После нескольких лет экспериментов и ошибок труды стали приносить обильные урожаи. Различные сорта азиатских карпов стали успешно конкурировать с импортируемыми из Новой Зеландии лобстерами.
И еще через несколько лет стараний он смог наконец убедить ибанов, и рыбные пруды стали возникать рядом с угодьями улу на Леманаке.
«Мой дорогой Кельно, пишет вам Макалистер.
В Бадли-Салтертоне ничего не происходит. Я очень рад, что имею возможность переписываться с вами. Трудно поверить, что вы обитаете в Форт-Бобанге уже больше десяти лет.
Я читал ваше сообщение относительно рыбных садков и о новых экспериментах по использованию «бросовой» океанской рыбы как источника белков. Должен сказать, что, по моему мнению, это может стать оптимальным путем разрешения одной из сложнейших проблем Саравака. Могу только радоваться, что мне не удалось убедить вас занять пост главного врача в Кучинге.
Я совершенно согласен, что сообщения о вашей деятельности могут представить интерес для Британской Академии. Тем не менее я не могу согласиться с вашей идеей, что авторство должно быть скрыто под неопределенным термином «группа исследователей». Работа может и должна быть подписана вашим именем.
Соответственно, я несколько раз побывал в Лондоне, где в ходе конфиденциальных встреч со старыми друзьями из Скотланд-Ярда и Министерства иностранных дел мы попытались осторожно разобраться в сути ваших прежних конфликтов с польскими коммунистами.
Нам удалось даже провести некоторые изыскания в самой Польше через наших дипломатов в Варшаве. Результаты как, нельзя более обнадеживающие. Все поляки, которые работали в посольстве в Лондоне, давно исчезли, и, так как вы являетесь подданным Великобритании, не может быть и речи о выдаче вас по обвинению в военных преступлениях любого рода. Далее я побеседовал с графом Анатолем Черны, который, кстати, оказался милейшим человеком, и он тоже считает, что с тех пор много воды утекло и вам совершенно нечего опасаться.
Я был очень рад услышать об успехах Стефана. Граф Черны также заверил меня, что, учитывая исключительные способности Терренса Кемпбелла в специальных предметах и ваше прошение, поданное несколько лет назад, ему будет предоставлена возможность учиться в колледже Магдалины Оксфордского университета. Я думаю, что этот колледж, основанный в пятнадцатом веке, представляет собой самый прекрасный уголок Оксфорда.
Дорогой Кельно, убедительно прошу вас ответить согласием на мое желание представить все бумаги в Академию под вашим именем.
Наилучшие пожелания вашей очаровательной жене.
Всегда ваш друг
Дж. Дж. Макалистер, д-р мед.»
Адам пришел к выводу, что имеет смысл согласиться с предложением Макалистера и не забивать себе голову ерундой. Он уже много раз посещал Сингапур, Австралию и Новую Зеландию, и ни разу с ним не случалось никаких неприятностей. Он навсегда расстался с ночными кошмарами. На окончательное решение повлияла его любовь к сыну. Он страстно желал, чтобы у Стефана были основания гордиться своим отцом, и это желание перевесило все его опасения. Кроме того, он столь многим был обязан Анджеле. И таким образом, все бумаги были представлены под именем доктора Адама Кельно.
С наступлением своеобразного нового века просвещения стало модным, чтобы белые люди ломали себе головы над проблемой урожайности полей туземцев, сокрушались над трудными условиями жизни черных и желтых подданных и скорбели о массовых смертях от голода. Но угрызения совести возникли слишком поздно, и было уже трудно что-то сделать для постоянно голодающей половины человечества. Работы Адама Кельно вызвали всеобщее волнение.
С точки зрения чистой науки, он прибегал к методу, который многим показался излишне жестоким. Половина длинных домов племени улу получала от него медикаменты, выполняла программу оздоровления, пользовалась урожаем рыбных прудов и новейшими сельскохозяйственными методами обработки нолей.
Другая, же половина была предоставлена сама себе и жила по старым обычаям, что давало возможность статистического сопоставления. Высокий уровень смертности, малая продолжительность жизни, плохое физическое развитие и состояние здоровья придали драматический оттенок этому отчету.
Ученые без большой симпатии приняли метод использования живых людей в роли морских свинок— но поняли его. Особенный интерес для тех, кто работал в колониях, представляла вторая часть работы, посвященная борьбе с древними табу.
