В тот же день вечером Филарета позвала меня. Что такое, спрашиваю лениво. Игуменья просит тебя к телефону. Игуменья просит меня к телефону, сказка. Телефон стоял в келье Филареты, я взяла трубку, Филарета кружила рядом. У тебя плохое воспитание, осведомилась я у нее. А что такое, нервно задергалась она. Выйди, мать, дай поговорить. Это моя келья, возмутилась Филарета. Ах, это твоя келья, обрадовалась я, значит, поступим так. Я утром уеду, а ты подумаешь над тем, чтобы повесить аппарат в коридоре. Положила трубку, не сказала Игуменье ни слова. Вернулась к себе и начала топить печь. Мне казалось, нужно топить хорошо. Филарета ворвалась со словами, какое хамство. Пойди, поищи вежливых, Филарета. Я ворошила кочергой дрова. Через пять минут она вновь пришла сообщить, что Игуменья просит меня к телефону. Я взяла трубку и многозначительно посмотрела на Филарету. Она вышла. Да, матушка. Маргарита, что за поведение. А у вас. Что у меня, я Игуменья. Знаю, но это не извиняет плохого поведения. Чего ты добиваешься, чтобы тебя из монастыря выгнали. Выгнали, спросила я, нет, матушка, я вернусь и уеду сама. Ты не можешь, сказала Игуменья. Могу, матушка, очень даже могу. Игуменья начала торговаться, обозначала какие-то сроки, вначале месяцы, потом недели жизни в скиту, но меня это не интересовало. Матушка, три года назад я приехала жить именно в монастырь, а не сюда. Это не ваш выбор, это мой выбор. Я не в постриге. Если бы хотела жить под руководством Филареты, то выбрала бы ее. А теперь я даже не убеждена, что хочу жить под вашим руководством, просто докладываю, я возвращаюсь. Давно с Владой не говорила, да, пыталась задеть меня Игуменья. Я молчала. Так вот знай, продолжила она, если завтра мне позвонит Филарета и скажет, что ты уехала, я прикажу собрать твои вещи и отнести их в гостиницу. Если ты завтра вернешься, жить будешь в гостинице, поняла. Какой бред, подумала я. Да, матушка, отдавайте приказание переносить мои вещи в гостиницу уже сегодня. Как вы понимаете, в гостинице у меня намного меньше шансов встречаться с Владой, ведь не сестринский корпус на территории монастыря, а гостиница. Поэтому переносите вещи, мне будет приятно видеть Владу чаще. Я положила трубку. Пользуясь отсутствием Филареты, набрала Владу, быстро сказала, завтра возвращаюсь, грозят переселить в гостиницу, если так, то уйду. Поняла, ответила Влада. Филарета вернулась в келью, ну, как разговор, спросила она радостно. Складывалось впечатление, что после разговора с Игуменьей я всенепременно должна была остаться. Мать, веришь, я по-прежнему уезжаю. Как такое может быть, спросила Филарета, глядя на телефон. Я улыбнулась, Филарета, очень просто.
Три часа на электричке среди снега и снега. Без сомнений, мои вещи уже лежат в одном из номеров гостиницы. Надеюсь, вечером увижу Владу. Стараюсь не думать о завтрашнем дне, о последствиях моего поступка вообще. Я ехала, забывала Филарету с ее скитом как страшный сон. Игуменья не решилась поселить меня в гостинице. Моя келья по-прежнему оставалась моей. Но с сегодняшнего дня ты наказана, сказала Игуменья. Мне было безразлично, наказана я или нет. Игуменья не увидела главного. Я приехала в монастырь восемнадцатилетним ребенком. Сейчас мне почти двадцать два. В тот день, когда я поняла, что могу решать за себя, как поступить, я просто стала взрослой. Человеком, избегающим шантажа. До восемнадцати лет шантажа родственников, а теперь шантажа монастыря, в котором живу. Не совершаю преступлений, просто у меня есть мое мнение, и оно отличается от мнений остальных. Это нормально. Влада не имеет ко всему этому никакого отношения. Это тоже нормально. С сегодняшнего дня твое послушание дежурить у ворот, открывать и закрывать их. Тебе запрещено в течение месяца подниматься на клирос. А как же праздничные службы, не выдержала я. Ничего, нам будет плохо, но мы обойдемся без тебя. Моей Игуменье тогда было тридцать два года. Хорошо, ответила я. Месяц стояла у ворот, открывала и закрывала их. Заходила в сторожку погреться. Слушала службы почти в притворе, потому что пели безобразно. Сестры меня подбадривали, но я не унывала. Если пели совсем отвратительно, Игуменья демонстративно покидала службу. Ей нужно доказать мне, чье слово на этой территории значит больше. Она доказывала. Мое наказание в большей степени утешало ее, но никак не исправляло меня. Когда через месяц я поднялась на клирос, сестры в храме радостно перекрестились.
