконец «Крайслер» вырвался на простор, чтобы увязнуть в автомобильном заторе, посреди которого дирижировали полицейские. От рева автомобильных гудков заломило в висках.
– Я должен буду залечь на дно? – спросил поморщившийся Саша.
«А что, – подумал Беликов, – неплохая идея. На дно. С парой гимнастических гантелей на ногах. Но не сейчас. Попозже».
– Поговорим об этом не здесь, ладно? – улыбнулся он, одновременно изобразив немой укор взглядом и бровями.
– Извини, – сказал Саша. – Просто все эти дни даже словом перекинуться было не с кем.
– Да? – вежливо удивился Беликов, снимая «Крайслер» с тормозов.
– Египтяне способны спать сутки напролет. Мой сокамерник с утра до вечера лежал на полу лицом к стене. Если бы не мухи, его можно было бы принять за труп.
Беликов передернулся. Ему приходилось видеть трупы, и он хорошо знал, во что они превращаются на жаре. Отвратительные бледные бурдюки, грозящие лопнуть при малейшем прикосновении. Жуткое зрелище.
– Мухи? – тупо переспросил Беликов. – При чем тут мухи?
– Этот тип просыпался лишь для того, чтобы наловить полную пригоршню мух, – пояснил Саша, – а потом сосредоточенно обрывал им крылышки. Три раза в день тюремщики давали ему анашу. Он выменивал курево на плетеные чехольчики для шариковых ручек. Предприимчивый малый.
– Ты бы тоже мог заняться полезным трудом.
Беликов ухмыльнулся. Саша насупился.
– Издеваешься? – спросил он. – А вот мне, представь, не до смеха. Знаешь, как выглядит суд, который выносил мне оправдательный приговор? Три усатых дядьки, похожих на членов военного трибунала. Заседание велось на арабском языке, но судьи тараторили так быстро, что было трудновато сообразить, отпускают меня на свободу или оставляют за решеткой. Обвиняли меня не просто в драке, а в тяжком преступлении против народа Египта. Звучит? Уголовное дело № 1789/ 2008.
– Его закрытие обошлось казне в три тысячи долларов, – вздохнул Беликов. – Но все позади.
– Позади, – согласился Саша, откидываясь на спинку сиденья.
«А вот и нет», – мысленно возразил ему Беликов.
* * *На подъезде к месту «Крайслер» едва не врезался в мотоцикл, владельцу которого вздумалось бросить руль, чтобы жестами выразить восхищение какой-то блондинке, переходившей дорогу.
– Господи, как же я хочу домой! – воскликнул Беликов с надрывом.
Такая горячность была объяснима. Возвращение на родину в обозримом будущем не предвиделось. В необозримом – тоже.
– В гостях хорошо, а дома лучше, – подтвердил Саша, выбираясь из машины. – Зачем мы приехали в Цитадель? Со мной хочет встретиться Галатей?
– Хочет, – кивнул Беликов, включил электронные запоры «Крайслера» и добавил: – Но сперва побеседуем с глазу на глаз.
– Почему здесь?
– Почему нет?
Саша посмотрел на желто-розовый горизонт с алым солнечным шаром и отстраненно подумал, что было бы обидно умереть под этим неописуемо красивым и непередаваемо чужим небосклоном. Впрочем, умирать обидно везде и всегда. Окружающий антураж не имеет значения.
– Насколько мне известно, – сказал Саша, – здесь вотчина наших американских друзей.
– Крепость большая, – подмигнул Беликов. – Всем места хватит.
«Большая» – это было явное преуменьшение. Цитадель, считающаяся главной достопримечательностью Каира, была огромной. В двенадцатом веке, когда началось ее строительство, Саладин планировал возвести стены вокруг всего города до берегов Нила. Замысел так и не был осуществлен, но сооружение получилось внушительным. Внутри крепости помещалось множество казарм, складов, дворцов, мечетей.
– Только не веди меня в мечеть султана Хасана, – шутливо взмолился Саша. – Как только я попадаю внутрь, мне хочется запеть «Аве, Мария».
