Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152 - Электрон Приклонский 34 стр.

Одним словом, согласно решили мы после обстоятельного осмотра машины, «союзнички» действуют по известному принципу: «На тебе, боже, что нам не тоже», – а сами между тем ускоренно выпускают – для себя – другие, более совершенные, марки танков...

Выполнили указание помпотеха: сбили каретку с вала демультипликатора КПП. Каретка застряла в ускоренном положении и поддалась нашим усилиям весьма неохотно.

Счастливый день: завели! На радостях даже «ура!» гаркнули, а мне все-таки не очень весело, так как замок коробки не действует.

Вечером, засыпая, услышал, как шофер со «Студебеккера», Казаков и Яранцев оживленно толкуют о скором выходе полка на переформировку. Да, «славно» провоевали мы эту зиму и весну, нечего сказать. Одно лишь утешает: должна на днях закончиться эта длинная канитель с нашей развалиной.

Трогательно распростились с «несчастливцевыми» – экипажами тридцатьчетверки и «американца», со всеми хозяевами – стариками Бабий – и знакомыми. Когда мы торжественно шествовали по селу, направляясь в поле к своей машине, чуть ли не через хату нас останавливали, чтобы дружески напутствовать, а кое-где и предложили «батожок» (посошок) на дорожку, так что на бугор с ожидавшей нас машиной мы взбирались, заботливо поддерживая друг друга.

Наконец двигатель прогрет, экипаж в живописном беспорядке расположился на броне, за башней, поближе к солнцу. Командир, стоя в своем люке, весело крикнул: «Трогай!» – и самоходка побежала. По полю вести машину было проще простого, но, выехав на проселок, я с удивлением заметил, что передо мною не две, а целых четыре колеи. Останавливаюсь. Как быть? Поколебавшись с минуту, закрываю один глаз – лишние колеи исчезли. Тогда, нацелившись машиной на середину дороги, осторожно еду дальше. Самоходка наша уверенно и весело шлепает гусеницами по мягкому, за спиною ровно ревет застоявшийся мотор, вентилятор с силой тянет сквозь открытый смотровой лючок тугую струю воздуха, обвевая мое лицо, и вскоре в голове проясняется настолько, что «прицельное вождение» становится ненужным.

Путь наш лежал через Буки (райцентр), Крочковку, Иваныси, Манькивку. В перелеске, между Крочковкой и Иваньками, на дорогу выбежал солдат в танкошлеме и отчаянно замахал нам руками. Я остановил машину. Солдат оказался водителем граненого броневичка БА-60 из разведвзвода нашего полка. Он слезно молил дотащить броневик хотя бы до первой встречной хаты, так как «загорал» в стороне от дороги проезжей в полном одиночестве и – главное – натощак. Двинуться с места его машина, в общем-то исправная, не могла, так как крупным осколком снаряда у нее продырявило картер двигателя. Мы посочувствовали терпящему бедствие, угостили его домашними лепешками из Багвы и, не теряя времени, свернули к прореженному снарядами леску, чтобы взять на буксир подбитый бронеавтомобиль.

После этого вести СУ можно стало только на первой или на второй замедленной передаче, ввиду того что колея броневичка гораздо уже танковой и броневик так и тащило то вправо, то влево; он угрожающе кренился и то и дело зарывался носом, толкая перед собою целую гору непросохшей, вязкой грязи. Кончилось это в конце концов, несмотря на все мои предосторожности, тем, что из-под броневика вырвало передний мост и нам пришлось «подсаживать» калеку на корму самоходки. С час, наверное, провозились, лопатами подкапываясь под передок и подсовывая под него концы двух телефонных столбов, найденных при дороге. Верхние концы бревен мы заранее положили на корму самоходки. Когда удалось просунуть столбы метра на полтора под днище броневика, самоходка медленно начала подвигаться назад, бревна заскользили по кормовой броне, задираясь вверх и приподнимая броневик, который не мог при этом откатиться по той причине, что его задние колеса надежно увязли в густой грязи. Постепенно броневик поднялся на дыбы, его передок оказался чуть выше нашей кормы и лег на нее. Тут «пострадавшего» крепко-накрепко прикрутили тросами к десантным скобам нашей башни, и дальше он ехал на задних колесах. Бревна при движении вывалились сами. Самоходка пошла быстрей, и скоро БА-60 был доставлен в ближайший населенный пункт. Водитель броневичка не помнил себя от радости и рассыпался в благодарностях.

По дороге на Манькивку (там мы заночевали) – чем ближе к селу, тем больше – громоздится брошенная врагом техника.