Еще через месяц назначат дату очередного пострига сестер. Вместе с ними в инокини должны были постричь меня. Я ждала пострига три года, знала, что этим постом точно постригут. Но Игуменья не представила меня в списке, а на вопрос Митрополита, где же я, ответила, что мне еще рановато. На мой взгляд, было уже поздновато. Не убеждена, что не покинула бы монастырь, будучи инокиней. Из всех разумных решений Игуменьи, это решение, принятое в воспитательных целях и без пристального взгляда в будущее, оказалось самым разумным.
Хулиган
Вера, принеси, пожалуйста, тонометр. Тебе плохо. Да, как я выгляжу, бледная. Нет, не бледная, немного осунулась. Давление низкое. Что мне сделать. Сделай, пожалуйста, крепкий сладкий чай. И корвалол, Вера. Может не нужно корвалол, низкое же. Ну да, низкое, но мне страшно. Почему тебе страшно. Не знаю, просто страшно и всё. Вера, и бутылочки еще. Так заканчивался каждый вечер у Веры. При ней можно не стесняясь измерять давление, требовать корвалол, просить налить «бутылочки». Пластиковые бутылки из-под газировки, наполненные горячей водой, заменяли грелку. Если приложить их к ногам, становится лучше, каким бы давление не было. Этот церемониал с тонометром, корвалолом, чаем и бутылочками длится уже много лет. Кажется, без него совсем худо, а на самом деле он давно превратился в привычку. Настя говорила, мне достаточно подержать три минуты термометр подмышкой, и простуда отступит. Вера трепетно относилась к моему церемониалу. Ее не смущало недомогание до секса, во время или после. У меня рядом с Верой давление падало, у Веры давление повышалось. Мы измеряли давление мне, потом измеряли давление Вере. Сейчас, Вера, сейчас. Я пила крепкий чай, чтобы крепко ее любить. Вера пила чай отдыхая. Телевизор показывал фильм ужасов. Пили чай, разговаривали, ждали, пока сын Веры перестанет бегать на кухню. Вновь измеряли давление. Поднялось, интересовалась Вера. Нет, отвечала я грустно, но чувствую себя лучше. А у тебя понизилось. Да, стало чуть ниже.
Вера, может быть, нам сменить фильм и выключить торшер. Я сейчас. Она встает, чтобы посмотреть, закрыта ли дверь в комнату сына. Закрыл, спрашиваю в надежде. Вера утвердительно кивает. Тогда раздевайся. А ты. А мне холодно. Не снимешь футболку, она делала обиженное лицо. Тяну футболку, локтевые суставы хрустят, волосы растрепаны. Вера элегантно расстегивает пуговицы на халатике. Все же, Вера, самый прикольный халат белый. Ну да, соглашается она, этот мрачноват. Он похож на робу арестанта и асексуален. А тебе нравятся медсестры. Нравятся. Нагая Вера лежала нимфой рек и ручьев. Наяда, думала я. Она обнимала крепко и влажно. Я выскальзывала из объятий, целовала морщины во впадине между шеей и грудью, а Вера терпела. Ей не очень нравились прелюдии. Длинные прелюдии мне тоже не нравились, но между объятиями и сексом должен простираться хотя бы короткий мост. Диван скрипел, Вера переходила в наступление. От нее исходил сильный запах секса. Наверное, от меня тоже, потому что в какой-то момент мы обе начинали бороться за право владеть инициативой и мало походили на людей, контролирующих себя.
Внезапно Вера стала лихорадочно рыться в складках простыни. Вера, что ты делаешь. Мне что-то мешает. Что там может мешать. Вот что, она победоносно вытянула из складок тонометр, намеревалась бросить его в кресло, но передумала. Думаешь, стоит измерить давление, спросила я. Нет, думаю, можем ли мы использовать его иначе. Взгляд Веры светился коварством. О нет, Вера. Почему, ехидно улыбнулась она. Потому что на груше болтик, контролирующий воздушный клапан. Она разочаровано разглядывала болтик. Действительно. А если, начала Вера. Предлагаешь засунуть туда рукав и накачать, чтобы измерить давление изнутри. Я саркастически улыбалась. Вера бросила тонометр, мы вновь обнимали друг друга. Она ложилась справа от меня, долго целовала мою грудь, поправляла подушку и опять застывала. Теперь что случилось. Вера молчаливо вела раскопки в постели. Вера, что ищем. Подожди, здесь что-то мешает. Мне не мешает, Вера. Странно, мне мешает, Рита, а ты на нем лежишь. На ком, я с трудом включаюсь в реальность. Вера показывает уши стетоскопа. Поднимись, вытащу. Вера, только обещай, что не будешь думать, как его использовать иначе, строго сказала я. Стетоскоп улетел в неизвестном направлении.
