— Что-то по-гречески, кажется. Уфф!
— А где он теперь? — спросила Ирен.
— В море. Лето — хорошее время для рыбаков, кто рискует ходить в открытом море. Папа с братом на «Эстель». До августа они не вернутся, — объяснила Ханна.
— Наверное, им очень грустно. Столько времени проводить в плавании, в разлуке с родными…
Ханна пожала плечами:
— Приходится зарабатывать на жизнь…
— Тебе не очень нравится работать в Кравенморе, да? — осторожно спросила Ирен.
Подруга посмотрела на нее с некоторой долей изумления.
— Конечно, это не мое дело, — торопливо добавила Ирен.
— Меня не обижает вопрос, — улыбнулась Ханна. — Мне и в самом деле там не слишком нравится, совсем нет.
— Из-за Лазаруса?
— Нет. Лазарус — милый человек, и он был очень добр к нам. Когда папа попал под гребной винт, много лет назад, именно Лазарус заплатил за операцию. Если бы не он…
— Тогда в чем дело?
— Не знаю. Само место. Машины… Дом полон всяких машин, которые не спускают с тебя глаз.
— Это всего лишь игрушки.
— Попробуй поспать там хоть одну ночь. Закроешь глаза, и тут тебе «тик-так, тик-так»…
Девочки переглянулись.
— Тик-так, тик-так? — переспросила Ирен.
Ханна с иронией усмехнулась:
— Может, я и трусиха, но ты явно намерена остаться старой девой.
— Обожаю старых дев, — парировала Ирен.
Так потихоньку, почти незаметно, дни проходили за днями, и не успели Совель оглянуться, как в двери постучался август. Вместе с ним наступил черед летних ливней, а также скоротечных бурь, длившихся не больше двух часов. Симона была поглощена новыми заботами. Ирен привыкла к постоянному присутствию в своей жизни Ханны. Излишне говорить, что Дориан учился нырять и рисовал в воображении карты тайной географии Греты Гарбо.
Однажды Ирен с Ханной решили прогуляться по Английскому пляжу. Это был один из тех августовских дней, когда после ночного дождя на небе теснились замки из кучевых облаков, величаво проплывавшие над синей сверкающей гладью моря. Минуло полтора месяца с тех пор, как семейство Совель переехало в Голубую лагуну. И казалось, будто неожиданностям уже не осталось места. Однако сюрпризы только начинались.
В ярких лучах полуденного солнца отчетливо виднелись следы, цепочкой тянувшиеся вдоль линии прибоя, будто их отчеканили на белой пластине песка. Вдалеке в порту, словно миражи, над водой то появлялись, то исчезали корабельные мачты.
Тонкий, как пыль, песок стелился бескрайней пеленой. Посреди необъятной пустыни, на остове старой лодки, утонувшем в песке, сидели Ирен и Ханна. Их окружала стайка маленьких синих птичек, которые гнездились где-то в белоснежных дюнах.
— Почему это место называют Английским пляжем? — спросила Ирен, обозревая безлюдное пространство, пролегавшее между городком и мысом.
— В хижине на пляже много лет жил старый художник, англичанин. У бедняги было больше долгов, чем кисточек. В обмен на одежду и еду он дарил местным жителям свои картины. Три года назад он умер. Его похоронили здесь, на берегу, где он провел всю жизнь, — объяснила Ханна.
— Будь моя воля, я тоже хотела бы, чтобы меня похоронили в таком прекрасном месте.
— Веселые мысли, нечего сказать, — шутливо заметила Ханна с оттенком укоризны в голосе.
— Но я не тороплюсь, — добавила Ирен. Взгляд ее задержался на маленькой яхте, которая рассекала волны в сотне метров от береговой кромки.
— Уфф… — пробормотала подруга. — А вот и он, одинокий морской волк. И дня не смог вытерпеть без своей лодки.
— Кто?
