Хотя она жила в Англии уже больше года, декабрьская сырость все же пронизывала ее до костей. Попытка поймать такси не принесла успеха. С чисто британской терпеливостью длинные очереди ждали у дверей магазинов и на автобусных остановках.
Женщины спустились в подземку.
В метро они пересекли Темзу, и, поднявшись на поверхность рядом со Слоном и Замком, Анджела добралась до дома, нагруженная кучей свертков с покупками.
До чего восхитительно было снова почувствовать эту блаженную усталость, это всеобщее возбуждение от грядущего Рождества в Англии. Аромат пирожных и пудингов, политых вкусным соусом, и песни, и яркие огни вокруг...
Миссис Коркори, экономка, помогла ей освободиться от покупок.
— Доктор в своем кабинете, мадам.
— Терренс приехал?
— Нет, мэм. Он звонил из Оксфорда сказать, что опоздал на поезд и будет не раньше половины седьмого.
Она сунула голову в кабинет Адама, где он в привычной-позе сидел за столом, заполняя графы длинного отчета.
— Здравствуй, дорогой, вот я и дома.
— Здравствуй, радость моя. Ты скупила весь Лондон?
— Почти. Попозже я помогу тебе справиться с отчетом.
— Мне кажется, что это обилие бумаг губит здравоохранение еще хуже, чем Министерство по делам колоний.
— Может быть, имеет смысл взять секретаршу на полный рабочий день? Мы в самом деле можем себе ее позволить, Адам. И диктофон.
Адам пожал плечами.
— Я не привык к такой роскоши.
Анджела просмотрела пришедшие к нему письма. Среди них было три приглашения выступить с речью. Одно от Союза студентов-медиков, выходцев из Африки, а другое из Кембриджа. На каждом из них он набросал: «Отказ с обычными выражениями сожаления».
Анджела была не согласна с его подходом. Ей казалось, что Адам ни в малой мере не хочет воспользоваться той славой, которую он вполне заслужил.
Возможно, он но горло сыт общением с темнокожими. Но почему он предпочел обосноваться в Соутарке, когда половина Лондона сочла бы за честь лечиться у польского врача, удостоенного рыцарского звания. Ну что ж, в этом был весь Адам. За годы их супружества она привыкла воспринимать его таким, какой он есть, хотя порой ее выводило из себя полное отсутствие у него честолюбия, что никак не шло ему, на пользу. Но она была не из тех жен, которые досаждают своим мужьям по этому поводу.
— Ну вот мы и готовы к вторжению из Оксфорда, — сказала Анджела. — Кстати, дорогой, Терренс сообщил, сколько он притащит с собой приятелей?
— Предполагаю, что обычную компанию австралийцев, малайцев и китайцев, тоскующих по дому. И мне придется быть для них воплощением польской галантности. — Они обменялись легким поцелуем, но, вернувшись к своим бумагам, Адам тут же бросил ручку. — Клянусь Господом Богом, ты права. Мне в самом деле придется нанять секретаршу и купить диктофон.
Анджела подняла трубку.
— Это мистер Келли. Он говорит, что схватки у его жены повторяются каждые девять минут.
Адам был уже на ногах и натягивал куртку.
— Это у нее шестой, так что она знает, как действовать. Скажи ему, пусть он везет ее в клинику, и позвони акушерке.
Было уже около полуночи, когда миссис Келли наконец разрешилась от бремени и была на ночь отправлена в палату.
Анджела дремала в гостиной. Адам нежно поцеловал ее, после чего она машинально поднялась и пошла .на кухню готовить чай.
— Как прошло?
— Мальчик. Они решили назвать его Адамом.
— Ну разве не прелесть? Ты провел тут всего год, и у нас на счету уже четыре маленьких Адама. В будущем останется только удивляться, почему каждый уроженец Соутарка носит имя Адам.
— Терренс явился?
— Да.
— Что-то странно тихо, учитывая, что с ним прибыло пять ребят.
— Он приехал один. И сейчас он у тебя в кабинете ждет твоего появления. Я принесу вам чай наверх.
Когда они обнимались, в Терренсе чувствовалось напряжение.
— Где все твои друзья?
— Они приедут днем. Могу ли я первым делом кое-что узнать у вас?
— Ты никогда не станешь политиком. Когда ты был чем-то обеспокоен, это срезу же читалось у тебя на лице с первых же дней рождения.
— Сэр, — запинаясь, начал Терренс, — вы отлично знаете, что вы для меня значите. Под вашим влиянием я, сколько помню себя, всегда мечтал стать врачом. И я знаю, сколько вы мне сделали добра. И помогли мне получить образование, и доверяли мне...