Работа была опубликована, получив широкий резонанс и всеобщее признание, и на нее ссылались врачи, ученые и агрономы, которые вели борьбу с голодом, во всем мире.
Приятнее всего было то, что упоминание имени доктора Адама Кельно нигде не вызвало враждебной реакции.
Полтора года спустя после публикации труда, озаглавленного «Искусственные рыбные садки и их влияние на здоровье и питание примитивных народов; использование нетоварных видов рыб как источника белков; сравнительная диета и методика массовой вакцинации», в Саравак явилась международная группа экспертов ЮНЕСКО и первым делом направилась в Форт-Бобанг, чтобы лично ознакомиться с результатами работы доктора Кельно. Через месяц появилось сообщение, что с целью изучения опыта Форт-Бобанга Объединенные Нации предоставляют средства и направляют туда персонал.
Адам теперь часто бывал в Сингапуре, который стал для него местом радостных встреч со Стефаном. Удобные случаи выдавались один за другим. Стефан был принят в Гарвард и скоро должен был отправиться в Америк изучать архитектуру.
— У меня есть для тебя новости, сынок, — сказал Адам, не скрывая возбуждения. — Мы с мамой все обговорили. Пятнадцать лет в джунглях — более чем достаточно. Мы решили вернуться в Англию.
— Папа, у меня просто нет слов! Чудесно, просто чудесно! В Англии с вами будет Терренс. А я буду в Америке.
— И врач, и архитектор — и все из Форт-Бобанга. Неплохо, — сказал Адам, но в его голосе сквозила легкая печаль. — Люди из ООН крепко, занялись Бобангом. Моя работа, так сказать, завершена. В Сараваке теперь работает вдвое больше медиков, и это еще не предел. Я был польщен, услышав, что сэр Абдель Хаджи Мохаммед, премьер-министр Малайзии, хотел бы, чтобы я остался, когда Саравак станет частью этого государства.
— Они не дураки.
Стефан знал, что отец мечтает жить с ним вместе, и не хотел огорчать его, но в глубине души он считал, что должен сам прокладывать себе дорогу — совсем в другом направлении.
Из Сингапура в Кучинг супруги Кельно прибыли в наилучшем расположении духа. Многое в столице напоминало времена, описанные Сомерсетом Моэмом.
Леди Грейсон, жена губернатора, прислала им приглашение на прием в летней резиденции в честь дня рождения королевы.
Когда они прибыли, лорд Грейсон лично встретил их и проводил в залитый ярким светом фонарей сад, заполненный высшими государственными чиновниками в белых смокингах и малайцами и китайцами, которым скоро предстояло принять на себя управление государством, Когда они появились на лужайке, среди собравшихся прошел шепоток и все уставились на Адама.
Губернатор дал сигнал, и фанфары оркестра прозвучали торжественным приветствием.
— Что происходит, лорд Грейсон? — спросил Адам.
Тот улыбнулся.
— Леди и джентльмены, наполните бокалы. Прошлым вечером я получил сообщение о списке награжденных в честь дня рождения королевы. Среди тех, кого Британская Империя удостоила высокой чести,— имя доктора Адама Кельно. Он пожалован рыцарским званием.
— О Адам, Адам!
— Леди и джентльмены! Я предлагаю тост. За сэра Адама Кельно!
— Ура! Ура!
15
Оксфорд — 1964
Вне пределов большого Лондона Англия и Уэльс были разделены на судебные округа, и несколько раз в году судьи оставляли Лондон, чтобы вершить правосудие в соответствующих городах, где их ждали сессии суда присяжных.
Система округов брала свое начало в одиннадцатом столетии, после вторжения норманнов, когда короли ввели в обычай свершение правосудия на местах.
Генрих II, первый крупный законодатель и реформатор, в двенадцатом веке привел в порядок систему судебных округов, и последующим правителям оставалось лишь совершенствовать ее.
Ее существование стало возможным лишь потому, что Англия воспринимала Лондон как средоточие королевской власти, откуда исходили законы, единые для всей страны. В Америке, например, в каждом из пятидесяти штатов были свои уложения законов, и уроженец Луизианы просто не мог предстать перед судьей из Юты.
Каждый год несколько раз графства посещались окружным судьей, который, выступая от имени королевы, вершил суд, разбирая наиболее сложные дела.
Энтони Гилрой, имеющий рыцарский титул и уже пятнадцать лет являющийся судьей Королевского суда, прибыл в Оксфорд для проведения судебного заседания.