— Отец с кузеном вчера сошли на берег со шхуны, — ответила Ханна. — Отец все еще спит, а братец… Он неисправим.
Ирен снова обратилась к морю, с новым интересом посмотрев на яхту, скользившую по водам лагуны.
— Мой кузен Исмаэль. Он полжизни проводит в лодке, во всяком случае, когда не работает с отцом на пристани. Но он хороший парень. Видишь медальон?
Ханна показала подружке красивый медальон на золотой цепочке, который висел у нее на шее: солнечный диск, погружавшийся в море.
— Это Исмаэль подарил…
— Прелестная вещица, — одобрила Ирен, внимательно изучив украшение.
Ханна вскочила на ноги, издав пронзительный клич и вспугнув синих птичек, которые стремглав умчались в дальний конец пляжа. Худощавая фигура за штурвалом помахала в ответ рукой, и суденышко развернулось носом к пляжу.
— Главное, не задавай ему вопросов о яхте, — предостерегла Ханна. — А если он сам заведет о ней речь, поспрашивай, как он ее сделал. Он может часами разглагольствовать на эту тему.
— Семейная черта…
Ханна метнула на подругу гневный взгляд.
— Пожалуй, я брошу тебя тут, на пляже, на съедение ракам.
— Извини.
— Ладно уж. Но если я тебе кажусь болтливой, ты еще не знаешь моей крестной. На ее фоне все члены нашего семейства немы как рыбы.
— С удовольствием познакомлюсь с ней.
— О да, — откликнулась Ханна, не сдержав лукавой улыбки.
Яхта Исмаэля легко и чисто преодолела линию прибоя, и киль лодки вошел в песок, точно нож в масло. Юноша поспешил отдать фалы и ловко, в считанные секунды спустил парус до основания мачты. Сказывалась сноровка. Спрыгнув на берег, Исмаэль невольно смерил Ирен с ног до головы любопытным взглядом, причем его выразительность ничуть не уступала навигационным навыкам юноши. Ханна закатила глаза, издевательски высунув кончик языка, и поспешила провести церемонию представления, на свой лад, конечно.
— Исмаэль, это моя подруга Ирен, — мило прощебетала она, — но есть ее не обязательно.
Парень толкнул локтем кузину и протянул руку Ирен:
— Привет…
Непринужденный жест сопровождался смущенной искренней улыбкой. Ирен тоже подала ему руку.
— Спокойно, он не идиот. Таким способом кузен сообщает, что счастлив познакомиться и все прочее, — прокомментировала Ханна.
— Сестра говорит так много, что иногда мне кажется, что ей когда-нибудь не хватит словаря, — отшутился Исмаэль. — Полагаю, она тебя уже предупредила, чтобы ты не спрашивала меня о яхте…
— Нет, конечно, — осторожно сказала Ирен.
— О да. Ханна считает, что ни о чем другом я не умею разговаривать.
— Сети и снасти ничуть не лучше, но когда дело касается яхты, тушите свет.
Ирен, забавляясь, слушала их пикировку, обоим доставлявшую удовольствие. Шпильки ребят были беззлобными, во всяком случае, остроты в них содержалось ровно столько, сколько нужно, чтобы приправить щепоткой перца повседневную рутину.
— Насколько я понял, вы поселились в Доме-на-Мысе, — промолвил Исмаэль.
Ирен обратила все внимание на юношу и наконец рассмотрела его как следует. Выглядел он на свои шестнадцать лет. Кожа и волосы свидетельствовали о том, что Исмаэль очень много времени проводил в море. Телосложение выдавало, что в порту он занимался тяжелой физической работой, а его руки и плечи покрывала сетка мелких шрамов, несвойственных парижским юнцам. Правую ногу рассекал более грубый и длинный рубец, начинавшийся чуть выше колена и спускавшийся к щиколотке. Ирен стало любопытно, как он получил это боевое ранение. Наконец Ирен встретилась с юношей взглядом. Она подумала, что глаза у него особенные. Большие и светлые, они действительно выделяли его в массе сверстников. Казалось, за внимательным, вдумчивым взглядом, подернутым печалью, скрывается целый мир, сложный и таинственный. Ирен встречала похожие глаза у безымянных солдат, с которыми всего на три минуты ее сводили ритмы третьесортного оркестра. В глубине солдатских глаз прятались страх, грусть или горечь.
