– Что случилось? – спросил Михаил, чутко уловивший перемену, которая внезапно произошла с Ниной, но она-то уже понимала, что произошла не перемена, а пришло осознание. Накопление ощущений и – озарение!! Но не могла же она это сказать ему! Нина сказала другое, что тоже было правдой:
– Понимаешь, я больше не могу гнать от себя тревожные мысли. Меня очень беспокоит Лялька.
И она рассказала Михаилу о том, что дочь внезапно собралась замуж за сына страшной женщины, чего она, Нина, как мать, не может допустить.
– Ниночка, ты же знаешь, что запретный плод всегда сладок. Чем яростнее ты будешь пытаться запретить, тем сильнее в ней будет расти желание сделать все наоборот, да еще и тебе назло, чтобы ты поняла, как ошибаешься и насколько недальновидна.
– Но что же мне делать? – Нина уже чуть не плакала.
– Ничего! – усмехнулся Тарасов. – В конце концов, существует такая вещь, как развод. Поживет, распробует это семейство на зуб, разведется и приползет к тебе с повинной головой. «Ах, мама-мамочка, как ты была права!» – пропел Михаил. – Помнишь, была такая песенка?
– Ага! Приползет, но с изломанной судьбой!
– Нина! Бог с тобой! О чем ты? Сейчас не девятнадцатый век! Развод – это нормальное явление!
Теперь уже усмехалась Нина:
– Нормальное? Да? Это вы, мужчины, так думаете! Ты посмотри на меня! Неудачное замужество и развод всю жизнь мне перевернули, изгадили и изломали. Я долгое время от мужчин шарахалась, как от чумы, да и потом… все время ошибалась… Каждый претендент на мое внимание казался мне куда лучше бывшего мужа, и я только потом понимала, что смотреть-то надо глубже…
– Ниночка! – Тарасов опять привлек ее к себе. – Не надо так! Теперь ведь у тебя все хорошо! И так будет всегда! Не надо в меня заглядывать глубже! Я весь на поверхности, честное слово! И потом… для женщин вашей семьи мужчины нашей семьи, как ты знаешь, готовы на все. Пашка, по-моему, от Ляльки без ума. Может, утешит? Он отличный парень. Да ты и сама знаешь…
Нина невесело усмехнулась, уткнувшись в его плечо, потом снова отстранилась и решительно сказала:
– Знаешь, Миша, Пашке, по-моему, ничего не светит, по крайней мере сейчас, о чем я тоже очень сожалею. А мне все-таки надо домой. На сердце неспокойно. Не отдыхается, не плавается… Отвези меня в город, пожалуйста. Можешь только до метро…
– Ну конечно! До метро! Вот уж, честное слово, я гораздо лучше твоего бывшего мужа! Только давай сначала где-нибудь пообедаем, а потом – сразу в Питер.
– Нет! – почти закричала Нина. – Миша! Я на взводе! Мне почему-то кажется, что Ляльке очень плохо.
– Ладно, собирайся! – Тарасов тоже стал серьезным и, как был, в плавках, пошел к гаражу.
Когда машина Тарасова подъехала к Нининому дому, ей чуть совсем не отказали ноги. Она, вся дрожа, выбралась из машины. Глядя на ее белое лицо, Михаил весело сказал:
– Нина! Выше нос! Я смотрю, ты себя совсем довела! Вот увидишь, все будет хорошо! Только скажи мне, что станешь делать, если Ляльки дома не окажется? Я просто уверен, что она сейчас мирно и страстно обнимается со своим женихом у него же на квартире. У тебя есть его телефон?
– Нет, – непослушными губами промямлила Нина. – Я еще не знаю, что буду делать, но ты можешь ехать… Спасибо тебе…
– Нет уж! До квартиры я тебя доставлю.
То, что предстало их взорам в квартире Муромцевых, потрясло обоих.
– Вот… Я же говорила… А ты не верил… – шептала Нина, с ужасом разглядывая кровавые следы на полу и осколки бутылки в залитой ее содержимым липкой кухне. На ватных ногах она прошла в комнату. Бурое пятно на светлом покрывале ее доконало совершенно. Она захлебнулась криком. Тарасов вбежал вслед за ней в комнату.
