Светлана Аркадьевна на пару минут задумалась, а потом спросила:
– Компьютер у вас есть?
– Динозавр компьютерный. 286-й. Сотрудник Ляльке на слом отдал, когда себе новый купил.
– Годится. Скажу Пашке, что… одна знакомая женщина просила посмотреть испортившийся компьютер. А ты уж обеспечь, чтобы в это время Лялька дома была.
– Так компьютер-то работает.
– Ну… сломай что-нибудь…
– Да его ввек потом не починишь!
– Павлик починит! Он на компьютерах собаку съел.
– Все равно… Я не знаю, как ломают компьютеры.
– Ну… выключи неправильно… недопустимую операцию произведи… Смешно прямо учить…
– Ладно, попробую, – согласилась наконец Нина. – Если Пашка в норме, то он, конечно, стоит таких жертв с нашей стороны.
Галина Андреевна Голощекина очень любила мужа Льва Егорыча, которого называла Левушкой, сына Давидика и свою работу. Больше она не любила никого и ничего. Конечно, она вынуждена была терпеть некоторое количество родственников, своих и Левушкиных, а также немногочисленных сотрудников, но к любви это не имело уже никакого отношения. У нее не было приятельниц и подруг. Право слово, они лишние, когда есть муж и сын. Во-первых, подруги могут положить глаз на Льва Егорыча, он и в свои пятьдесят был бравым молодцом, и на юбилеях, которые ввиду соответствующего возраста посыпались на них, как из рога изобилия, многие дамы очень претендовали на него как на танцевального кавалера и даже более. Можно представить, что разрешат себе позволить подруги, стоит только их завести. Во-вторых, подругам надо сочувствовать. Сочувствовать Галина Андреевна не умела, хотя старалась этого не показывать. Она была убеждена, что все несчастные и униженные заслужили свои несчастья и унижения. Вот, например, она, Галина Голощекина, несчастья и унижения никогда до себя не допускала, потому что всегда все продумывала заранее и везде стелила соломку, где был риск упасть. Если у кого мужья были пьяницы, то это только потому, что жены не умели их занять интересным делом и сами ничем не интересовались. Мужа, имеющего дурные наклонности, вполне можно было бы записать в библиотеку, ходить с ним вместе на абонемент и вместо просмотра дебильных сериалов и хоккея читать вечерами произведения поэтов Серебряного века. Если у кого мужья были не пьяницы, а жены с ними разводились, то это Галина Андреевна и вовсе не приветствовала. Конечно, готового хорошего мужа получить трудно. Надо его воспитать и до себя подтянуть, а не разводиться с ним и потом корчить из себя несчастную и материально необеспеченную. Те, которые боятся сесть за анализатор, потому что там много кнопок и их не запомнить, вызывали у нее отвращение и гадливость. Человек в состоянии все преодолеть, освоить и выучить, а которые не могут – пусть пеняют на себя. Исходя из всего изложенного, сочувствовать трем своим сотрудницам Галина Андреевна была просто не в состоянии. Она, когда говорила о своем добродушии, часто добавляла, что «еще и абсолютно независтлива», но на самом деле эта фраза была тренингом и актом самовнушения. Галина Андреевна завидовала и мучилась этим. Например, она могла завидовать Валентине, когда та очень артистично рассказывала о своем муже-алкаше Шурике и в этот момент являлась более значимым лицом, чем Галина, поскольку ей рассказывать о смирном Льве Егорыче было абсолютно нечего. Иногда она завидовала Фаине, когда та, имея очень стройную фигуру, надевала мини-юбку или джинсы в обтяжку, от которых Галине давно уже пришлось отказаться. Нине Николаевне Муромцевой она завидовала чаще, чем другим. Нина была хороша собой, скромна и непритязательна. Галине хотелось бы, чтобы та носилась со своей красотой и совала ее всем в нос, и тогда можно было бы обсудить это с пристрастием. Нина ничего такого не делала, и Галина утверждала, что это у нее такой садистски-изощренный способ доказать всем, что она лучше других. Муромцева ввиду небольшой зарплаты одевалась в основном в магазинах секонд-хенда. Голощекина считала, что она это делает специально, чтобы ей повысили категорию и прибавили зарплату. Работала Нина хорошо, и это раздражало в ней Галину больше, чем все остальное. Ей не нравилось, когда заказчики приходили к Муромцевой, вместо того чтобы советоваться с ней как с более опытным сотрудником. Однажды она даже сходила к заказчикам и между делом ненавязчиво рассказала им, что Нина Николаевна ревнует ее к работе и устраивает истерики из-за заказов, а потому будет лучше, если они станут приносить служебные записки сразу на имя Голощекиной Г.