— Дорогая, ты заснула? — вернула ее на землю Ханна.
— Думала о том, что я опаздываю. Мама будет волноваться.
— Твоя мама наверняка счастлива, что ее на пару часов оставили в покое, но дело твое, — сказала Ханна.
— Могу подбросить тебя на яхте, если хочешь, — предложил Исмаэль. — Около Дома-на-Мысе среди скал есть небольшой причал.
Ирен посмотрела на Ханну с немым вопросом.
— Если откажешься, то разобьешь ему сердце. Кузен не стал бы приглашать на свою яхту даже Грету Гарбо.
— А ты не поедешь? — смутилась Ирен.
— Ни за какие деньги я не сяду в эту посудину. Кроме того, у меня выходной и сегодня вечером танцы на площади. А на твоем месте я бы подумала. Лучшие кадры находятся на суше. Это тебе говорит дочь рыбака. Господи, что это я. Давай, вперед. А ты, моряк, постарайся доставить мою подругу в порт в целости и сохранности. Понятно?
Как выяснилось, яхта называлась «Кеанеос», по крайней мере так гласила надпись на борту. Она направилась в море, расправляя на ветру белые паруса и разворачиваясь носом в сторону мыса.
Маневрируя, Исмаэль застенчиво улыбался девочке. Он сел у штурвала лишь тогда, когда суденышко ровно легло на курс по течению. Ирен вцепилась обеими руками в скамейку. Она чувствовала кожей освежающую влагу брызг, которыми осыпал их бриз. Паруса туго наполнились ветром, с силой толкавшим яхту вперед, и Ханна превратилась в крошечную фигурку, махавшую им вслед с берега. Скорость, с какой яхта неслась по воде, и музыка волн, ударявших в борта, пробуждали в душе желание смеяться без всякой причины.
Маневрируя, Исмаэль застенчиво улыбался девочке. Он сел у штурвала лишь тогда, когда суденышко ровно легло на курс по течению. Ирен вцепилась обеими руками в скамейку. Она чувствовала кожей освежающую влагу брызг, которыми осыпал их бриз. Паруса туго наполнились ветром, с силой толкавшим яхту вперед, и Ханна превратилась в крошечную фигурку, махавшую им вслед с берега. Скорость, с какой яхта неслась по воде, и музыка волн, ударявших в борта, пробуждали в душе желание смеяться без всякой причины.
— В первый раз? — спросил Исмаэль. — На яхте, я имею в виду.
Ирен кивнула.
— Ни на что не похоже, правда?
Девочка снова кивнула, улыбаясь, не в силах отвести взгляд от длинного шрама на ноге Исмаэля.
— Угорь, — пояснил юноша. — Это долгая история.
Ирен запрокинула голову и посмотрела вдаль на силуэт Кравенмора, видневшийся над густыми кронами деревьев.
— Что означает название твоей яхты?
— Это по-гречески. Keaneos. Циан, — загадочно ответил Исмаэль.
Ирен нахмурилась, не понимая, и он продолжал:
— Греки употребляли это слово для обозначения ярко-синего или сине-зеленого цвета, цвета морской волны. Упоминая о море, Гомер сравнивает его цвет с темным вином. Это его слово — keaneos.
— Я гляжу, что ты можешь поговорить и о других вещах, кроме сетей и лодки.
— Стараюсь.
— Кто тебя учил?
— Судовождению? Я сам.
