Дориан выполнил просьбу Лазаруса, послушно разрешив кукольнику направить свою руку в зеркальный туннель. Отражение конечности растворилось на глазах мальчика. Дориан вопросительно посмотрел на Лазаруса.
— Ты знаком с законами оптики и преломления света? — поинтересовался хозяин.
Дориан покачал головой, недоумевая, куда подевалась его правая рука.
— Магия является продолжением физики, не более. Как у тебя обстоят дела с математическими науками?
— Так себе, не считая тригонометрии…
Лазарус усмехнулся:
— С этого и начнем. Фантазию можно описать цифрами, Дориан. Всего лишь небольшой фокус.
Мальчик кивнул, толком не понимая, о чем ведет речь Лазарус. Наконец хозяин кивнул на дверь и проводил гостей до порога. Именно тогда почти случайно Дориан заметил явление невероятное и необъяснимое, если, конечно, зрение его не подвело. Процессия проходила мимо мерцающего фонаря, и на стены легли тени, которые отбрасывали их фигуры. Все, кроме одной. Тень Лазаруса на стене не отражалась, словно он был призраком.
Дориан обернулся и обнаружил, что Лазарус внимательно следит за ним. У мальчика перехватило горло. Кукольнике насмешливой гримасой добродушно ущипнул его за щеку.
— Не верь тому, что видишь…
Дориан двинулся вслед за матерью и сестрой к выходу.
— Спасибо за все и спокойной ночи, — сказала напоследок Симона.
— Вы доставили мне большое удовольствие. Я говорю это не из вежливости, — искренне ответил Лазарус. Он одарил всех теплой улыбкой и поднял руку, прощаясь.
Возвращаясь в Дом-на-Мысе, семейство Совель очутилось в лесу незадолго до полуночи.
Дориан притих, он все еще находился под сильным впечатлением от посещения резиденции Лазаруса Жана, дышавшей тайной. Ирен шагала, отрешившись от мира и погрузившись в собственные мысли. Симона, в свою очередь, испытывала глубокое облегчение и благодарила Бога за посланный ее семье дар.
Силуэт Кравенмора почти пропал из виду, когда Симона повернулась, чтобы в последний раз посмотреть на замок. В доме горело единственное окно, находившееся на третьем этаже западного крыла. Сквозь шторы угадывались контуры фигуры, застывшей прямо и неподвижно. В этот самый миг свет погас, и широкий оконный проем заволокло темнотой.
У себя в спальне Ирен сняла платье, позаимствованное у матери, и аккуратно сложила его на стуле. Из соседней комнаты доносились голоса Симоны и Дориана. Девочка выключила лампу и вытянулась на постели. Голубые тени плясали на белом гладком потолке, словно хоровод призраков танцевал в алмазной короне северного сияния. Тишину ласкал шелест волн, накатывавших на скалистый берег. Ирен закрыла глаза и попыталась заснуть, но тщетно.
Девочке с трудом верилось, что отныне она больше никогда не увидит свою прежнюю квартиру в Париже и ей не придется опять идти в танцевальный зал, чтобы заработать скудные гроши, которые робкие солдатики вынимали из тощих кошельков. Она понимала, что тени большого города не дотянутся в такую даль, но памяти нипочем расстояния. Ирен снова встала и подошла к окну.
Во мгле возвышалась башня маяка. Ирен уставилась на островок, окутанный белым искрящимся туманом. Где-то там, во мгле, как будто промелькнула вспышка, похожая на солнечный зайчик, брызнувший с зеркала. Через несколько секунд огонек загорелся снова и тотчас угас, на сей раз безвозвратно. Ирен нахмурилась, заметив мать, стоявшую внизу, на веранде. Симона куталась в толстый шерстяной свитер и молча смотрела на море. Ирен не требовалось разглядывать в темноте выражение ее лица, чтобы понять, что мама плачет и что обеих настигла бессонница. В первую ночь, проведенную в Доме-на-Мысе, когда перед ними открылся путь к горизонту, сулившему счастье, было особенно горько, что отца с ними больше нет.
3. Голубая лагуна
Ирен в жизни не видела столь ослепительного рассвета, как утром 22 июня 1937 года. Море сверкало, как бриллиантовый плащ под светозарным небосводом. Девочка выросла в городе и потому представить не могла, что небо бывает таким прозрачным. Островок, где возвышался маяк, теперь виднелся совершенно отчетливо, равно как и цепочка мелких рифов, торчавших из воды посреди лагуны, словно гребень морского дракона. Чуть дальше, за Английским пляжем, вдоль деревенской набережной выстроились по линеечке дома. Отражаясь в воде, они создавали акварельную картину, которая колыхалась на волнах у цепочки буйков, начинавшейся от рыбацкого причала. Жмурясь от яркого солнца, Ирен увидела рай, каким его изображал Клод Моне, любимый художник отца.