А. Поскольку в «служебке» уже будет указан исполнитель, Нине останется только промолчать, и конфликт заглохнет на корню, что приведет к улучшению морального климата в коллективе. Рассказывая в свободное от работы время другим заказчикам очередную серию какого-то бразильского сериала, Галина Андреевна очень к месту ввернула, что Нина Муромцева часто получает дополнительные деньги от начальства в особых конвертах, совсем как один из героев сериала от шефа полиции. Этим другим заказчикам оставалось только сделать соответствующие выводы о том, кому им теперь лучше носить на исследование свои образцы. Надо сказать, что заказчики не всегда делали правильные выводы, но Галина Андреевна не отчаивалась. С фантазией у нее было все в порядке. В нынешних условиях, когда над каждым из сотрудников лаборатории нависла угроза сокращения, к фантазии следовало подключить какие-то неоспоримые доказательства того, что гораздо лучше избавиться от Нины Николаевны Муромцевой, чем от кого бы то ни было другого. В конце концов, стройные ноги Фаины никак не могут компенсировать невзрачность ее бледного личика, а определенная ее профнепригодность вознесет Галину на недосягаемые высоты всеобщего уважения. И гораздо приятнее слушать байки Валентины о муже-алкаше, чем блистательные выступления Муромцевой на техническом совете. Мужчины же вообще никому не мешают. Пусть остаются. Даже Морозов пусть себе кропает свои программы. Таким образом, Галине Андреевне Голощекиной стало совершенно очевидно: она должна лечь костьми, чтобы начальство «самостоятельно» пришло к выводу, что именно Нину Муромцеву следует сократить из лаборатории рентгеновского микроанализа и фрактографии. Первым делом она объявила сотрудникам, что идет в табельную, чтобы переписать для всех точные даты ухода в отпуск. Из табельной она принесла не только данные по отпускам, но и якобы мнение табельщицы Марины. «Мнение» Марины заключалось в том, что она понимает, почему в лаборатории микроанализа решили сократить одну рабочую единицу. Она, Марина, считает, что это потому, что Нина Муромцева в этом году просидела дома с переломом ноги целых пять месяцев, а никто этого даже не заметил: лаборатория работала как всегда, не зашивалась и план по сдаче выполнила. Разумеется, в момент передачи «мнения» Марины сотрудникам Нина находилась в другой комнате за прибором и ничего не слышала. Когда в комнату обработки результатов вошла Нина, Голощекина тут же обратилась к ней так громко, чтобы ни одно слово не миновало ушей сотрудников:
– Вы представляете, Ниночка, табельная уже знает, почему у нас собрались сократить сотрудника! Им не дает покоя ваш длинный больничный лист. Я, как про это услышала, сразу решила поставить вас в известность, чтобы вы подготовились и в случае чего знали, что вам на это ответить.
– Вы, как всегда, добры, – с кривой улыбкой ответила Нина. – Конечно же, я подготовлюсь. Спасибо.
Как только в дверях комнаты появился начальник, Голощекина выдала ему следующее:
– Сергей Игоревич, вам тоже надо быть готовым к тому, что под Нину Николаевну очень тонко роют.
– Что вы имеете в виду? – Бедный начальник в ожидании ужаснейших вестей прислонился спиной к косяку двери.
– Табельная очень возмущается ее длинным больничным листом и считает, что без сотрудника, который такое продолжительное время отсутствует на рабочем месте, лаборатория вполне может обойтись.
– Ничего не понимаю… при чем тут табельная… – опять принялся трепать свою бородку Сергей Игоревич. – О том, что в нашей лаборатории нужно сократить человека, никто не знает… Начальник сказал мне об этом один на один… конфиденциально…
– Разве можно быть таким наивным? – красиво выгнула в улыбке губы Галина Андреевна. – Во-первых, вы нам, семерым, раскрыли карты…
– Не хотите же вы сказать, – перебил ее Сергей Игоревич, – что обсуждали это за пределами наших комнат!
– Я не обсуждала, – глядя в лицо начальнику непорочными глазами, отчеканила Галина Андреевна, – но за остальных поручиться не могу.
– Зато я могу, – Виктор с плохо скрываемой ненавистью окинул взглядом Голощекину. – Это ни в чьи интересы не входит, и вы знаете это не хуже других!
Галина Андреевна сначала ответила ведущему инженеру Лактионову снисходительным взглядом, а потом решила добавить еще и несколько слов:
– Даже если все наши молчали, это не значит, что молчит руководство! Если уж знает табельщица, уверяю вас, знают и все остальные!
– Вы наверняка Марину и просветили! – не выдержал Лактионов и сам удивился собственной храбрости.