— Нет, я о греках…
— Мой отец обожал историю. У меня сохранились кое-какие его книги…
Ирен промолчала.
— Ханна наверняка тебе рассказала, что мои родители погибли.
Ирен ограничилась кивком. Островок с маяком поднимался из волн всего в паре сотен метров от яхты. Ирен завороженно смотрела на него.
— Маяк бездействует уже много лет. Теперь используется тот, что стоит в порту Голубой лагуны, — сообщил юноша.
— И никто больше не приплывает на остров? — задала вопрос Ирен.
Исмаэль покачал головой.
— Совсем?
— Тебе нравятся истории о привидениях? — спросил он вместо ответа.
— Смотря какие…
— Местные жители верят, будто остров заколдован или что-то вроде того. Говорят, давным-давно около маяка утонула женщина. Некоторые с тех пор у берегов острова видят огни. В конце концов, в каждом городе есть свои предания, и наш не хуже других.
— Огни?
— Сентябрьские огни, — пояснил Исмаэль. В тот момент они уже миновали островок, оставив его за правым бортом. — Согласно легенде, если можно так выразиться, это случилось в конце лета. Однажды ночью, в разгар городского карнавала, на причале появилась женщина в маскарадном костюме. Многие видели, как она села в ялик и поплыла в открытое море. Одни утверждали, что она спешила на тайное свидание с возлюбленным на островном маяке. Другие подозревали, будто она бежала от правосудия, совершив тяжкое преступление… Понимаешь, любая из версий выглядела правдоподобно, поскольку на самом деле никто не знал, кто она. Ее лицо скрывалось под маской. И вот, когда дама пересекала лагуну, внезапно разразилась ужасная буря. Ветер погнал лодку на скалы, и суденышко разнесло в щепки. Таинственная женщина без лица утонула, во всяком случае, тела ее не нашли. Через несколько дней прилив вынес на берег разбитую маску. Говорят, что с тех пор по вечерам на исходе лета на острове загораются огни…
— Дух той женщины…
— Ну да… Пытается завершить неоконченное плавание и все же добраться до острова… Таково предание.
— И это правда?
— Как и все истории о привидениях. Ты либо в них веришь, либо нет.
— А ты веришь? — не унималась Ирен.
— Я верю только своим глазам.
— Практичный моряк.
— Вроде того.
Ирен обернулась и с трепетом посмотрела на остров. Волны с силой бились о скалы. Треснувшие стекла в башне маяка преломляли свет, разлагая его на все краски спектра. Возникала фантастическая радуга, исчезавшая в пелене брызг, обдававших волнорез.
— Ты бывал там когда-нибудь? — спросила Ирен.
— На островке?
Исмаэль вытравил шкот. С поворотом руля яхта накренилась на левый борт и, встав поперек течения, приходившего из пролива, нацелилась на мыс.
— Наверное, тебе хочется сплавать туда, — высказал предположение Исмаэль, — на островок.
— А можно?
— Сделать можно все. Вопрос в том, хватит ли на это смелости, — отозвался Исмаэль с вызывающей улыбкой.
Ирен выдержала его взгляд.
— Когда?
— В ближайшую субботу. На моей яхте.
— Вдвоем?
— Вдвоем. Но если ты боишься…
— Я не боюсь, — перебила Ирен.
— Тогда в субботу. Я подхвачу тебя в полдень на причале.
Ирен посмотрела на берег. Дом-на-Мысе возвышался на крутом обрыве. На веранде стоял Дориан и наблюдал за яхтой с нескрываемым любопытством.
— Мой брат Дориан. Может, поднимешься и познакомишься с моей мамой?
— Меня не стоит знакомить с семьей, я не гожусь для этого.
— Значит, в другой раз.