— Что тебя беспокоит?
— Видите ли, сэр, мой отец как-то мельком упоминал, что вы были в тюрьме и что вас собирались депортировать, но я никогда не думал... мне никогда не приходило в голову...
— Что?
— Я никогда даже представить себе не мог, что вы способны сделать что-то недостойное.
Вошла Анджела, неся поднос с чайным сервизом. Пока она наливала чай, царило молчание. Терренс, облизывая губы, уставился в пол, а Адам, вцепившись в ручки кресла, смотрел прямо перед собой.
— Сказала же я ему, что ты уже и так достаточно настрадался, — бросила она, — и чтобы он не ворошил то, что мы хотим забыть.
— У него есть такое же право все знать, как и у Стефана.
— Я никуда не лезу. Это делают другие. Появилась книга «Холокауст», написанная неким Абрахамом Кэди. Вы слышали о ней?
— Она достаточно хорошо известна в Америке. Сам я ее не читал, — сказал Адам.
— Ну так вот, черт побери, теперь она опубликована и в Англии. И боюсь, что теперь я должен показать вам вот это:
Он протянул книгу доктору Кельно. На странице 167 была закладка. Адам поднес книгу к лампе и прочел эти строчки.
«Из всех концентрационных лагерей самой мрачной славой пользовалась Ядвига. Именно там эсэсовский врач полковник Адольф Восс основал исследовательский центр с целью разработки методики массовой стерилизации, где людей использовали как подопытных морских свинок; здесь же полковник СС доктор Отто Фленсберг и его ассистенты ставили ужасающие эксперименты на людях. В небезызвестном пятом бараке проводились секретные хирургические операции, и на счету доктора Кельно около пятнадцати тысяч таких операций, которые он делал без наркоза».
С улицы к окнам приникли веселые рожицы не менее дюжины ребятишек, которые, окутанные клубами пара от дыхания, распевали рождественские гимны:
Мы желаем вам счастливого Рождества,
Счастливого Рождества,
Счастливого Рождества
И счастливого Нового года!
19
Захлопнув книгу, Адам аккуратно положил ее на стол.
— Итак, Терренс Кемпбелл, и ты и самом деле полагаешь, что я этим занимался?
— Конечно, нет, доктор. Все это вызывает у меня просто омерзение. И видит Бог, я не хотел огорчать вас, но книга вышла в свет, и ее прочитают сотни тысяч, если не миллионы людей.
— Я был настолько уверен в прочности наших отношений, что никогда не чувствовал необходимости объясняться с тобой по этому поводу. И выходит, я был не прав. — Направившись к книжному шкафу у другой стенки, Адам открыл нижний ящик и вынул оттуда три больших коробки, забитых бумагами, вырезками из газет и письмами. — Видимо, настало время тебе все узнать.
Адам приступил к повествованию с самого начала.
— Думаю, просто невозможно кому-то до конца объяснить, что представлял собой концентрационный лагерь. Это значило бы дать представление о явлении, которое просто не могло существовать в реальности. До сих пор мне все помнится в сплошном сером цвете. Четыре года мы не видели ни камня, ни дерева, ни цветка, и я не помню солнца. Порой все пережитое возвращается во сне. Передо мной пространство стадиона с сотнями рядов, и все они заполнены безжизненными лицами с тусклыми глазами, бритыми головами, полосатыми робами. А за последними рядами высятся силуэты труб крематория, и я ощущаю запах горящей человеческой плоти. Нам постоянно не хватало пищи и лекарств. И из окна своей амбулатории я видел, как день и ночь ко мне тянулась бесконечная шеренга заключенных.
— Доктор, я просто не знаю, что и сказать...
Адам рассказал о возникшем против него заговоре, о пытке заточением в Брикстонской тюрьме, о том, как он два года не видел своего сына Стефана, появившегося на свет, о бегстве в Саравак, о ночных кошмарах, о беспробудном пьянстве — словом, обо всем. Слезы текли по щекам и рассказчика, и слушателя, пока Адам продолжал ровным голосом повествовать о пережитом. Наконец в комнату пробился сероватый свет зарождающегося дня и стали слышны звуки с улицы. Со скрипом на мокрой мостовой затормозила какая-то машина, и они застыли в молчании.
Терри потряс головой.
— Не могу понять. Просто не могу понять. Почему евреи так ненавидят вас?