– Что?! – страшным голосом крикнул и он, потому что решил, что Нина отыскала погибшую Ляльку.
Нина показала ему покрывало. Ей очень хотелось бы завалиться в какой-нибудь обморок, чтобы ничего этого не видеть, но сознание на удивление было ясным.
– Что же здесь произошло? – прошептала она. – Что за побоище? Наверно, надо позвонить в милицию? Как ты думаешь?
– Я думаю, что пока бесполезно, – ответил, как всегда в минуты волнения, кусая губы, Тарасов.
– Почему?
– Потому что здесь никого нет…
– И что?
– И то! Когда ты последний раз видела Ляльку?
– Как это когда? Вчера, конечно! Я же тебе рассказывала! – Нине очень не понравилось, что Михаил спрашивал ее тоном следователя, будто самое страшное уже случилось.
– Ну вот… Даже если считать, что она пропала… то искать ее начнут не раньше, чем послезавтра, то есть через три дня после исчезновения.
– Почему?
– Порядки такие. Лариса твоя – девушка совершеннолетняя и имеет право уехать куда угодно, тебя не предупреждая. А если учесть, что вы еще и поссорились, то и подавно.
– Но здесь же повсюду кровь! – содрогнулась Нина.
– Я сейчас проконсультируюсь, – сказал Тарасов, вынул мобильник и пошел в кухню звонить.
Нина не вслушивалась в его разговор. В мозгу билась одна мысль, что это она во всем виновата. Это ей такое наказание. За что? За то, что она, бросив дочь на произвол судьбы, предавалась пороку на даче Тарасова. Дети всегда в ответе за распутство матерей!
– Я договорился, что, если мы до шести часов не узнаем, где Лариса, милиция приедет сегодня, – сказал вошедший в комнату Михаил.
– Спасибо, – еле прошелестела Нина.
Потом она обзвонила всех Лялькиных подруг, которые на этот момент были в городе. Ни одна не знала, где ее дочь. После этого Тарасов обзвонил приемные покои питерских больниц и даже морги. Лариса Георгиевна Муромцева нигде обнаружена не была. Нине уже виделись страшные картины, как Лялька, избитая, изнасилованная и окровавленная, лежит в какой-нибудь придорожной канаве. В конце концов она решила поехать на «Петросталь», чтобы поговорить с Голощекиной. Может, она что-то знает или пусть хотя бы даст телефон Давида.
Галина Андреевна поднялась из-за микроскопа навстречу Нине с непроницаемым холодным лицом. На все ее расспросы она твердила одно: «Ничего не знаю и знать не желаю! Мы, кажется, уже выяснили с вами отношения раз и навсегда!»
– Но вы же не можете не знать, что наши дети собрались пожениться! – возмутилась Нина. – Неужели Давид не поставил вас в известность?
Такого беспардонного замечания Галина стерпеть, разумеется, не могла и не стерпела:
– То есть как это – не поставил? Еще как поставил! У нас дружеские отношения с сыном, и я, между прочим, всегда знаю, где он находится, и мне не приходится по этому поводу беспокоить других людей! А что касается его женитьбы на вашей дочери, то я, естественно, – Галина смерила Нину презрительным взглядом, – этого не одобрила и думаю, что он в конце концов согласится с моими доводами. Я надеюсь, что их так называемая помолвка будет расторгнута, и вам, милая, придется возвратить обратно наше кольцо!
– Вот в этом пункте я абсолютно с вами солидарна, – усмехнулась Нина. – Свадьбы мы, разумеется, не допустим и кольцо возвратим в лучшем виде. А сейчас я прошу вас только об одном: дайте мне номер телефона Давида, чтобы я могла поговорить с ним насчет Ляль… Ларисы.
– Это совершенно ни к чему! – отрезала Голощекина. – Если ваша распутная дочь куда-то пропала, то нас это никоим образом не касается! Яблоко от яблони… В общем, не мне вам это говорить! Вы и сами все знаете! Надо было раньше получше за дочерью смотреть и по-другому воспитывать!