Сергей Игоревич поморщился и исподлобья глянул на Голощекину. Не слишком ли ее рассердили? Лицо Галины Андреевны было непроницаемым, и он поспешил отвести от нее подозрения сотрудников:
– Вы, Виктор Иваныч… не того… Зря на Галину Андреевну… – Он откашлялся для храбрости и строго закончил: – О сокращении не может не знать экономист… Надежда. Она могла и табельщице сказать…
– Вот именно! – назидательно подняла палец вверх Голощекина. – Это наверняка Надежда! Вы подумайте, какова! Корчит из себя интеллигентку, а сама разносит на хвосте конфиденциальные сведения, как сорока. Я от нее такого не ожидала!
– Все знают, что Надежда – кремень! У нее никаких сведений не выудишь, потому и продержалась столько лет на одном месте! – сказала Валентина. – Для нее дружба – дружбой, а служба – службой! Принцип у нее такой!
– Нет таких принципов, которыми хоть один раз не поступились бы, – с жалостью глядя на Валентину, ответила ей Голощекина.
– По себе судите? – опять очень храбро спросил Виктор и посмотрел на Нину. Она молча перебирала в коробочке образцы и совершенно не заметила его самоотверженности.
– Знаете что, давайте не будем пока мусолить этот вопрос, потому что время на его решение у нас еще есть, – встряла уже несколько успокоившаяся от первого потрясения Фаина. – Поскольку совершенно неизвестно, что будет с лабораторией через месяц, предлагаю наш юбилей отметить в эту пятницу.
– Совсем с ума сошла! – резко отреагировала Валентина. – Пир во время чумы!
– Да! Во время чумы! Ну и что! Будем праздновать всем смертям назло! Может, нас и накроют печально известным медным тазом, но двадцать-то лет лаборатория проработала! Я считаю, что за это стоит выпить!
– А что?! Фаинка права! – тут же оживился найденному поводу Юра Морозов, который, конечно, мог выпить и так просто, без повода, но с поводом любил больше. – Позовем тех, кто раньше работал: Ивана Семеновича, Оленьку… кого там можно еще? Вспоминайте!
– Нет, других не надо, – решила Валентина. – Может, это будет наш прощальный банкет… Думаю, нужно просто посидеть вместе. Нам есть что вспомнить… Все-таки мы неплохо работали.
– Так! Отлично! – потер руки Юра. – Кто еще поддерживает предложение Фаинки с Валей, прошу голосовать!
В конце концов все подняли руки. Галина Андреевна Голощекина тоже подняла, хотя ей совсем не хотелось идти на этот прощальный банкет. Во-первых, у нее домашних дел по горло, Давидик стал беспокоить… А во-вторых, с сотрудниками ей было неинтересно. Она знает их, как облупленных. Юра обязательно примет на грудь больше нормы и заведет «Ямщик, не гони лошадей!». Выпившая Фаина непременно станет оплакивать свою горькую женскую долю и липнуть к Лактионову. Виктор будет печальными глазами смотреть на Нину, а она – хохотать и отплясывать с Валентиной. Начальник начнет метаться от одной женщины к другой, беспардонно игнорируя, ее, Галину, и она за весь вечер не станцует ни одного медленного танца. Конечно, ей не больно-то и хочется танцевать с бесперспективными мужиками, но это как-то задевает ее женскую сущность… В общем, все заранее известно. Но при нынешнем положении вещей «во-первых» и «во-вторых» противопоставляется кое-что более важное: ситуацию нельзя выпускать из-под контроля. Пятеро сотрудников проголосовали против нее. Это очень плохой признак. К нему есть и еще один дурной знак: трусишка Виктор сегодня что-то слишком разговорился. Как бы, расхрабрившись от выпитого, не позволил себе большего! И как бы они все на своем прощальном банкете не объединились окончательно против нее. Руку надо постоянно держать на пульсе и не давать им сплачиваться.
Сотрудники выбирали место проведения мероприятия и в конце концов сошлись во мнении, что «ну их, дорогие рестораны», лучше свободной, скудно обставленной однокомнатной квартиры Лактионова не найти. Виктор вяло отбрыкивался, мол, у него грязно, неубрано и накидано, но его никто не слушал, потому как перешли к обсуждению меню. Время уже перевалило за 15.00, и Галина Андреевна решила отправиться домой. И так ясно, что будет стоять на столе: тазик оливье, селедка под шубой, Валентинины маринованные помидоры, Фаинкины кабачки и прочая традиционная дребедень. Она, конечно, тоже принесет что-нибудь свое, фирменное, чтобы все еще раз прочувствовали, кто есть кто. Помидоры замаринует каждый дурак, а вот расстегаи со скумбрией по ее рецепту, который она никогда ни для кого не жалела, так ни разу ни у кого и не получились.