Мы бороздили любовь, вспахивали ее, наше погружение в чувства и ощущения было абсолютным. Потолок дрожал, на нем появлялись созвездия. В воздухе кружили рыбы, они собирались в центре комнаты, а потом косяком устремлялись вверх. Множество серебряных рыб, оставляющих круги и бесцветные брызги вверх. По вискам стекали капли воды, волосы становились влажными, спины скользкими. Сами превращались в рыб, летели вверх. Судорожно открывали рты, вдыхая влажный, горячий воздух. Бились в конвульсиях, словно мы выброшены на сушу или пойманы в сети. Вверх. Губы сводило, будто висим на крючке. Длинное удилище, крепкая леса, наше безумие не закончится. Что же ты делаешь, Рита, что же ты делаешь. Вверх. Что же ты делаешь. Беспомощно всплескивая руками. Что же ты делаешь. Тела пульсировали, рыбы собирались в центре комнаты. Вверх. Закрывая глаза плавниками. Вверх. Что же ты делаешь. Я делаю вверх. Люблю тебя, пока еще можно. Так не занимаются сексом, так любят. Разглядываю созвездие рыб, голова кружится. В кругах на потолке появилась морда козерога. Вера, подожди. Что случилось, плохо. Да, минуту, я сейчас приду в себя. Что принести. Сейчас, Вера, сейчас. Принеси, пожалуйста, корвалол. Сижу, держу в плавнике рюмку, пью корвалол. Наблюдаю за тем, как исчезают рыбы, наблюдаю за исчезающим козерогом. Как ты, совсем плохо. Вера, мне было хорошо, просто было слишком хорошо. Она тревожно сидела рядом. Я посмотрела на руку, рука как рука. И потолок как потолок. В свете торшера погасли последние серебряные рыбы. Перевела взгляд на Веру, она задумчиво рассматривала свою ладонь, потом понюхала ее и облизала пальцы. Почему ты облизала пальцы, Вера. Они пахнут тобой.
Мы бороздили любовь, вспахивали ее, наше погружение в чувства и ощущения было абсолютным. Потолок дрожал, на нем появлялись созвездия. В воздухе кружили рыбы, они собирались в центре комнаты, а потом косяком устремлялись вверх. Множество серебряных рыб, оставляющих круги и бесцветные брызги вверх. По вискам стекали капли воды, волосы становились влажными, спины скользкими. Сами превращались в рыб, летели вверх. Судорожно открывали рты, вдыхая влажный, горячий воздух. Бились в конвульсиях, словно мы выброшены на сушу или пойманы в сети. Вверх. Губы сводило, будто висим на крючке. Длинное удилище, крепкая леса, наше безумие не закончится. Что же ты делаешь, Рита, что же ты делаешь. Вверх. Что же ты делаешь. Беспомощно всплескивая руками. Что же ты делаешь. Тела пульсировали, рыбы собирались в центре комнаты. Вверх. Закрывая глаза плавниками. Вверх. Что же ты делаешь. Я делаю вверх. Люблю тебя, пока еще можно. Так не занимаются сексом, так любят. Разглядываю созвездие рыб, голова кружится. В кругах на потолке появилась морда козерога. Вера, подожди. Что случилось, плохо. Да, минуту, я сейчас приду в себя. Что принести. Сейчас, Вера, сейчас. Принеси, пожалуйста, корвалол. Сижу, держу в плавнике рюмку, пью корвалол. Наблюдаю за тем, как исчезают рыбы, наблюдаю за исчезающим козерогом. Как ты, совсем плохо. Вера, мне было хорошо, просто было слишком хорошо. Она тревожно сидела рядом. Я посмотрела на руку, рука как рука. И потолок как потолок. В свете торшера погасли последние серебряные рыбы. Перевела взгляд на Веру, она задумчиво рассматривала свою ладонь, потом понюхала ее и облизала пальцы. Почему ты облизала пальцы, Вера. Они пахнут тобой.