– Галина Андреевна! – металлическим голосом проговорила Нина. – Дайте мне телефон Давида!
– И не рассчитывайте, милочка! – Голощекина отвернулась от Нины, уселась за микроскоп и демонстративно стала разглядывать образец, ежеминутно меняя увеличения.
– Вы… вы пожалеете об этом, Галина Андреевна! – процедила Нина и вышла из лаборатории.
Голощекина сразу сникла, обхватила голову руками и стала лихорадочно соображать, что может предпринять разгневанная Муромцева. По всему выходило, что та сейчас действительно сделает что-нибудь такое, о чем Галина потом будет долго жалеть. Но не идти же было у нее на поводу! Еще не хватало, чтобы Нина расспрашивала Давида о Ларисе, которая куда-то пропала. На нечто подобное Галина и рассчитывала, когда затевала операцию «Оксана». Пропала – и замечательно! Это проблемы Муромцевой, где искать свою дочь. О том, что она, Галина, приложила к этому руку, никто не знает. Оксанка не расскажет. Да и кто знает, что надо спрашивать у Оксаны, тем более что они теперь вряд ли когда увидятся. Сразу после ухода Ларисы из квартиры Голощекиных Оксана примчалась в проходную и позвонила Галине Андреевне по местному телефону. Девушка так захлебывалась слезами, что Галина, испугавшись за сына, выскочила к ней и даже без пропуска прорвалась сквозь турникет. Оксана бросилась ей на грудь, приговаривая, что все пропало, потому что, когда она увидела эту девушку, то сразу поняла, что ее, Оксанины, дела плохи, потому что эта девушка такая… такая… что Давид ни за что от нее не откажется, да и никто никогда бы не отказался. Галина резко оторвала от себя рыдающую Оксану, сказав, что она на работе и ни о чем таком ей говорить сейчас некогда. Она посоветовала ей взять себя в руки и с достоинством удалилась на рабочее место. Что ж, жаль, конечно, что Оксанка так быстро сдалась. А ведь производила впечатление очень волевой и деловой особы. До чего же бывает обманчив внешний вид! Так что, может быть, и неплохо, что у нее с Давидиком ничего не получилось? Сыну не нужны сопливые размазни! Ему нужна такая же сильная женщина, как она, Галина Андреевна Голощекина! И она найдет для сына такую! А Оксанка свое дело сделала и, как пишут в бессмертных произведениях, может уходить!
А Нина между тем быстрым шагом шла по «Петростали» в сторону заводоуправления. Она забыла, что в проходной ее ждал Тарасов, который мог бы по улице на машине доставить ее туда в две минуты. Она влетела в приемную Льва Егорыча Голощекина, как торпеда. Секретарша, звеня цепочками, бусами и брелоками, пыталась остановить ее, крича во все горло: «У Льва Егорыча Голощекина совещание!», но не тут-то было. Нина отбросила ее в сторону, как маленькую визгливую собачонку, и ворвалась в кабинет. Там действительно шло совещание. За большим продолговатым столом сидело штук двадцать мужчин, которые курили, говорили разом и даже, как показалось Нине, матерились. Она, не обращая ни на кого и ни на что внимания, прошла прямо к Льву Егорычу и, четко артикулируя, сказала:
– Немедленно дайте мне телефоны вашего сына, и в квартире, и мобильный!
– А вы, собственно, кто? И почему врываетесь… – начал Лев Егорыч и осекся. Он узнал мать невесты своего сына, хотя видел вживую ее всего несколько раз. Извинившись перед сидящими за столом мужчинами, он вытащил ее в приемную.
– Я ей говорила, Лев Егорыч! Я ее предупреждала! Но она… – тут же завизжала секретарша.
– Замолчи, Ираида! – оборвал ее Голощекин и обратился к Нине: – Что случилось, Нина… кажется… Николаевна?