Каждый год несколько раз графства посещались окружным судьей, который, выступая от имени королевы, вершил суд, разбирая наиболее сложные дела.
Энтони Гилрой, имеющий рыцарский титул и уже пятнадцать лет являющийся судьей Королевского суда, прибыл в Оксфорд для проведения судебного заседания.
Он приехал в Оксфорд в сопровождении своего судебного пристава, секретаря, повара и камердинера. Настало время торжественных приемов и церемоний. В первый день пребывания в Оксфорде Гилрой в сопровождении коллег посетил службу в кафедральном соборе, где его окружали заместитель шерифа графства, священники, сам старший шериф в полной военной форме и судебные чиновники в строгих костюмах с галстуками; сам же судья был облачен в пышный завитой парик, увенчанный судейской шапочкой, и пурпурную, отделанную горностаем, мантию.
Преклонив колени, он молился о ниспослании ему благодати при отправлении правосудия.
В зале суда продолжалось судебное слушание.
Все встали, когда было оповещено о начале заседания. Шериф, священник и помощник шерифа расположились справа от Гилроя; слева сидел его секретарь. Перед ними в ряд лежали традиционные судейские шапочки, и секретарь, представительный дородный мужчина, обратился к составу суда, перечисляя их многочисленные полные титулы: «возлюбленные и преданные советники, лорд-хранитель печати, а также лорд главный судья Англии, благородные рыцари».
Секретарь поклонился судье, который водрузил на голову шапочку, и речь продолжалась заявлением, что все, у кого есть повод для обиды, могут быть выслушаны.
— Боже, благослови королеву! — после этих слов суд приступил непосредственно к слушанию.
В заднем ряду серьезный молодой студент-медик, Терренс Кемпбелл, приготовился записывать. Первое дело, подлежащее рассмотрению, касалось халатности врачей, и он хотел использовать его в своей работе «Медицина и закон».
За дверями зала суда толклись любопытные, юристы, журналисты, члены суда присяжных, полные возбуждения, как всегда в начале судебной сессии.
На другой стороне улицы доктор Тесслар приостановился на несколько секунд, глянув на здание суда и вереницу старых блестящих, увенчанных флажками, элегантных лимузинов, которые выстроились в ряд перед судом.
Тесслар был ныне гражданином Англии и постоянно работал в Радклиффском медицинском исследовательском центре в Оксфорде. Заинтересовавшись, он перешел улицу и поднялся в зал суда. Из-за спин присутствующих он увидел, как Энтони Гилрой кивнул юристу в парике и черной мантии, предоставляя тому слово.
Тесслар окинул взглядом сосредоточенные лица студентов, которые всегда присутствовали на таких заседаниях, а затем, повернувшись, выбрался на улицу.
16
Анджела Кельно, которая родилась и выросла в Лондоне, с тревогой и беспокойством ждала возвращения. При мысли об этом дне ее начинала бить дрожь, словно от жестокого арктического мороза.
Когда мы высадились в Саутхэмптоне, нам сначала показалось, что все в полном порядке. Кажется, я не могла удержать слез, пока мы добирались до Лондона. На каждой миле, с каждым поворотом у меня возникали воспоминания, и волнение все росло. На первый взгляд за пятнадцать лет мало что изменилось.
О да, конечно, тут и там появились новые небоскребы, и широкие автострады, ведущие в Лондон, и несколько ультрасовременных зданий, особенно в тех местах центцентра Лондона, где падали бомбы. Но старая его часть осталась нетронутой. Вестминстерский дворец, кафедральный собор, Пикадилли, Марбл-Арч и Бонд-стрит. Все это не изменилось.
Когда мне впервые попались на глаза молодые люди, я ничего не смогла понять. Словно они не имели никакого отношения к Лондону. Словно здесь оказались какие-то странные люди из мира, о котором я и не и подозревала. Произошло какое-то странное смещение понятий. В Англии это сразу бросается в глаза, Раньше она отличалась такой стабильностью. Должна сказать, у меня тридцатилетний стаж медицинской сестры и меня не так легко ошеломить. Вот, например, эти обнаженные тела на улицах. В Сараваке обнажались из-за жары и потому, что это было привычно для туземцев. Но как-то странно видеть белоснежную кожу английских девушек на холодных чопорных улицах Лондона.
