Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152 - Электрон Приклонский 33 стр.

Освобожден Могилев-Подольский.

Наши войска уже в Черновицкой области.

А наш 2-й Украинский фронт вышел на госграницу по реке Прут, северо-западнее Калинешты. Отличились войска 27-й армии.

Форсирован Днепр, и освобожден город Бельцы в Молдавии.

Сегодня день рождения Альки – хозяйкиной дочери. Ей исполнилось шесть лет. И мы решили по этому поводу устроить если не банкет, то попросту вечеринку. Для этого празднества – дел-то никаких – недоставало «горючего», и Ефим Егорыч с Жорой были отправлены на специальное задание.

Местные жители, главным образом женщины, уже несколько раз жаловались нам на зловредную самогонщицу, обладательницу мощного агрегата, и поэтому Ефим Егорыч предложил нанести первый удар именно там.

Перед выступлением в поход бравый рядовой преобразился в офицера, то есть с трудом напялил на себя изящную Колину шинель с двумя рядами надраенных медных пуговиц. Застегивали пуговицы объединенными усилиями Жора, Василий и я, а командир с помпотехом только покатывались со смеху, глядя на эту процедуру. На груди застегнуть так и не удалось: несчастная шинель начала угрожающе потрескивать по швам на широченной спине заряжающего. Затем «произведенный» сменил потертую солдатскую ушанку на более аккуратную помпотехову, «подтянул подпругу», то есть подпоясался широким офицерским ремнем с портупеей, и, наконец, надел через плечо полевую сумку командира, но она оказалась почти под мышкой, и Ефиму Егорычу пришлось снять ее и держать в руке. Важно надувшись, Орехов сурово сдвинул светлые брови, коротко кивнул Жоре, исполняющему на этот раз роль адъютанта, и решительно шагнул за дверь.

Примерно через полчаса возвратился Жора с «гусаком», упрятанным для конспирации в вещмешок. Большая пузатая бутыль была наполнена почти по горлышко. Пятью минутами позже в хату степенно вошел наш заряжающий и, шутливо вскинув руку к ушанке, доложил об успешном выполнении задания.

Можно было садиться за стол. Ефима Егорыча вынули из шинели, пригласили хозяев и провозгласили главный тост – за виновницу торжества. Но всем не терпелось узнать подробности проведенной экспроприации. Задыхаясь от смеха и перебивая друг друга, наши «артисты» своим рассказом развеселили всю честную компанию.

К намеченной цели они подобрались скрытно, вдоль глухой стены без окон. Ефим Егорыч стремительно распахнул дверь из сеней в хату и чуть не опрокинул самогонный агрегат, установленный у самого порога перед печью. Объемистый черный котел с плотно примазанной крышкой покоился на низенькой печурке, сложенной из кирпичей прямо на глиняном полу. Печурка соединялась с зевом печи железной трубой, в которой гудело пламя. В центре крышки начиналась трубка-змеевик, который был опущен в охлаждающее устройство – дубовую бочку с водой и снегом. Другой конец змеевика был выведен из нижней части бочки наружу. Из трубки, пофыркивая паром, капала в подставленный тазик мутноватая жидкость.

– Та-ак... – многозначительно произнес «начальник», втягивая ноздрями кисловатые самогонные пары, перемешавшиеся с сизым дымом, плавающим по хате, и грозно нахмурился, в упор глядя на застигнутую врасплох неопрятную толстую бабу с опухшим лицом и щелевидными глазками, растерянно рыскавшими по сторонам. Самогонщица испуганно топталась на месте, не зная, что предпринять, а «начальство», «делу дать хотя законный вид и толк», уже шагнуло к столу, успев засечь наметанным глазом стоящую за печью бутыль с самогоном. На полу под стеной выстроилось в неровную шеренгу еще несколько разнокалиберных сосудов с заветной жидкостью – остывали.

Усевшись прочно за стол и брезгливо отодвинув в сторону неприбранные остатки еды, нежданный гость приступил к делу:

– Так чем же это вы, гражданочка, занимаетесь? Как это все понимать прикажете? – и Ефим Егорыч ткнул указующим перстом в булькающий и пыхтящий аппарат.

– Та я ж... та ничего... Ось трапыла трохи горилочки на пасху выжиныты... – Тут хозяйка, спохватившись, бросилась к столу и торопливо вытерла его подолом грязного передника.

«Адьютант», изо всех сил стараясь не покатиться со смеху, замер навытяжку у порога.

– Спасибо, – поблагодарил Ефим Егорыч хозяйку, неторопливо разглаживая на столе лист чистой бумаги.

Самогонщица завороженно следила за каждым движением «начальника».