– Да, я Нина Николаевна Муромцева. Понимаете, Лялька… то есть Лариса, моя дочь… пропала, а дома настоящее побоище! – Нина содрогнулась, но справилась с собой и продолжила: – И я подумала, что, может быть, Давид знает, где она…
– Как пропала? – удивился Голощекин, и Нина видела, что он расстроился этим ее сообщением. – У них же скоро свадьба! Ничего не понимаю! – Он вытащил из кармана мобильник и, путаясь в кнопочках неловкими толстыми пальцами, стал набирать номер. Никто не откликался. – В квартире его нет, – сообщил он Нине. – Сейчас позвоню на сотовый. – Он еще раз набрал номер, радостно просиял лицом, но заговорил с очень тревожной интонацией: – Давид! Здравствуй! Да, это я. Скажи, сынок, что там с Ларисой? Где она? Ее мать разыскивает, Нина Никола… Как не знаешь? Да что у вас случилось-то? – он хлопнул кулаком по столу Ираиды, и та мячиком подпрыгнула в своем кресле, с ужасом глядя на Нину. – При чем тут мать? С чего ты взял! Глупости какие! Не смей наговаривать на мать! Твое счастье ей дороже всего! Я в этом нисколько не сомневаюсь! В общем, немедленно подъезжай к… – он повернулся к Нине, опустив телефон. – Может быть, к вам? Надо посмотреть, что там у вас творится в квартире. – Нина кивнула. Голощекин опять приложил к уху телефон и продолжил: – Подъезжай на квартиру к Нине Николаевне! Мы там тебя будем ждать. Ираида! – опять гаркнул он, отключив телефон. – Отпусти людей, – он кивнул на дверь своего кабинета, – извинись, скажи, что у меня срочное и очень важное дело и что я всех жду у себя завтра в это же время. А начальник кузнечного цеха пусть не забудет захватить документы, о которых мы только что с ним говорили. И, смотри мне, не перепутай, как в прошлый раз! Кузнечного цеха! Силантьев Николай Сергеевич! Поняла?!
Ираида согласно захлопала ресницами, закивала головой и бросилась в кабинет, звеня многочисленными украшениями.
Светлана Аркадьевна Тарасова сидела за столом своего кабинета и раздумывала, когда лучше всего поговорить с Борисом и как эту беседу построить. В конце концов она поняла, что все равно всего предусмотреть не сможет и везде соломки не настелет, а чем раньше с ним поговорит, тем для ее же нервной системы будет лучше. Она попросила экономиста Наталью, которая сидела в соседней комнате, позвать к ней Мирзоева Бориса.
Тот вошел, улыбаясь, и сразу, через стол, полез к ней с поцелуями.
– Подожди, – с неохотой отстранилась она, потому что почувствовала, как уже затрепетало все тело в ожидании его ласк. – Сядь. – И она указала на стул возле своего стола.
Борис, гася на лице улыбку, присел.
– Что случилось, Света? – спросил он, и его огненные глаза как-то недобро полыхнули.
– Скажи, Борис, какие мосты ты жег, когда собирался прийти ко мне? – осторожно начала она.
– Не понял! – Приподнял одну бровь знойный рубщик мяса.
– Ну… ты сам говорил про эти мосты… неужели не помнишь?
– Почему ты сейчас вдруг про это заговорила?
– Ты уходишь от вопроса, Борис!
– Тебе не нужно об этом знать!
– Вот как! Мне не надо знать, что у тебя двое маленьких детей и третий на подходе?
– Никак ты собрала на меня досье, а, Светик?
– Дети – это не досье! Дети – это дети! И я не понимаю, как их можно было оставить? Как можно оставить беременную жену?
– А кто тебе сказал, что я их оставил? – Борис усмехнулся так, что у Светланы Аркадьевны что-то оборвалось в груди, и она даже закашлялась.
– А как же мосты? – опять спросила она, сама не зная, что больше хочет услышать: что он ради нее смог бросить и детей, и беременную жену, или что он их и не думал бросать и работает на два фронта одновременно.
– Дались тебе эти мосты, – сквозь зубы процедил он. – Чего ты к ним привязалась?
– Красиво прозвучало, романтично, вот я и купилась…
– Скажи, Светлана Аркадьевна, – Борис приблизил к ней свое красивое лицо, – что тебя не устраивает? Чего тебе не хватает? Уж я, кажется, стараюсь ради тебя вовсю, все твои прихоти исполняю и, заметь, в любое время.