«Ты моя дорогая девочка. Мы будем долго и хорошо жить. А что ты любишь на завтрак. Ты очень красивая, очень. Хочешь, я принесу тебе завтрак в постель. Поспи еще, всего лишь половина второго. Какой фильм будем смотреть. Ты целуешь меня так, как никто не целовал. Хочешь мясо по-французски. Хочешь суп с фрикадельками. Мы не купили для тебя сок. Я купила тебе лимоны. Тебе идут эти джинсы. Я за тобой заеду. Хочешь, я за тобой заеду. Давай заеду за тобой. Ты приедешь сегодня. А почему ты не приедешь сегодня. А что тебе делать дома. Возьми машину, съезди домой и накорми кошку. Возьми машину. Я рада, что ты не воспринимаешь моих детей, как бесплатное приложение ко мне. Рита, я так тебе благодарна. Ты помогла мне наладить отношения с сыном. Ты очень нравишься Катеньке. Ты даришь подарки упакованными, как дети любят. Хочешь, я сегодня останусь у тебя. Ты моя дорогая. Я тебя очень люблю. Никто не говорил со мной об этом. Я никому это не рассказывала. Кроме тебя этого никто не знает. Мало кто решался задать мне этот вопрос. Никого это не интересовало. В какой майке будешь спать. Дать тебе майку с кошечками. Теперь ты у нас в семье главная. Я знаю, если со мной что-то случится, ты не оставишь детей. Положи руку сюда. Мне нравится, когда ты так делаешь. Будешь еще что-нибудь. Ты ела сегодня. Приезжай. Какой фильм ты хочешь смотреть. Я привезла тебе фильмы. Ты спишь как ребенок. От тебя вкусно пахнет. Когда я увидела тебя с Дашей, то подумала, она тебе не пара. Мне не нравится твоя Настя, ты ее переоцениваешь. Милая, пойми, этот вариант себя еще не исчерпал. Я скоро приеду. Очень скучаю по тебе. Ты моя худая крошечка. Душечка, как дела. Тебе нужно сесть за руль, отвлечешься. Хочешь, пойдем гулять. До тебя я не испытывала оргазма, когда меня там целовали. Я побрилась специально для тебя. У меня для тебя подарочек. Давай купим тебе колечки с творогом. Нужно купить тебе чай. Тебе нужны деньги. Ты любишь такой сыр. Я купила твои любимые булочки. Я постирала твои вещи. Поедешь со мной. Так ведь и я люблю тебя. Ты моя дорогая девочка. Вот понимаешь, мне больше не с кем поговорить об этом. Рита, а кто кроме тебя это поймет. Ну а кто кроме тебя это оценит. Ты не представляешь, как много для меня значишь. Я хотела бы говорить с тобой больше, но всю жизнь училась молчать. Мне важно твое мнение. Нет, это ты меня бросишь. Люблю тебя. Хочешь, поедим суши. Как я могу тебе помочь. Мы не расстанемся. Я никогда тебя не брошу. Капусту хочешь. Яблоко хочешь. А банан. А что хочешь. Давай поглажу по спине. Давай разотру спину. Тебе нужно беречь себя. Никакой ты не идиот. Перестань себя ругать. Ты ни в чем не виновата. Мы будем долго и хорошо жить. Выпей две таблетки но-шпы. Принести тебе бутылочки. Что мне сделать. Что принести. Ты изменила меня. Думаешь, моя жизнь не стала другой. Я чувствую постоянное одиночество, всегда его чувствовала. Хочу сказать, но не могу. Я благодарна тебе за то, что ты говоришь об этом. Спасибо, миленькая. Поверь, ты выстроишь новое, новое будет лучше. Не бойся меняться. Я благодарна Богу за то, что ты есть у меня. Если я умру сейчас, мне будет спокойно. Не волнуйся. Не нервничай. А мне кажется, в тебе оправдание моей жизни. Ты приедешь. Мне приехать. Приезжай, дети будут рады, ты ведь знаешь. Приезжай, тебя все ждут. Приезжай, я тебя жду. Я по тебе скучаю. Приезжай».