– А сейчас мы составим акт о том, что гражданка такая-то незаконно занимается самогоноварением. Как ваша фамилия?

– Ой, не трэба пысаты! Липше выпыйтэ и закусытэ, чим бог пислав, – быстро-быстро затараторила перепуганная баба и бухнула на стол бутылку первача, следом явилось сало и соленые помидоры.

Ефим укоризненно покачал головой и некоторое время помолчал, борясь с одолевающим его смехом...

– Вы в военное время, да еще в прифронтовой полосе, спаиваете наших красноармейцев. Значит, вы помогаете кому? Врагу. А как такое дело называется и что за него бывает, вам известно?

Самогонщица жалобно всхлипнула:

– Ой, лышенько мэни! – да так и остолбенела посреди хаты с разинутым ртом и выпученными глазками.

А «начальник», тщетно пытаясь выковырять загрубелыми, неловкими пальцами огрызок карандаша, который едва выглядывал из кожаного кармашка планшетки, сердито приказал:

– Адъютант! Аппарат уничтожить, самогон вылить!

– Есть! – И Жора с готовностью ринулся выполнять приказание: вынес чугунный котел во двор и опрокинул, змеевик изломал на куски и выбросил, самогон изо всех бутылок повыливал в снег, а шестилитрового «гусака» припрятал между стеной сарая и поленницей. Через несколько минут расторопный «адъютант» вновь занял свое место у дверей и доложил:

– Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено!

– Плохо выполнено, товарищ боец, – подытожил «лейтенант» и строго обернулся к хозяйке, которая с отрешенным видом взирала на разорение подпольной винокурни. – А где у вас хранится заготовленная барда?

– Та у синях.

– Выбросить эту отраву! И можете быть свободны, – распорядился Ефим.

Жора, пыхтя, выволок дежку со свекольной бурдой к порогу и опрокинул ее прямо из сеней на улицу, а затем, проскользнув к замаскированной бутыли, быстро сунул ее в вещмешок и огородами удалился восвояси.

Объединенный вечер трех несчастливых экипажей (с небольшим опозданием в нашу хату ввалились ребята с «Генерала Гранта», тоже застрявшего в селе из-за какой-то неисправности, и с тридцатьчетверки) удался на славу. Рассказ нашего «провиантмейстера» то и дело прерывался громким и дружным хохотом. Но смешнее всего стало тогда, когда в разгар веселья заявилась в хату пойманная тетка и, отозвав нашу хозяйку в уголок, начала громко жаловаться на «дуже сердитого мордастого» начальника, который велел «зныщиты» (уничтожить) все самогонное хозяйство и «загубыв усю горилку». А «начальник», чтобы его не опознали, сперва спрятал раскрасневшееся лицо чуть ли не в самую миску с горячей картошкой, а затем, улучив удобный момент для ретирады, бочком выскользнул под прикрытием водителя с Т-34 в темные сени, где мы по очереди мололи зерно на «жорнах» (жерновках), так как своего хлеба нам не хватило и хозяйке нужно было срочно печь лепешки.

Продолжаем возиться с машиной, но она не заводится. Помпотеху удалось связаться с тылами полка, он узнал, что скоро к нам должна прийти ПЗС для подзарядки аккумуляторов.

Пошел дождь и вдруг стал замерзать на лету. Ничего подобного я никогда не видел еще. Ветви деревьев и кустов как в хрустале и позванивают мелодично даже при легком прикосновении. Сверкает, переливаясь, все: и стволы деревьев, и столбы, и плетни, и броня. Изумительная, сказочная картина! Потом как-то сразу запасмурнело, повалил густой снег.

Кисну. Голоса давно нет. Объясняюсь шепотом. Настроение мрачное. Николай нервничает, даже слишком. Это злит меня: как будто остальные, кроме него, радуются вынужденному «загару». А полк наш с каждым днем все ближе к границе Румынии...

Нас, по нашей просьбе, расселили с помощью сильрады по разным хатам, чтобы не обременять постоем гостеприимных хозяев. Мы с командиром остались на прежнем месте, у стариков Бабий. Дид Андрий и титка Ганна – хорошие люди. При них две дочери: Галя – учительница начальной школы и глазастая Маринка – нескладный, голенастый подросток. Третья, старшая их дочь, Валентина, еще до войны вышла замуж за лейтенанта и жила в военном городке недалеко от польской границы. Каким-то чудом она с маленькой дочуркой успела эвакуироваться под обстрелом и теперь находится где-то в Средней Азии. Старики показали нам ее письмо, которое получили за день до прихода немцев в Багву.

У титки Ганны строгое худое лицо, малоподвижное, как это обычно бывает у людей, страдающих глухотой, и зоркие, внимательные глаза. Она энергична и стройна, несмотря на почтенный возраст, и вечно занята делом.