– Ну… себя, я думаю, ты тоже не забываешь, – начала злиться и Светлана. – Не будешь же ты утверждать, что сам никакого удовольствия не испытываешь? Если даже ты такое заявишь, то я, извини, не поверю… Я не слепая, и не глухая, и с тактильными ощущениями у меня все в порядке!
– Не забываю, верно! Ты шикарная женщина, Светка! Но всего лишь женщина… И тебе никогда не понять настоящего мужика!
– А ты попробуй – разъясни! – Светлана уже еле сдерживала рвущуюся из груди ярость. – Настоящие мужики всегда бросают беременных женщин ради шикарных? Этого мне не дано понять?
– Никого я не бросал! – взревел Борис.
– Но ты же не даешь им ни копейки! Я же знаю! На что ты копишь, Борюсик? У тебя уже должно много скопиться?
– Так ты даже мои деньги подсчитываешь? А подарочки свои тоже в книжечку записываешь? Дебет с кредитом сводишь? – Борис так сверкал глазами, что Светлане казалось: еще немного, и он ее ударит.
– Чем кричать, – примирительно проговорила она, – лучше бы в самом деле объяснил, что к чему.
– Нет! Это ты объясни, зачем под меня рыла, сведения собирала?
– Ничего я не рыла, – устало заявила Светлана Аркадьевна и подперла тяжелую голову сразу обеими руками. Любимый браслет с бирюзой расстегнулся и упал на стол. Светлана подумала, что это недобрый знак, но уже была готова ко всему. – Нашлись другие, которые порылись, как сказали, «кабанчиком». И до тебя этому жирному «кабанчику», – она с отвращением вспомнила Волосова, – никакого дела нет. Ему меня свалить надо, а для этого все средства хороши. Так что ты напрасно меня в подлости подозреваешь. А обрадоваться сообщению о твоей семье я, естественно, не могла.
– Ну хорошо, я скажу, но, заметь, не я все это затеял. – Борис резко рубанул рукой воздух.
Светлана кивнула. Она понимала, что сейчас разрушится все, чем она последнее время жила, на что надеялась и чему верила.
– Ты мне понравилась, и я сказал Нельке, что ухожу к богатой женщине, а ей и детям попытаюсь собрать на квартиру. Она сразу согласилась, потому что мы жили в одной комнате вонючей коммуналки. Или тебе твой «кабанчик» об этом не рассказал?
Светлана не ответила, а Борис продолжил:
– А денег им не давал и не дам, потому что иначе на квартиру не соберешь! Есть у Нельки небольшой капиталец, наследство отцовское… Продержится пока.
– Сказал бы мне, я бы купила им квартиру, – горько проронила Светлана.
– А мне не нужны твои подачки, ясно? – опять гневно сверкнул глазами Борис.
– Ты весь в моих подачках, неужели не понимаешь?
– А я их честно отрабатываю, разве не так?
– Отрабатываешь, и только? Ты совсем не любишь меня, Боря?
– Не знаю, люблю —не люблю! Это всего лишь слова! Я и Нельке сказал, что не знаю, сколько эта богачка будет тешиться мной. Надоем же я ей когда-нибудь. А как надоем, так и вернусь! – Он заглянул Светлане Аркадьевне в глаза. – Не замуж же ты за меня собираешься, а Светка? У тебя законный муж имеется! Я же не спрашиваю, как часто ты с ним…
– Замолчи! – оборвала его Светлана. – Ты знаешь, что я с ним не сплю… давно, как только с тобой началось… И развелась бы с ним, и замуж за тебя вышла бы, если бы…
– Если бы что? – сощурился красавец-мясник.
– Если бы все было сразу по-честному…
– Все и так честно. Я никого не обманывал: ни тебя, ни Нельку. Ты позвала – я пришел! Ты меня хотела – я не отказал. И про мосты не врал. Я семью оставлял настолько, насколько тебе захотелось бы со мной водиться. Я сказал, что Нелька сразу согласилась, но если бы ты знала, какая подготовительная работа была проделана!
– Представляю, – усмехнулась Светлана.