Галина Андреевна вышла из проходной и увидела впереди себя начальника центральной лаборатории «Петростали», в которую входила составной единицей и лаборатория Сергея Игоревича. Тучный Олег Григорьевич Мальцев, мучаясь одышкой, передвигался с трудом, поэтому догнать его было нетрудно. В другой раз Галина Андреевна, вежливо поприветствовав начальство, прошла бы мимо, но сегодня был смысл несколько притормозить около него.
– Добрый день, Олег Григорьевич, погодка-то нынче совсем летняя, – проворковала предприимчивая женщина, а Мальцев тут же испуганно огляделся по сторонам, не подкрадывается ли с другой стороны САМ Лев Егорыч Голощекин. Льва Егорыча по близости не оказалось, но начальник центральной лаборатории все-таки подобрался, мобилизовался и даже, казалось, несколько похудел.
– Да, тепло, – счел нужным согласиться он.
– Только вот последние события не дают нашей лаборатории радоваться этому теплу, – многозначительно проговорила Галина Андреевна.
Мальцев судорожно просчитывал в уме, какие события не дают радоваться теплу лаборатории микроанализа и фрактографии, а следовательно, Льву Егорычу Голощекину. Может быть, ему не понравилось, что лаборатории урезали норму спирта для протирки оптики? Так всем урезали… Или… может… Галина Андреевна перетруждается и приходит домой усталой? Говорил же Сергею, чтобы не загружал ее, как рядового сотрудника! Все эти мысли пронеслись в голове встревоженного Олега Григорьевича одновременно, и он участливо спросил:
– А что такое?
– Ну как же? Вы не можете не знать! Наши экономисты во главе с Надеждой распространяют ужасные слухи о том, что из нашего коллектива хотят сократить… – Галина Андреевна набрала в грудь побольше воздуха, а на лице соорудила самое огорченное выражение, – …Ниночку Муромцеву! Вы же в курсе, какой она талантливый инженер!
Галина Андреевна Голощекина заливалась соловьем по поводу разнообразных талантов и способностей Нины, а Мальцев с ужасом думал, где он дал маху. Муромцеву он никому не позволил бы сократить, по крайней мере, на сегодняшний день, тем более что он уже получил недвусмысленное указание, кого сократить. Но если ТАМ передумали… Галина Андреевна наверняка является выразителем и проводником… А если он не согласится с мнением Льва Егорыча? Что тогда? Неужели его все-таки задвинут на пенсию? В этом году ему будет уже шестьдесят два… Олег Григорьевич шумно выдохнул, ссутулился, и ему можно было дать уже все семьдесят.
– …дайте слово, что вы не позволите погубить Ниночку! – услышал он сладкий голос Галины Андреевны.
– Да… да… конечно… – пробормотал Мальцев и остановился у своей машины.
– Я всегда знала, что вы печетесь о нуждах лаборатории как никто, – опять-таки многозначительно проговорила женщина и на прощание бросила Олегу Григорьевичу такой игривый взгляд, будто им обоим было лет по пятнадцать и они каждый день по этому поводу перемигивались.
Начальник центральной лаборатории сел на водительское кресло и задумался. А что, если эта сладкая Галина скажет своему Голощекину, что он, Мальцев, уезжал с работы раньше положенного времени? Конечно, у него ненормированный рабочий день и разные деловые встречи и командировки, но все-таки неприятно, что она его застукала. Он сказал секретарше Леночке, что едет на «Электросилу» по поводу согласования сроков одного из договоров. На самом деле он этот вопрос еще утром утряс по телефону, а поехать собрался домой, потому что у него ужасно разболелся желудок. И зачем он ест столько жирного?
Галина Андреевна садилась в автобус с сознанием не напрасно прожитого рабочего дня. В нескольких инстанциях она заронила мысль о том, что без Нины Муромцевой их лаборатория вполне может обойтись. Похоже, что Мальцев крепко задумался. Ловко она его обработала! И, главное, не придерешься: она пела Нине такие дифирамбы, что мало не покажется. Завтра она еще поговорит с секретаршей Леночкой. Она очень заинтересованно спросит ее, видела ли она документы на сокращение Муромцевой. Конечно, таких документов еще нет, поскольку вопрос, кого увольнять, остается открытым, но юная Леночка еще не научилась держать полученные сведения при себе, и весть о том, что из лаборатории рентгеновского микроанализа хотят убрать Нину, завтра же облетит все три этажа их здания. Люди привыкнут к этой мысли, и тогда можно будет рассчитывать… Впрочем, хватит об этом. Завтра будет завтра. А сегодня надо поговорить с Давидиком.