Ирен распахнула окно настежь, впустив в комнату морской ветер, пропитанный запахом соли. Чайки, гнездившиеся на уступах крутого обрыва, с любопытством покосились на нее. Новые соседи. Неподалеку от стаи птиц Ирен заметила Дориана. Брат уже расположился в укромном местечке, которое облюбовал себе среди скал, и с увлечением составлял каталог миражей или букашек… в общем, занимался тем, что он делал обычно во время своих персональных экскурсий.
Ирен размышляла, во что нарядиться, чтобы выйти на улицу. Девочке хотелось в полной мере насладиться дивным утром, казалось, выскользнувшим из прекрасного сновидения. Как вдруг на первом этаже раздался незнакомый звонкий голос. Гостья тараторила без умолку. Ирен напрягла слух и через две секунды расслышала мягкий спокойный тембр матери. Симона разговаривала с кем-то, вернее, едва успевала вставить односложные междометия в коротенькие паузы, которые иногда проскальзывали в речи собеседницы.
Одеваясь, Ирен пыталась представить по голосу, как выглядит гостья. Ирен с детства любила это занятие. Ирен закрывала глаза, прислушивалась к голосу незнакомого человека и мысленно рисовала его портрет, стараясь угадать, какого он роста и комплекции, какие у него черты лица и характер…
На сей раз в воображении возникла такая картина: молодая девушка маленького роста, эмоциональная и подвижная, брюнетка, возможно, с темными глазами. С готовым эскизом в голове Ирен решила спуститься вниз с двойной целью: утолить утренний голод сытным завтраком и, что гораздо важнее, утолить любопытство относительно владелицы звонкого голоса.
Едва ступив на первый этаж, она убедилась, что допустила всего одну ошибку: волосы девушки имели соломенный цвет. Все остальное соответствовало оригиналу в точности. Так состоялось знакомство Ирен с энергичной и словоохотливой Ханной — на слух.
После восхитительного ужина, приготовленного накануне Ханной для первой встречи семейства Совель с Лазарусом Жаном, Симона тоже постаралась не ударить в грязь лицом. Ханна поглощала пищу еще быстрее, чем говорила. Она обрушила на слушательниц лавину разнообразных историй, побасенок и сплетен о городке и его обитателях, причем выстреливала их с пулеметной скоростью. В результате у Ирен с Симоной появилось чувство, будто они знали девушку всю жизнь, хотя наслаждались ее обществом не больше пяти минут.
Отправляя в рот гренок за гренком, Ханна отдельным экстренным выпуском вкратце поведала свою биографию. В ноябре ей исполнится шестнадцать, родители живут в собственном доме в городке. Отец — рыбак, а мать — булочница. С ними жил ее двоюродный брат Исмаэль, потерявший родителей много лет назад и помогавший дяде, то есть отцу Ханны, рыбачить на шхуне. Ханна больше не ходила в школу потому, что мымра Жанни Бро, директриса местного публичного коллежа, считала ее беспросветной тупицей. Тем не менее Исмаэль учил ее читать, и с каждым днем Ханна все тверже заучивала таблицу умножения. Она обожала желтый цвет и собирала коллекцию раковин, которые искала на Английском пляже. В свободное время она больше всего на свете любила слушать спектакли по радио и ходить на танцы, которые устраивали на главной площади летом, когда в город приезжали разные оркестры. Она не пользовалась духами, но ей нравилась губная помада…
Болтовню Ханны слушать было, с одной стороны, занятно, с другой — она быстро начинала утомлять. Уничтожив свой завтрак и все, что не доела Ирен, Ханна умолкла на мгновение. Тишина, возникшая в доме, показалась сверхъестественной. Но продлилась она, конечно, недолго.
— Что, если мы пойдем погуляем вдвоем и я покажу тебе город? — спросила Ханна, внезапно воодушевившись идеей провести экскурсию по Голубой лагуне.
Ирен переглянулась с матерью.
— С удовольствием, — помедлив, ответила девочка.
На лице Ханны засияла улыбка от уха до уха.
— Не волнуйтесь, мадам Совель. Я верну ее вам целой и невредимой.