Само село так тесно заставлено немецкими бронированными машинами, что яблоку негде упасть. Тут настоящий зверинец: «Пантеры», «Тигры», «кошки» (так прозвали солдаты за бесшумный ход приземистые «Артштурмы»); тут же и самоходные орудия посолиднее – средние «Ягдтпантеры», то есть «охотники за пантерами» и семидесятитонные «Фердинанды»; разномастные бронетранспортеры на гусеницах и с ПТО на прицепе, автофургоны и автомашины обслуживания и прочее.

Утром делаем марш в Поташ (станция Одесской железной дороги).

Вдоль полевой дороги, размолоченной бесчисленными гусеницами, открываются впечатляющие картины: по обеим обочинам шпалерами выстроились боевые машины, обратив жерла орудий на Манькивку, то есть нам навстречу. На ближних подступах к Поташу бронированные чудища стоят в два, а в нескольких местах даже в три ряда. Около самой станции лишь десятка полтора немецких танков, приняв боевой порядок, развернули свои башни назад, на юго-запад, откуда ворвались на станцию наши танки. Но это не смогло изменить ничего: настолько неожиданным был удар наших танкистов прямо в спину противника, который в результате не успел даже вытянуть со станции на марш мощные бронированные колонны, срочно переброшенные по железной дороге в Поташ для отражения нашего наступления на Умань. На самой станции – перезагруженные эшелоны с танками и самоходками, только немногие из машин успели сползти с железнодорожных платформ на землю. Среди такого-то «парада» неторопливо продвигалась наша «старушка». Наверное, если бы у нее была шерсть, она вся ощетинилась бы от такой близости своих смертельных врагов.

На некоторых немецких машинах трудились наши ремонтники (их легко можно узнать по лоснящимся, промасленным насквозь комбинезонам и телогрейкам). От ремонтников мы узнали, что несколько «Тигров», украшенные красной звездой и новым номером на башне, уже ушли бить своих удирающих в Румынию хозяев. Большая часть брошенных фашистами машин имеет различные повреждения: либо сорвана электропроводка, либо выкрошены зубья шестерни в коробке перемены передач, либо разбит орудийный прицел (у «Тигров» – великолепный цейссовский дальномер). Оптика у них богатая, не чета нашей.

А нам предстоит сдавать свою машину на СПАМ (сборный пункт аварийных машин), куда, по сути дела, она должна была быть отправлена еще четыре месяца назад прямо из Ивантеевки. Но пути начальства воистину неисповедимы...

Ремонтники со дня на день ждут платформ и машину пока не принимают, и наша «развалюха» отдыхает, грея старые кости на вешнем солнышке. Она стоит впритык к белой стене хаты, в которой разместились Орехов и Сехин. Мы с командиром устроились в доме по соседству, совсем рядом со станционными путями.

Внутренность нашего дома, включая и печь, представляет собою удачное смешение украинского и русского стилей оформления жилья. Объяснилось это очень просто: хозяин дома, железнодорожник Федор Подорников, оказался моим земляком. Он приехал сюда на работу со Смоленщины двадцать с лишним лет назад, да так и осел здесь, женился на украинке, пустил корни: у Подорниковых есть сын, ровесник мне, тоже воюет.

Жена хозяина, женщина добрая, хлопотунья, весело подтрунивает над своим «чоловиком», который почти четверть века прожил среди украинцев, но так и не научился правильно произносить некоторые слова, так что, вместо «паляныця», у него получается «полениться». «Называет булочку чуть ли не поленницей!» – притворно негодует хозяйка, нарочно перенося ударение в слове, и ловко выхватывает из раскаленного зева печи пышущие жаром, румяные паляныци, печь которые она превеликая мастерица. Ее поварское искусство мы с Николаем оценили за первой же вечерей, во время которой услышали рассказ стариков о том, как они остались живы, когда шел бой за станцию. Спасло их то, что они перебрались на житье в узкую щель, предусмотрительно вырытую хозяином, старым солдатом, под самой стеной хаты со стороны сада.

Заняв пристанционный поселок, наши начали выбивать немцев со станции. В хате Подорниковых заняли позицию, перекликаясь не по-русски, трое пехотинцев с ручным пулеметом: из окна удобно было вести огонь вдоль путей. Пулемет работал, почти не умолкая. Потом в хате разорвался снаряд, и в ней стало тихо. После боя Подорников заглянул в свою хату и не узнал ее: великолепное сооружение, объединившее в себе русскую печь с украинской грубкой, было сильно повреждено, стекла из окон повылетели, но самое страшное ожидало хозяина в другой половине дома, отделенной от кухоньки печью. Там лежали на полу в разных позах трое молодых ребят, сраженных наповал осколками снаряда. Младший сержант, очевидно командир расчета, даже не выпустил из рук пулемет Дегтярева. Старику показалось, что пулеметчик дышит. Подорников осторожно перевернул его на спину и прижал ухо к груди: сердце молчало. Старый солдат заплакал, потом, не поднимаясь с колен, бережно вынул из нагрудных карманов убитых красноармейские книжки, письма. В тот же день с помощью жены и соседей тела бойцов были преданы земле.