– С какой стати? – наморщил лоб Беликов.
– Акустика. Ты любишь эхо?
– Я не люблю эхо, а мусульмане не любят шумных иностранцев. Как-то одному россиянину вздумалось отколупнуть кусочек от Алебастровой мечети, ну, чтобы убедиться в том, что она действительно алебастровая…
Последовала многозначительная пауза.
– И что? – не выдержал Саша.
– Чуть не получил пожизненное, – с удовольствием произнес Беликов. – Оправдательный приговор обошелся ему…
Он вздрогнул, наткнувшись взглядом на черную фигуру, преградившую дорогу. Судя по хламиде и большим влажным глазам, это была женщина. Волос и лица у нее практически не осталось. Глаза и оскаленные желтые зубы. Плюс к этому рука, протянутая за милостыней. Скрюченная и тонкая, как птичья лапа.
Саша и Беликов одновременно полезли в карманы за мелочью, но заставить себя вложить деньги в раскрытую ладонь не сумели. Один положил подношение у ног уродливой нищенки. Второй предпочел монеты бросить, и они со звоном покатились по булыжникам.
– Тсэнк ю, – клацнула зубами женщина с черепом вместо головы. – Гуд лак. Би кар-рефул.
Визгливо засмеявшись, она присела, чтобы собрать монеты.
Облившиеся ледяным потом мужчины поспешили прочь, опасливо оглядываясь на ходу. Пожелание удачи прозвучало как проклятие, а призыв быть осторожными наполнил сердца ноющей тяжестью.
– Душно, – пожаловался Беликов, ослабляя узел галстука.
– Душно, – поддакнул легко одетый Саша.
Он хотел сказать, что, наверное, ночью будет гроза, но осекся. В Каире не бывает гроз. Только томящее предчувствие их да вспышки далеких зарниц. И никуда от этого ни деться. Проклятый город. Проклятая работа.
Они пристроились за вереницей пестро одетых негров, ошалело косящихся на каждую белую женщину и даже на эмансипированных египтянок, не носящих паранджу. «О! – постанывали африканцы. – О! О!»
«Вот кому действительно душно», – подумал Саша, проходя сквозь рамку металлоискателя. При этом он неотрывно следил за своим имуществом, выложенным на стол. Тот, кто собирается побывать в Цитадели, должен проявлять не меньшую бдительность, чем сами полицейские на входе. Иначе можно запросто остаться без денег или мобильника. Саша подозревал, что комедия с досмотром придумана специально для того, чтобы обирать доверчивых иностранцев. А однажды он был свидетелем того, как полицейские не пропускали в крепость молодую женщину в джинсах. Они требовали, чтобы она разделась, отказываясь признавать, что детектор звенит, реагируя на металлические заклепки. В какой-то момент она заколебалась, взявшись за пуговицу, и у полицейских глаза вылезли из орбит. Продолжи женщина начатое, они бы скончались на месте от апоплексического удара.
– Давненько я не стаивал в очередях, – признался Беликов, присоединившись к Саше. – Помнишь, что творилось в Москве, когда завозили колбасу, водку или модные шмотки? СССР следовало уничтожить уже за один только постоянный дефицит всего и вся.
– Так они и сделали, – пожал плечами Саша, не уточняя, кого имеет в виду. – Но сначала была перестройка с ее пустыми прилавками, а потом уж все остальное. Разозлили народ, пошуршали перед носом демократическими газетками, отвели глаза, заморочили головы и подвели к пропасти.
– Ты говоришь так, словно жалеешь о Советском Союзе.
– Да ни о чем я не жалею, – спохватился Саша. – После драки кулаками не машут.
– Машут, – возразил Беликов. – Дураки.
Они миновали мечеть Мухаммеда Али, воздвигнутую, разумеется, не в честь знаменитого боксера шестидесятых. За ней обнаружился тихий безлюдный дворик с выщербленным мозаичным полом и резной оградой. Из мечети доносился невнятный гул голосов.