— Ты наивен, Терри. До войны в Польше было несколько миллионов евреев. Ведь мы добились независимости только по завершении первой мировой войны. Евреи всегда были чужаками и постоянно стремились снова властвовать над нами. Они олицетворяли собой дух коммунистической партии, и именно они несут вину за то, что мы снова подпали под власть России. С самого начала мы вели с ними борьбу не на жизнь, а на смерть.
— Ты наивен, Терри. До войны в Польше было несколько миллионов евреев. Ведь мы добились независимости только по завершении первой мировой войны. Евреи всегда были чужаками и постоянно стремились снова властвовать над нами. Они олицетворяли собой дух коммунистической партии, и именно они несут вину за то, что мы снова подпали под власть России. С самого начала мы вели с ними борьбу не на жизнь, а на смерть.
— Но почему?
Адам пожал плечами.
— В моей деревне все были должны евреям. Ты хоть представляешь, насколько я был беден, когда отправился в Варшаву? Первые два года я обитал в большом шкафу и спал на подстилке из лохмотьев. Я ждал и ждал, когда мне удастся попасть в университет, но для меня не было места, потому что евреи ложью и хитростью обходили квоты и занимали все места.
Ты считаешь, что система квот порочна. Да не будь ее, они бы скупили все до единого места в каждой аудитории. Трудно представить себе, насколько они были хитры. Еврейские профессора и преподаватели старались контролировать университетскую жизнь до мельчайших деталей. Они вечно во все влезали. И я с гордостью вступил в националистическое студенческое движение, потому что это был единственный способ бороться с ними. И тем не менее лучшие места всегда доставались еврейским врачам. Ладно, мой отец спился и умер, но моя мать с рассвета до заката работала не покладая рук, чтобы заплатить еврейским ростовщикам. И до самого конца я был сторонником польского национализма, за что и был ввергнут в ад.
Юноша не сводил глаз со своего учителя. Терри испытывал отвращение к самому себе. Перед его глазами стояли картины, как Адам Кельно нежно успокаивал испуганных малышей улу и беседовал с их матерями. Господи Боже, да просто невозможно, чтобы доктор Кельно мог употребить медицину во зло людям.
«Холокауст» лежал на столе. Толстый том в серой обложке, с крупными буквами заголовка и имени автора, а ниже его портрет, озаренный отблесками пламени.
— Не сомневаюсь, что автор — еврей, — сказал Адам.
— Да.
— Впрочем, неважно. Они упоминали меня и в других своих книгах.
— Но это совсем другое. Эта едва только вышла в свет, а ко мне уже обратились с вопросами не менее полудюжины человек. Это только вопрос времени, пока какой-нибудь журналист не доберется до вас. И учитывая, что вы получили дворянство, он раскрутит чертовски шумную историю.
В мешковатом купальном халате заглянула Анджела.
— Так что же мне делать, — спросил Адам, снова спасаться в джунглях?
— Нет. Остаться и бороться. Добиться прекращения продажи этой книги и доказать всему миру, что ее автор — лжец.
— Ты так молод и так наивен, Терри.
— Вы и мой отец — это весь мой мир; доктор Кельно. Неужели вы провели пятнадцать лет в Сараваке лишь для того, чтобы была оплевана ваша могила?
— Ты хоть имеешь представление, к чему все это может привести?
— Я должен задать вам вопрос, доктор, — есть тут хоть крупица правды?
— Как ты можешь? — вскрикнула Анджела. — Как ты осмеливаешься даже задавать такие вопросы?
— Я не верю ни одному слову. Могу ли я помочь вам в этой борьбе?
— Ты готов к тому, что тебе придется быть втянутым в скандал и что на тебя в суде обрушится целая армада профессиональных лжецов? Ты уверен, что хранить благородное молчание — не самый лучший выход для тебя? — спросила Анджела.
Терренс покачал головой и вышел из комнаты, с трудом удерживая слезы.
Соседями Терри по комнате было выпито огромное количество пива и джина, исполнен весь набор непристойных песенок и обсуждены все мировые новости, которые в заключение были преданы пылким юношеским проклятьям.
У Терри был ключ от клиники доктора Кельно в нескольких кварталах от дома, и через пару часов его приятели предпочитали избавляться от охватившего их воодушевления в объятиях юных дам, расположившись с ними на столах для осмотров или на дежурных койках, обоняя густой запах дезинфицирующих средств. Но неудобства никого не смущали.
Пришли рождественские праздники, заполненные ароматом жареных гусей и индюшек, когда каждый из гостей разворачивал пакетики со скромными, но не без юмора подобранными подарками. Доктор Кельно получил большое количество простеньких, но преисполненных искренних чувств подношений от своих пациентов.
Праздники отшумели, и гостям настало время возвращаться в Оксфорд.