Яхта скользнула в небольшую естественную бухточку, приютившуюся среди утесов у подножия обрыва, где стоял Дом-на-Мысе. С ловкостью, обретенной в результате длительной практики, юноша убрал парус и, положившись на сильное течение, позволил ему подвести судно к причалу. Взяв конец троса, Исмаэль спрыгнул на берег, чтобы пришвартовать яхту. Закрепив ее как следует, он протянул руку Ирен.
— Ведь Гомер был слепым. Как он мог узнать, какого цвета море? — спросила девочка.
Исмаэль ухватил ее за локти, сильным резким движением поднял в воздух и перенес на причал.
— Еще одна причина, чтобы доверять только своим глазам, — ответил юноша. Он все еще держал Ирен за руку.
Ирен вспомнились слова Лазаруса, сказанные им в первый вечер в Кравенморе.
— Иногда глаза подводят, — возразила она.
— Только не меня.
— Спасибо за прогулку.
Исмаэль кивнул, неохотно выпустив руку девочки.
— Увидимся в субботу.
— До субботы.
Исмаэль снова запрыгнул на палубу, отвязал трос и позволил течению отнести яхту от причала. Тем временем сам он вновь поднял паруса. Ветер помчат яхту к устью бухточки. Не прошло и нескольких секунд, как «Кеанеос» вышла в воды лагуны, подпрыгивая на волнах.
Ирен стояла на пристани и смотрела, как исчезает на просторах залива белый парус. В какой-то момент она поймала себя на том, что все еще улыбается, а руки подозрительно покрылись мурашками. И тогда ей стало понятно, что предстоящая неделя окажется очень и очень долгой.
4. Тени и тайны
В календаре Голубой лагуны существовало только два времени года: лето и остальные месяцы. Летом обитатели города утраивали рабочие часы. Они снабжали всем необходимым окрестные прибрежные курорты, где находились водолечебницы и туристы и куда съезжались жители больших городов в поисках пляжей, солнца и сельской скуки. Булочники, кустари, портные, плотники, каменщики и представители прочих профессий всецело зависели от трех месяцев в году, когда солнце щедро заливало побережье Нормандии. В течение тринадцати или четырнадцати недель местное население превращалось в трудолюбивых муравьев, чтобы получить возможность остаток года тихо и спокойно жить, как скромные цикады. Самые напряженные дни выдавались как раз в начале августа. В первой половине месяца спрос на разного рода продукцию взлетал от нуля до небес.
Одним из немногих, кто выбивался из общего графика, был Кристиан Юпер. Он, подобно другим владельцам рыболовецких судов, разделял судьбу муравья двенадцать месяцев в году. Мрачные мысли на эту тему регулярно посещали потомственного рыбака каждое лето в одно и то же время, а именно в те дни, когда он видел, как поднимали паруса все соседи в округе. Тогда он начинал сомневаться, что выбрал правильный путь в жизни. Он спрашивал себя, не разумнее ли было, нарушив традиции семи поколений, обзавестись гостиницей, стать торговцем или освоить любую другую профессию. Может, тогда его дочери Ханне не пришлось бы всю неделю от звонка до звонка прислуживать в Кравенморе. Может, тогда свидания с женой длились бы дольше тридцати минут в день — пятнадцати утром и пятнадцати вечером.
Исмаэль поглядывал на дядю, пока они вместе занимались ремонтом водяной помпы на шхуне. Задумчивое выражение лица выдавало рыбака с головой.
— Ты мог бы открыть мастерскую корабельного снаряжения, — заметил Исмаэль.
Дядя только крякнул в ответ.
— Или продать шхуну и вложить деньги в магазин месье Дидье. Он уже шесть лет тебя уговаривает, — продолжал юноша.
Дядя прервал работу и уставился на племянника. Тринадцать лет он был Исмаэлю вместо отца. И за эти годы ничуть не изменилось главное, то, что больше всего нравилось Юперу в мальчике и одновременно пугало: поразительное и неистребимое сходство Исмаэля с покойным родителем, включая стремление высказывать свое мнение, когда его никто не спрашивал.