Рассказывал больше сам хозяин, а его хозяйка, заново переживая все, тихо плакала, орошая плечо мужа слезами. Выплакавшись, она принесла нам завернутые в белоснежную хустку бумаги. Мы перелистали книжки. Бойцы оказались казахами. Отметив в книжках дату гибели и место захоронения воинов, Николай решил отправить документы завтра же в штаб полка с Яранцевым, которого туда вызывают. Там разберутся, куда их следует переслать.

Хозяин, обрадованный встречей с земляком, с утра принялся налаживать какой-то особенный, собственной конструкции компактный аппарат для производства горилки, а хозяйка всерьез взялась за нас и нашу одежду. Пока мы с командиром, призвав на помощь Ефима Егорыча и Жору, вскапывали на огороде твердую землю, утоптанную танковыми гусеницами (старикам тяжело было бы справиться с этой работой), наше исподнее успело основательно прокипятиться и выстираться, но теплое зимнее белье, заношенное донельзя, так и осталось серым, к величайшему огорчению добросовестной женщины.

Окончание «пахоты» было ознаменовано баней возле горящей грубки, а затем, по обычаю, и обедом с чаркой. «Чарки», то есть большущие стаканы, хозяин доверху наполнил чистым, как слеза, крепчайшим перегоном, не имеющим противного сивушного запаха. От первой же такой чары голова моя стала весело кружиться. А хозяин, оглядев стол, уставленный простой, но обильной закуской – салом, печеной картошкой, солеными огурцами и знакомыми уже нам паляныцями, – с довольным видом разгладил усы и сказал: «Плохой горилки не делаю, потому как не торгую ею. Другое дело – выпить с добрым человеком. Первак гоню, только пока горит, а потом еще и перегоняю. Так что, сынки, снидайте хорошенько, не обижайте нас с матерью». Но уговаривать нас не нужно было. Однако, несмотря на плотную «заправку», после второго стакана мне так захотелось вздремнуть, что сидеть за столом стало совершенно невмочь. Извинившись, зачем-то отправляюсь спать в машину, на всякий случай поддерживая стену хаты рукой. Более стойкий Николай остался вести застольную беседу с хозяином.

Забравшись в самоходку, с грустью окидываю взглядом выдраенное до блеска отделение управления (столько мучились с машиной вместе – и теперь надо расставаться), привычно покачиваю рычаги, проверяя их нейтральное положение, и завожу двигатель, чтобы прогреть, хотя он в этом совершенно не нуждается. Вскоре перед смотровым лючком и в открытом башенном люке появились встревоженные лица Жоры и Ефима Егорыча. Ребята надсадно кашляли и вытирали слезящиеся от дыма глаза. Выхлопные газы выкурили всех обитателей из хаты, так как корма самоходки находилась всего в двух метрах от дверей, распахнутых настежь ввиду теплой погоды. Глушу мотор, успокоительно делаю ребятам ручкой и крепко засыпаю на своем сиденье.

Разбудил меня Яранцев. Он возбужденно сообщил, что завтра состоится передача машин в ремонт. Помпотех начищен, отутюжен, выбрит и радостен.

Направляясь утром к ремонтникам, проходим с Николаем мимо какого-то эшелона, загнанного на запасной путь. Много солдат в незнакомой нам форме сидят вдоль кювета и толпятся перед теплушками, переговариваясь на совсем непонятном языке. Никто из них не обращает на нас внимания, и мы медленно продвигаемся сквозь шумную толпу. Вдруг вынырнул откуда-то юркий офицерик, щегольски одетый, сияя множеством начищенных пуговиц и пряжек, и отрывисто скомандовал что-то сердитым голосом. Сидевшие на земле солдаты тотчас вскочили на ноги, слонявшиеся около вагонов торопливо расступились, и все до одного испуганно вытянулись в немыслимую струнку, вытаращив на нас глаза, а офицер, повернувшись к нам, лихо отдал честь. Смущенные такими почестями, держа правую руку у виска, мы быстро прошли, стесняясь своих не очень чистых гимнастерок, по окаменевшему живому коридору, который образовался вдоль всего эшелона. Всезнающие ремонтники объяснили нам с командиром, что в этом эшелоне следует один из полков недавно сформированной у нас румынской дивизии, которая скоро должна принять участие в боевых действиях против немцев. Так вот оно что! Союзники Гитлера уже начали поворачивать штыки на своего хозяина!

Сдал машину без задержек. Даже часов танковых у меня почему-то не потребовали.