Дид Андрий, бывший когда-то бравым черноморским военным моряком, добродушно-лукав и, должно быть, ленив, очень любит «потравить». Он явно побаивается жены и всегда, прежде чем отпустить «соленое» моряцкое словцо, предварительно убеждается, нет ли жинки в хате, и на всякий случай понижает голос. Особенно осторожен дед стал после того, как его Ганна, возившаяся возле печи, оглянулась на наш гомерический хохот и, прочитав по движению дедовых губ что-то предосудительное, тотчас пустила в ход скалку.

Однако, невзирая на суровый нрав, тетя Ганя – добрейший человек. Она сразу же взяла нас с командиром в работу. Мы вымылись в горячей печи (так давным-давно, в детстве, мне приходилось иногда мыться в деревне зимой). Потом долго-долго вываривала наше белье в щелоке, уничтожая надоевших до чертиков паразитов – неизбежных спутников солдата на войне. На следующий день она всерьез занялась моим горлом, которое с конца января не может издавать никаких звуков, кроме кашля, шипения и хрипа. Для лечения требовалась кружка молока, но раздобыть ее было делом отнюдь не легким: во всем селе на пятьсот дворов после хозяйничанья фашистов почти не осталось коров, а на всех уцелевших, кроме двух или трех, пахали и боронили землю, так как начался весенний сев, запрягали коровенок и в повозки. Молоко у несчастных животных начинало доиться с кровью, а то и вовсе пропадало. Хорошее же молоко распределялось в строгой очередности между малыми детьми. Как удалось нашей хозяйке вклиниться в ту очередь – мы не имеем понятия.

Но вот драгоценная жидкость в маленьком глечике поставлена в печь, и титка Ганна колдует над снадобьем из горячего молока, растопленного лоя (внутреннего свиного сала) и еще из чего-то. Предварительно заставив меня до изнеможения надышаться горячим картофельным паром, домашний лекарь подносит мне стакан отвратительнейшего на вкус питья. После троекратного повторения этой процедуры голос постепенно у меня «прорезался», а кашель пропал. Слава добрым докторам!

По всему селу, в нашей хате тоже, царит большое оживление. Дид Андрий, и титка Ганна, и Галина со своей неразлучной подругой радостно обсуждают колхозные дела. Начинается сев! Дед обувает высокие сапоги, привязывает к решету старый рушник и долго подгоняет перевязь так, чтобы удобно было захватывать и разбрасывать семена. «Эх, невжэ ж у нас у колгоспи так сиялы до вийны? – вздыхает он. – Ну да ладно. Война себе войной, а хлеб на земле расти должен. На то и человек к ней приставлен».

Сеятелями сильрада назначила не кого-нибудь, а стариков, имеющих дореволюционный опыт ручного сева. Старый Бабий медлительно важен от сознания всей значительности поручения. И нам всем это очень понятно, а Ефим Егорыч даже попросился деду в подручные.

Помпотех наш что-то задумчив. Должно быть, втюрился в Галину, а она сегодня уходит пешком в Умань, куда созывают всех уцелевших во время оккупации учителей на какой-то учебный сбор.

Ходили к экипажу тридцатьчетверки. Товарищи по несчастью живут за речкой. Перейдя ее, поднимаемся по узкой крутой улочке и на самом верху бугра упираемся в тот самый «Артштурм», который не успел удрать от наших артиллеристов в день освобождения Багвы. Башня немецкой самоходки разметана взрывом. Обе хаты, слева и справа, стоят без крыш, а у правой еще и две стены обрушились, так что с улицы видна вся ее внутренность. На глиняном полу, перед печью, валяется нога в немецком солдатском ботинке и низкой брезентовой краге. «Еще четверо арийцев не добрались до своего фатерлянда, – подбил итог учитель Георгий Сехин, любящий во всем точность. – У них боезапас рванул». Вскоре мы разыскали голубовато-белую мазанку, где обосновались танкисты. Начался техсовет. У аварийного Т-34 не заводится двигатель, и было решено попробовать завести его с помощью восьми аккумуляторов. Не откладывая в долгий ящик, все отправились в поле к машинам, перетащили на тридцатьчетверку наши аккумуляторы и подсоединили их параллельно. Механик прокрутил дизель несколько раз, но тот даже не чихнул. Танкисты помогли отнести обратно тяжелые ящики с батареями и пригласили вечером к себе: горе, как они сказали, утопить. Мы не стали отнекиваться и в назначенный час явились всем экипажем. Нас ждали: гармошка весело грянула «Трех танкистов». За столом сидели дружно, травили и загибали, сплетая быль и небыль, пели песни. После какой-то по счету чарки водитель тридцатьчетверки, воодушевившись, спел новую для нас на разудалый гуляйполевский мотив из кинофильма про Пархоменко: бой был трудный и неудачный, бригада потеряла много танков, в одном из экипажей уцелел только командир танка. И вот безусого лейтенанта, едва очухавшегося после контузии, «...вызывают ночью в особый вдруг отдел: «Отчего с машиною ты вместе не сгорел?!» Чтобы их утешить, глухо говорю: «В следующей атаке обязательно сгорю!»