Итак, Ирен и ее новая подруга выскочили за дверь и помчались к Английскому пляжу. И в Дом-на-Мысе постепенно вернулся покой. Симона взяла чашку кофе и вышла на веранду, наслаждаясь прелестью тихого безмятежного утра. Дориан помахал ей рукой со скал.
Симона помахала ему в ответ. Странный мальчик. Всегда один. Казалось, он вовсе не нуждался в друзьях или не умел их заводить. Всегда погружен в свои мысли и тетради, и одному Богу известно, о чем он думал. Допивая кофе, Симона провожала взглядом дочь с Ханной — девочки бодро шагали к городу. Ханна продолжала болтать без устали. Каждому свое.
Приобщение семейства Совель к тайнам и тонкостям жизни маленького прибрежного городка заняло большую часть июля — первого месяца, который они провели в Голубой лагуне. Замешательство и культурный шок длились около недели. На этом начальном этапе члены семейства обнаружили, что, за исключением метрической системы, жизненный уклад городка — обычаи, нормы и прочие бытовые особенности — не имел ничего общего с парижским. Прежде всего возникала тема отношений со временем. Без особого риска ошибиться можно было утверждать, что на тысячу парижан приходилось не менее тысячи штук часов, тиранов, управлявших жизнью с армейской дотошностью. В Голубой лагуне режим дня зависел от солнца, иного варианта не существовало. Как не существовало автомобилей, кроме машин доктора Жиро, жандармерии и Лазаруса. Не существовало… Список контрастов не имел конца. Но основное различие коренилось не в количественных показателях, а в сложившихся устоях.
Париж являлся обителью незнакомцев, городом, где люди жили годами, так и не узнав имени соседа по лестничной площадке. В Голубой лагуне, напротив, стоило чихнуть или поцарапать кончик носа, как событие получало широкое освещение в массах и отклики общественности. Это было место, где любая хворь становится новостью и где новости оказывались намного заразнее хвори. Местная газета не выпускалась, да и необходимости в ней никто не испытывал.
Просветительская миссия легла на плечи Ханны. И она поведала столичным приезжим о заведенных в общине порядках, ее истории и чудесах. Головокружительная скорость, с какой девушка выстреливала слова, позволила впихнуть в короткий курс лекций достаточно информации и красочных сплетен, чтобы написать по памяти и наизусть толстую энциклопедию. Так новички узнали, что Лорен Саван, приходской священник, выступал организатором чемпионатов ныряльщиков и состязаний по бегу на марафонскую дистанцию. Священник не только частенько рассуждал в проповедях о вреде лени и недостатке физических упражнений, но и проехал на велосипеде больше миль, чем проплыл по морю Марко Поло. Также Совель узнали, что городской совет собирался по вторникам и четвергам в час дня, дабы обсудить неотложные дела. Во время заседаний Эрнест Дижон, потенциально вечный мэр, чей возраст приближался к мафусаилову, развлекался, игриво пощипывая подушки своего кресла. Старик не сомневался, что посягает на мощные бедра Антуанетты Фабре, казначея мэрии и злющей старой девы.
Ханна выдавала до полудюжины историй подобного калибра в минуту. Осведомленности девушки немало способствовало то обстоятельство, что Элизабет, ее мать, работала в булочной, которая в Голубой лагуне выполняла функции информационного агентства, службы шпионажа и консультативного кабинета для влюбленных.
Семейство Совель быстро уразумело, что экономика городка тяготела к весьма оригинальной разновидности парижского капитализма. Ясное дело, пекарня продавала батоны хлеба, однако в подсобном помещении уже начиналась информационная зона. Сапожник месье Сафон чинил ремни, молнии и подметки, но его любимым занятием и крючком для клиентов служило его второе призвание астролога и составление гороскопов…
Описанная выше схема повторялась снова и снова. На первый взгляд жизнь городка казалась спокойной и простой. В то же время узелков и хитросплетений в ней было ничуть не меньше, чем в валансьенских кружевах. Фокус состоял в том, чтобы проникнуться своеобразным ритмом бытия поселения и внимательно прислушиваться к мнению его коренных обитателей. Под их чутким руководством все новички должны были пройти положенные церемониалы посвящения, прежде чем получить статус полноправных граждан Голубой лагуны.
Поэтому Симона, появляясь в городке, чтобы забрать почту и посылки для Лазаруса, взяла за правило заходить в пекарню и узнавать обо всех событиях — прошлых, нынешних и грядущих. Дамы Голубой лагуны приняли ее благосклонно и немедленно засыпали вопросами о загадочном патроне, хозяине Кравенмора. Лазарус вел уединенную жизнь, и его редко видели в Голубой лагуне. Помимо стремления к отшельничеству, что настораживало, он каждую неделю получал по почте кипы книг. В результате Лазарус стал объектом пристального внимания сограждан, давая пищу для невероятных домыслов.