И костюмы. В Сараваке на них влияли традиции и требования климата, но здесь их покрой какой-то бессмысленный. Эти высокие кожаные сапоги напоминают разве о садистах с хлыстом в парижских борделях семнадцатого века. На холоде обнаженные ляжки бледнеют и покрываются гусиной кожей. Это потому что на них невозможно натянуть подол. Это мерзнущее поколение обеспечит будущую историю Англии эпидемией геморроя. Самое смешное — это дешевая имитация мехов, которые даже не достигают задницы. А эти костлявые белые ножки. Словно цыплята из марсианских яиц.
В Сараваке самый последний туземец тщательно причесывал волосы и собирал их в узел. Но здесь... Похоже, что подчеркнутая неряшливость и стремление уродовать себя являются неким видом протеста против предыдущих поколении. Тем не менее стремление молодежи демонстрировать свою индивидуальность, порывая все связи с прошлым доказывает, что все они сделаны по одному шаблону. Юноши напоминают девушек, а те — просто замарашек. Видно, что они специально стараются выглядеть как можно уродливее, потому что в самом деле таковыми себя чувствуют, и прилагают старания, чтобы в них нельзя было увидеть никаких примет пола.
Невообразимые наряды мужчин с бархатными вставками, с жабо и брыжами, увешанные дешевыми украшениями, невольно вызывают желание прийти к ним на помощь.
Из рассказов Адама следует, что все происходящее в его клинике свидетельствует о полном крахе старых моральных норм. Сексуальная свобода не имеет ничего общего с ответственностью за право давать и получать любовь. И самое печальное из всего — это то, что рвутся семейные узы. Адам говорит, что количество беременных девушек-подростков выросло на пятьсот или шестьсот процентов, а данные статистики об употреблении барбитуратов и наркотиков просто ужасающи. И снова это говорит о страстном желании молодых, людей уйти в мир своих фантазий, к чему прибегают ибаны в минуты стресса.
Я не могу поверить, что сегодня слушают такую музыку. Адам говорит, что встречается немало случаев временного поражения слуха. Корявая поэзия и двусмысленные тексты песен понятны не более, чем напевы ибанов. Равномерно бьющие по глазам вспышки света — еще одна попытка забыть о реальности, уйти от нее. Танцы напоминают мне поведение пациентов в буйной палате сумасшедшего дома.
Неужели это в самом деле Лондон?
Все, чем я жила, ныне стало предметом осмеяния, и похоже, не делается ровным счетом ничего, чтобы на место старых отвергнутых идей пришли какие-то новые. Самое худшее из всего — молодежь забыла, что значит быть счастливыми. У них самые абстрактные представления о любви, о человечестве, о прошедшей войне, однако они хотят получать от жизни вознаграждение, палец о палец для этого не ударяя. Они смешат нас; но нам приходится поддерживать их. Они испытывают полное равнодушие друг к другу, и, хотя между ними повсеместно распространены свободные сексуальные отношения, они практически не имеют представления о нежности друг к другу или о постоянстве.
Могло ли все это иметь место пятнадцать лет назад? Идет разрушение столетней цивилизации и традиций. Почему это произошло? Во имя благополучия Стефана и Терри кто-то должен найти ответ на эти вопросы.
Лондон предстал передо мной подобно Сараваку, когда я впервые явилась туда, — джунгли, полные странных звуков и созданий. Только здешние обитатели далеко не так счастливы, как ибаны. Здесь нет радости, только отчаяние.
17
Само собой предполагалось, что Адам Кельно, получив дворянство, воспользуется своим положением, чтобы стать практикующим врачом в Вест-Энде. Вместо этого он открыл небольшую клинику, как врач Государственной службы здравоохранения, обслуживающую рабочих в районе Боро в Соутарке, недалеко от площади Слона и Замка, в невысоком кирпичном доме рядом с Темзой; большинство его пациентов составляли портовые рабочие, грузчики и иммигранты, нахлынувшие в Англию из Индии, с Ямайки и Вест-Индии.
Казалось, Адам Кельно не мог поверить, что окончательно расстался с Сараваком, и хотел сохранить свою анонимность, поселившись в скромном уединении неподалеку от своей клиники.
Не чувствуя под собой ног от усталости, Анджела со своей двоюродной сестрой бродила в том восхитительном районе, образованном пересечениями улиц Оксфорд и Риджент-стрит, Бонд-стрит и Пикадилли, где огромные универсамы и бесчисленные магазинчики кишели тысячами покупателей, охваченных предрождественской лихорадкой.