Возвратившись в свою хату, мы с Николаем решили заняться своим туалетом: 1 мая уже на носу. У хозяина нашлась старенькая стрижущая машинка, вполне исправная и даже наточенная. Мы с Николаем по очереди овладевали брадобрейским искусством, кромсая друг на друге отросшие шевелюры. После долгих трудов полубоксы все же получились, и Федору Тихоновичу захотелось тоже подмолодиться: он собственными глазами успел убедиться в нашем незаурядном мастерстве. И прической своей он остался очень доволен: своей марки мы не уронили.

Через час должна была приехать за нашим экипажем автомашина из полка, и мы по окончании парикмахерских упражнений стали прощаться с Федором Тихоновичем. Жены его, заботливой хозяйки, к сожалению, в это время не было дома: она ушла к кому-то из родственников. Узнав о нашем скором отъезде, славный земляк мой огорчился самым искренним образом.

– Ну да ладно, – продолжал он, – дело военное. За вами, говорите, придет машина? За вами! Стало быть, без вас никуда и не уедет. Садитесь-ка пока за стол. Жинки нэма, так мы сейчас и без нее по-русски попрощаемся.

Минут пять спустя мы уже грустно подняли прощальные стаканы. Не успели мы толком закусить, как вдруг в сенях кто-то загремел пустым ведром и в дверь постучали.

– Кто там? Входи! – распахивая дверь, пригласил хозяин.

На пороге появился длинный румынский солдат с нашивками на погонах, должно быть сержант. Пронырливые глазки его быстро обежали сидящих за столом и вдруг испуганно остановились на новеньких повседневных погонах Николая, нацепленных в честь близкого праздника. Отступив шаг назад, румын вытянулся, чуть не коснувшись головой потолка, вскинул руку к пилотке и громко щелкнул каблуками, потом повернулся ко мне и проделал то же самое и, наконец, на всякий случай, расшаркался перед хозяином. Ну как тут было устоять перед подобной вежливостью?! И решено было угостить нового союзника. Федор Тихонович налил румыну стакан первача и приготовил закуску – ломоть хлеба с толстым пластом сала. Гость, по-прежнему стоя навытяжку, с готовностью принял стакан и залпом осушил его.

Но тут бравая тощая фигура сержанта странно изогнулась, черные брови прыгнули на лоб, глаза выпучились, а рот широко раскрылся, судорожно пытаясь захватить воздух.

– Ну вот! В зобу дыхание сперло, – добродушно проворчал Федор Тихонович, зачерпнул корцом холодной воды из стоящего на дубовой лавке ведра и подал сержанту.

Залив пламя в гортани, тот вдохнул наконец в себя воздух, смахнул выступившие на глазах слезы и, не смея, очевидно, сесть за стол с чужими офицерами, снова защелкал каблуками, на этот раз уже прощаясь. При этом он быстро-быстро что-то говорил, должно быть благодарил. Затем нежданный гость шагнул к выходу, на ходу откусывая от могучего бутерброда, покачнулся, переступая порог, и исчез так же неожиданно, как и появился.

Через несколько минут после его ухода воротилась хозяйка, а вслед за ней прибежал замковый Сехин звать нас на погрузку.

Старики проводили нас до самой автомашины и тепло простились с экипажем еще раз, пожелав всем остаться живыми. Они попросили меня непременно писать им и, если доведется кому из нас оказаться в их краях, заходить к ним запросто, как к отцу с матерью. Растрогавшись, мы долго махали им из кузова пилотками.

В 22 часа прибыли в Умань, с большим трудом отыскали место, где можно было бы до утра приклонить голову. Жилье это представляло из себя комнату на втором этаже кирпичного дома с разрушенным первым этажом и лестничной клеткой.

Наверх мы поднялись по шаткой деревянной времянке без поручней и улеглись спать на полу, устланном соломой, которая служила постелью и всем многочисленным обитателям этой квартиры – женщинам и детям.

Путешествие наше продолжается. Ехали через Райгород, в 15 часов переправились по наведенному понтонному мосту через Южный Буг и очутились в Винницкой области. В 18.00 прикатили в Тульчин, где сделали остановку, так как здесь назначен пункт сбора и нужно ждать еще какие-то машины нашего полка. В домах и хатах быстро нашлось место всем... Мы с командиром облюбовали аккуратный деревянный домик на зеленой окраинной улочке. Городок здесь утопает в зелени. Хозяйки, две женщины, старушка с дочерью средних лет, приняли нас очень радушно, накормили и предоставили в наше распоряжение высокую и пухлую от перин, сияющую ослепительной белизной кровать с пирамидой подушек, от которой я категорически отказался, мысленно представив себе, какими будут к утру простыни и подушки. Николай же сразу после ужина, как только женщины удалились в другую комнату, решительно разделся и нахально плюхнулся в пуховую благодать.