— Только подумайте, дорогая Симона, — доверительно сказала как-то раз Паскаль Лелуш, супруга аптекаря, — мужчина один… ну, почти один… в большом доме, со всеми этими книгами…
Симона не позволяла себе попадаться на столь простые уловки и обычно кивала с улыбкой, сталкиваясь с проявлениями чрезмерного любопытства. Как однажды сказал ее покойный муж, не стоит терять время, пытаясь изменить мир; достаточно позаботиться, чтобы мир не смог изменить нас самих.
Мадам Совель научилась с уважением относиться к экстравагантным требованиям Лазаруса. Касались они главным образом его корреспонденции. Личную почту надлежало распечатывать на следующий день после доставки и тотчас составлять ответ. Деловые и официальные письма следовало вскрывать сразу по получении, но отвечать на них полагалось через неделю, не раньше. И наконец, конверты, присланные из Берлина и подписанные каким-то Даниэлем Хоффманом, она должна была вручать патрону лично и ни в коем случае не открывать сама. Очевидно, их содержание оставалось за пределами ее компетенции, решила Симона. Ей понравилось жить в этом глухом местечке. Она радовалась, что дети вырастут вдали от Парижа, поскольку находила здешнюю атмосферу здоровой и благотворной. И ей было глубоко наплевать, когда распечатывать письма.
Дориан тоже сделал важное для себя открытие: оказалось, что его нешуточное увлечение картографией оставляло достаточно времени, чтобы водить дружбу с местными мальчиками. Никого вроде бы не интересовало, давно его семья переселилась в город или недавно и хороший он пловец или нет. Кстати, вначале он плавал неважно, но новые приятели не поленились научить его держаться на плаву. От них же Дориан узнал, что игра в петанк[1] являлась занятием для личностей пенсионного возраста, а бегать за девчонками было уделом самоуверенных пятнадцатилетних пацанов, сжигаемых гормональной лихорадкой, которая плохо влияла на кожу и здравый смысл. В его же возрасте мальчикам полагалось кататься на велосипедах, фантазировать и присматриваться к миру в надежде, что мир начнет отвечать взаимностью. Воскресные вечера всецело посвящались кино. И там Дориан встретил новую тайную любовь, на фоне которой картография блекла, как наука об истлевших пергаминах: Грета Гарбо. Божественное создание. Одно упоминание о ней за столом лишало Дориана аппетита, хотя, если разобраться, актриса ведь была не первой молодости — подумать только, целых тридцать лет!
Пока Дориан терзался сомнениями, не служит ли его преклонение перед женщиной, достигшей порога старости, признаком извращения, Ирен отражала натиск Ханны, атаковавшей ее с фронта. На повестке дня остро стояло обсуждение списка кавалеров (без всяких обязательств) и выбор подходящей компании. Ханна считала, что поскольку Ирен прожила в городе больше пятнадцати дней, она была обязана срочно с кем-нибудь завести интрижку или пофлиртовать, иначе парни сочтут ее странной и недотрогой. Впрочем, сама же Ханна первая признавала очевидное: если по части бицепсов претенденты соответствовали самым высоким стандартам, то при распределении мозгов паек, полученный ими от небесной канцелярии, был скуден и имел сугубо практическое назначение. Впрочем, охотников приударить за Ирен хватало, что вызывало здоровую зависть подруги.
— Дочь моя, если бы я пользовалась таким успехом, я была бы теперь как Мата Хари, — частенько повторяла Ханна.
Ирен, покосившись на компанию ребят, которая двигалась им навстречу, застенчиво улыбнулась.
— Мне что-то не хочется… Они выглядят глуповато…
— Глуповато? — взорвалась Ханна, возмущенная такой бездарной потерей прекрасных возможностей. — Если хочешь узнать что-нибудь интересное, сходи в кино или почитай книгу.
— Я подумаю, — засмеялась Ирен.
Ханна потрясла головой.
— Ты закончишь, как мой кузен Исмаэль, — мрачно предрекла она.
Ее двоюродному брату Исмаэлю исполнилось шестнадцать лет. По рассказам Ханны, он воспитывался в их семье после смерти родителей. Исмаэль работал матросом на шхуне дяди, но, похоже, больше всего на свете юноша любил две вещи: одиночество и свой парусник. Яхту, построенную собственными руками, он нарек именем, которое Ханне оказалось не под силу запомнить.