Терри и Адам сдержанно попрощались на перроне вокзала. Поезд ушел. Анджела обняла мужа, когда они покидали по-викториански пышное здание вокзала Паддингтон.
Прошла неделя, затем вторая и третья. Равнодушное молчание студента соответствовало тому же отношению со стороны Адама Кельно.
Это был самый длинный период, когда оба они не поддерживали связи друг с другом.
Доктора же не покидали воспоминания, как они поднимались по Леманаку, преодолевая его упругое течение; Стефан сидел на руле, а Терри на банке, болтая с лодочником на местном наречии. Как тепло улу встречали мальчиков. Во время летних каникул, когда Стефану минуло одиннадцать лет, Бинтанг одарил их праздничным нарядом и принял в члены племени, и они плясали в компании вождя, разукрашенные перьями и «татуировкой» на теле.
Блестящие глаза Терри не отрывались от Адама во время операций. Адам постоянно поглядывал на него.
Когда мальчик был рядом с ним, он всегда старался работать как можно лучше.
Когда тяжелый день приема пациентов из длинных домов был позади, они купались в реке или сидели под струями водопада, а потом засыпали рядом друг с другом, и их не пугали никакие звуки из джунглей.
Воспоминания об этих днях не оставляли Адама ни днем ни ночью, пока он уже был не в силах переносить их. Мысли его были полны не только Терренсом. Что произойдет, когда до Стефана в Америке дойдут эти известия?
Сэр Адам Кельно шел по узкой Ченсери-лейн, олицетворявшей британскую юстицию, на одной стороне которой размещалось Общество юристов, а на другой — «Свит и Максвелл» — издатели и продавцы юридической литературы. Окна мастерской «Эд и Равенскорт, лтд», обшивавшей юристов, содержали привычный строгий набор академических черных мантий для судей и адвокатов, покрой которых оставался неизменным с незапамятных времен; здесь же красовался ряд разнообразных париков для судейских.
Он остановился у дома 32 В по Ченсери-лейн. Это было узкое четырехэтажное здание, одно из немногих, переживших великий пожар, бушевавший столетие назад. Обветшавшая реликвия якобинских времен.
Кельно глянул на список его обитателей. Второй и третий этаж занимала юридическая контора «Хоббинс, Ньютон и Смидди». Открыв двери, он стал подниматься по скрипучим ступеням.
Книга 2 Ответчик
1
Автором «Холокауста» был американский писатель Абрахам Кэди; в свое время ему довелось быть и журналистом, и летчиком, и футболистом.
На исходе века сионистское движение распространилось в еврейских поселениях царской России подобно лесному пожару. Их обитатели, подвергавшиеся постоянному угнетению, жившие под угрозой погромов, которые заставляли их стремиться покинуть Россию, нашли выход в стремлении на свою древнюю родину. Община маленького еврейского местечка Продно собрала деньги братьям Кадзинским, Моррису и Хаиму, которые должны были первыми отправиться в Палестину.
Роя дренажные канавы для осушения болот в Верхней Галилее и возрождая землю, Моррис Кадзинский мужественно сопротивлялся приступам малярии и дизентерии, пока его не пришлось отправить в больницу в Яффу. Ему посоветовали оставить Палестину, так как его организм не мог приспособиться к суровым условиям существования. Его старший брат Хаим остался.
В те времена было принято, что родственники, обосновавшиеся в Америке, брали на себя ответственность за как можно большее количество членов семьи, помогая им перебраться в другую страну. Дядя - Абрахам Кадзинский, в честь которого позже был назван автор, был владельцем небольшой еврейской пекарни на Черчстрит в еврейском квартале в Норфолке, штат Вирджиния.
По совету усталого чиновника Моррис сократил свою фамилию до Кэди, чтобы хоть чем-то отличаться от сотен других обладателей окончания «ский», которые иммигрировали с ним на том же судне.
У дяди Абрахама были две дочери, мужья которых совершенно не интересовались пекарным делом, так что после смерти дяди пекарня перешла к Моррису.
Еврейская община в этом городке оказалась небольшой, но тесно сплоченной, будучи не в силах расстаться с привычками и образом мышления гетто. Моррис встретил Молли Сегал, активистку сионистского движения, которой тоже пришлось покинуть Палестину, и в 1909 году они поженились.
Чтобы отдать дань уважения его отцу, раввину из Продно, они освятили свой брак в синагоге. Вечеринка, завершившая этот день, была выдержана в лучших идишских традициях — до полуночи звучал «мазлтов», столы ломились от яств, то и дело возникали танцы в кругу хоры.