«Люблю тебя. А сделай чай, пожалуйста. Сок есть. А что есть. Я не хочу есть. Дай мне майку с кошечками. Мы забыли купить лимоны. Есть свежее белье. Когда вернутся дети. Я останусь сегодня. Я останусь сегодня. Нет, не люблю суп. А что есть поесть. Киса, ку-ку. Ну пожалуйста, давай еще поспим. Выключи мобильный, мы не выспимся. Давай страшный фильм. У меня не было такого секса. Может, мы повяжем мне глаза ленточкой. Налей корвалол. Давай погуляем. Хочется домашней еды. Знаешь, я перестала придираться к завтракам. Есть чистое полотенце. У тебя красивая грудь. У тебя высокое давление. Давай поставлю укол. Поворачивайся. А зачем ты с ним жила. Я буду сосиски с яичницей. Где сахар. Ты сумасшедшая. У тебя красивые ноги. Я не смотрела этот фильм. Почему ты стесняешься. Мы забыли купить тебе сок. Не знаю, с кем можно поговорить об этом. Налей мне суп, только немного. Почему ты не хочешь говорить об этом. Что ты чувствовала тогда. Зачем было терпеть. А есть фильм еще страшнее. Хочется, чтобы люди понимали, но они не понимают. Давай я поведу машину. Моя жизнь меняется. В твоих глазах живет ребенок и старуха. Киса, прием. А о чем ты думаешь. Налей еще кофе. Померь мне давление. Я не знаю, что теперь делать в этой пустыне, все рухнуло. Люблю тебя. Дай майку с кошечками. Ты останешься у меня завтра. Мясо вкусное. Ты никак не научишься целоваться. Поедем покупать Насте кукол. Я еду кормить кошку. Сделай чай, пожалуйста. Не хочу яблоко. Хочешь выпить коньяку. Я уже забыла о тех, с кем жила. Тебе нужны деньги. Купим колечки с творогом, будем пить чай, есть колечки, смотреть фильм. Ты очень красивая, очень. Дай обниму. У меня есть для тебя подарок. Я ничего не понимаю в этом. Подними халатик. Почему ты мне раньше не сказала. Вкусный суп. А почему ты не пишешь ничего. Хочу к тебе. Не хочу без тебя. А когда напишешь мне стишок. Я живу со странным чувством, будто ты и есть оправдание всей моей безумной жизни. Мы забыли купить чай. Ты уже не девочка, чтобы срываться на все встречи. Поеду куплю корвалол. Вера, кажется, если со мной что-то случится, мне не будет страшно умирать, потому что случилась ты. Вера, они все тупые. А где мои трусы-шорты. Спасибо тебе. Дай чистое полотенце. Ты изменила меня навсегда. Давай померю тебе давление. Ты жутко храпишь. Я не знаю, что такое одиночество. Я идиот, Вера. Я тебя не стою. Ты заедешь за мной. Когда ты заедешь за мной. А когда ты заедешь. Приезжай, я тебя жду. Я по тебе скучаю. Приезжай».
Улитка
Мне двадцать четыре года. Я живу у отца, расставшегося с женой и сыном. Пою в церкви, собираю деньги на строительство нового прихода в Приднестровье, захожу к бабусе раз в две недели. Много читаю, много говорю, много пью. Перед каждым постом зарекаюсь от очередной любви. Каждым постом влюбляюсь раз и навсегда. Каждым постом в очередной любви каюсь. Где калачи, встречает папа вопросом. Какие калачи, папа. Какие, обычные, сегодня воскресенье, в церкви люди венчались, где же калачи. Калачи съели. Да, тогда где кагор. Папа, почему ты потребительски относишься к церкви. Ой-ой, можно подумать у вас там проблемы с кагором, кривится он. У нас нет проблем с кагором, я просто не могу понять, почему из церкви постоянно нужно что-то приносить. А как иначе, возмущается отец, Виталик освятил квартиру, а потом ее обокрали, у меня сломалась машина, и я развелся с Катей. Ну и что. Как что, это я тебя спрашиваю, где логика. Я тяжело вздыхаю, нет логики, нет калачей и нет кагора, но я купила пирожные, будешь. Хоть что-то есть, трагически произносит отец, буду. Четыре штуки, делим по-братски. По-братски не получится, три мне, одно тебе. Папа, это несправедливо. Почему же, во-первых, так поделил бы Карлсон. А во-вторых. А во-вторых, я больше вешу, логично ведь. Логично, соглашаюсь я, но чай делаешь себе сам. Это жестоко, протестует папа, если я сам делаю чай, тогда завтра не варю суп. Да ну, не верю я. Ну да, стоит на своем он. Папа. Что. И кто из нас больше пострадает, если ты не сваришь суп. Рита, я пожилой человек, завыл отец и притворился печальным. Я вновь вздохнула, ладно, сделаю чай. Папа продолжал сидеть в кресле печальным. Ладно, три чашки чая. Да, с надеждой посмотрел на меня отец. Да, сердито ответила я. Папа трепетно прижимал к груди коробку с пирожными.