Сюжет песни традиционен, но концовка ее наводит на тягостные размышления...

Словом, веселились, как умели, А на душе у меня все равно как-то муторно: мы бессильны что-либо сделать для своей больной машины. При чем же здесь песня?

Яранцев рано утром отправился на своих на двоих в Умань выяснять, как он заявил перед уходом, нашу дальнейшую судьбу, но мы с Николаем подозреваем, что не только это понесло туда нашего «помпу».

Возвратился из полка на «Студебеккере» «подогретый» помпотех со старшиной Казаковым, тем самым, что угробил мне левый бортовой, когда нам пришлось в феврале буксировать к передовой сразу два грузовика со снарядами. Как раз перед приездом наших все работы на машине были уже закончены и даже снаружи блеск наведен. Яранцев привез устный приказ зампотеха полка: «Ждать буксира!» Ничего себе: дожили!

За обедом Геннадий со смехом рассказал, как в Умани, на площади, гоняют строевой учительниц, даже тех, что в летах. Наша Галина среди них выделяется завидной выправкой и, должно быть, заделалась отличником боевой и политической подготовки. Интересно, какая умная голова это придумала?

Завести двигатель не смогли, хотя потратили на это два дня, зато с досады соединили гусеницу вручную. Попотели. Хочется подвести машину к селу, чтобы была под рукой. И стыдно тащиться в полк на буксире, несмотря на то что вины в этом на тебе совсем нет.

После работы побывали с Николаем у экипажа с «Генерала Гранта». Гостеприимные хозяева обстоятельно познакомили нас с ленд-лизовской техникой. Начали с наружного осмотра танка. Он двухпушечный. Странно выглядит этот иностранец, высокий и узкий, – неуклюжая помесь танка с самоходным орудием. Его высокий корпус с вертикальными бортами – удобнейшая мишень для вражеских артиллеристов. Должно быть, в виде компенсации за этот недостаток просторные люки расположены в бортах и распахиваются, как двери. Если подобьют машину, выскочить легко. Все катки с резиновыми ободами. Танкисты с «Гранта» своеобразно «расхваливают» свою машину. Двигатель у нее дизельный. Это хорошо, хотя он и маломощный. Броня на диво вязкая: попадет в нее бронебойный снаряд – она не крошится и не поражает экипаж своими осколками, зато сам снаряд внутри разрывается. И болванка экипажу нипочем: прожжет один борт и вылетит наружу с другой стороны. Только башку или еще что в этот момент под нее не подставь. Вооружение у танка, если можно так выразиться, трехэтажное. Самая мощная, 105-миллиметровая, пушка установлена справа (по ходу) в специальной полуцилиндрической выпуклости корпуса и имеет только вертикальную наводку, а та, что установлена во вращающейся башне и служит основным оружием танка, значительно меньше калибром – всего 75 миллиметров. На главной башне – еще одна вращающаяся башенка, пулеметная.

– Вижу с этой колокольни далеко, – усмехается командир машины, – иной раз даже дальше, чем из пушки достать могу. А полюбуйтесь еще вот на это чудо! – И он показал на тупое пулеметное рыльце, торчащее из башни. – Калибрище-то какой! Но фрица из этого пулемета даже за забором из крепких досок не убьешь. Пуля с брони лишь краску сколупывает. Мы пробовали на его шкуре. – Лейтенант кивнул на своего черного «Генерала Гранта». – А наша винтовочная заметную вмятину оставляет. Вот, полюбуйтесь сами.

Затем широким жестом танкист распахивает перед нами левый бортовой люк. Залезаем внутрь машины. Там все бело – просто лаборатория, да и только! Механик-водитель восседает высоко, видит далеко. Высота его сиденья регулируется специальным рычагом. Гидравлика. Перед водителем пульт управления в виде наклонного столика с разноцветными лампочками и кнопками. Слева и справа, по бокам пульта, маленькие рычажки поворота. Управление машиной полуавтоматическое Оно, конечно, облегчает труд водителя. А если откажет в бою? Танк может описывать плавную дугу без участия тормозных лент благодаря специальному механизму поворота (планетарному). Это, пожалуй, единственное достоинство американского танка.