– Почему мы не можем пригласить к себе твоих родителей и объявить, что решили жить вместе? – пытал он Василису, не понимая природы ее сопротивления обычному сценарию вступления в брак. – Твоя Гулька права: это ханжество!
– Ханжеством это было бы, если бы я оставалась ночевать дома и делала вид, что я до сих пор девственница. К тому же все знают, где я.
– Как ты не понимаешь, знать мало. Для любых родителей важно быть включенными в жизнь детей, а ты своим молчанием словно игнорируешь их священное право. И заставляешь меня это делать вместе с тобой.
– Ничего я не игнорирую, – разозлилась Ладова. – Я просто хочу насладиться тем, что имею, потому что не знаю, как долго это продлится.
– То есть ты не уверена во мне. Так? – жестко произнес Хазов.
Василиса молча кивнула.
– И что я должен сделать?
Ладова пожала плечами.
– Мне шестьдесят лет. Из них почти тринадцать я вдовец. И я принципиально не клянусь в вечной любви, потому что, как только ваш Бог слышит слово «вечность», он сердится. И отнимает все, что ты собираешься любить вечно. Мне понятен твой страх. Где-то в глубине души ты наверняка считаешь меня стариком и, как любая женщина, считаешь, сколько я протяну. Так?
Испуганная словами Хазова Василиса отрицательно замотала головой и даже попыталась остановить его, но Андрей Александрович, отстранившись, продолжил:
– Именно так. Поэтому ты и не можешь решиться. А я так не хочу. У меня нет времени на репетиции, длящиеся дольше, чем две недели. И у тебя, между прочим, этого времени тоже нет. Хотя тебе всего двадцать пять!
– Двадцать четыре, – эхом отозвалась Ладова.
– Этого достаточно, чтобы определить место, где живет любовь.
Василиса вопросительно посмотрела на Андрея Александровича.
– Моя любовь, – Хазов прижал руку к сердцу, – живет здесь. И будет жить вне зависимости от того, рядом ты или нет. Поэтому можешь смело подниматься и идти домой. Это ничего не изменит…
Ладова не поверила своим ушам:
– Ты меня прогоняешь?
– Я говорю: ошибочно думать, что любовь живет рядом с человеком. Любовь живет внутри человека, поэтому мы так долго помним ушедших близких и продолжаем их любить, даже если в нашем доме нет ни одной их фотографии. Собирайся, – жестко проговорил Андрей Александрович и вышел из спальни.
Наверное, раньше этих слов из уст мужчины было бы достаточно, чтобы Василиса мигом вскочила с кровати и заметалась по комнате в поисках одежды, чтобы немедленно покинуть когда-то гостеприимный дом любовника. Раньше, но не сейчас.
«Как бы не так! – разозлившись на Хазова, подумала Ладова и перевернулась на бок. – Хочет, пусть сам уходит, – по-хозяйски рассудила она и закрыла глаза ладонью, таким образом пытаясь бороться с проникавшим сквозь шторы светом. – Как поздно темнеет», – посетовала Ладова и поискала взглядом часы, обычно стоявшие на узком комоде, где у Хазова всегда хранились вещи-памятки, в число которых входили сломанные Юлькины игрушки, ее же спутанные резинки, старые фотографии, в том числе и свадебные.
Василиса на локте приподнялась в кровати и выдвинула один из ящиков. Внутри было пусто. Тогда любопытство заставило ее выдвинуть еще один, такой же пустой. Когда пустым оказался и третий, до Ладовой наконец дошло, что Андрей Александрович специально освободил комод для того, чтобы она, Василиса, смогла наполнить его своими вещами.
– Господи! – ахнула Ладова и стала судорожно выдвигать один ящик за другим до тех пор, пока в одном из них не обнаружила старый, советских времен небольшой альбом для фотографий в знаменитой плюшевой обложке малинового цвета.
Внутри царил полный беспорядок. Фотографии не были вставлены в предназначенные для них прорези и просто лежали стопками между картонными страницами. По их качеству легко было определить, к какому периоду советского времени они относятся.
Василиса быстро узнала маленькую остриженную наголо Юльку, с лихо заломленным беретом на голове. Рядом лежало несколько фотографий ее отца, по виду напоминавших те, что вешают на Доску почета. Их Ладова даже рассматривать не стала и засунула в конец альбома. Ей хотелось посмотреть свадебные снимки, но их Василиса в альбоме не обнаружила. Зато обнаружила несколько коллективных фотографий, одна из которых ей была хорошо знакома. Это был тот самый снимок после вручения аттестатов в девятом классе, когда она умудрилась свалиться со сцены, порвать колготки на самом видном месте, которое на фотографии оказалось прикрыто знаменитым хазовским пакетом с рекламой зубной пасты.
Ладова пробежала по лицам одноклассников, отметив про себя, что половину из них она даже не может вспомнить по фамилии. С каким-то щемящим чувством светлой печали она остановила взгляд на лошадином лице Ленки Наумовой, ухарской физиономии сгинувшего в подвалах Сережки Вихарева. Мельком взглянула на застывшего перед камерой Тюрина, с пробивавшимися над верхней губой усами и почувствовала, что больше не держит на него зла.
«Надо же, – подумала Василиса, – как будто его и не было в моей жизни! Чур меня!» – усмехнулась себе под нос Ладова и вставила фотографию обратно в альбом.
Второй коллективный снимок явно принадлежал другому историческому времени. На нем была изображена какая-то спортивная команда, а точнее две. «Наверное, дружественный матч. А после игры сфотографировались», – рассудила Василиса, признав в сидевших на корточках в первом ряду футболистов-любителей.
– Ну-ка, посмотрим, – пробурчала себе под нос Ладова и стала водить пальцем по лицам, разительно отличающимся от тех, которые она видела на больших и красочных постерах с изображением футбольных команд. «Какие смешные», – улыбнулась незнакомым людям Василиса и вздрогнула: не таким уж, оказывается, и незнакомым. Кое-кого она здесь точно знала. Вот, например, стоявшего во втором ряду с левого края: те же самые длинные волосы, та же майка со знаменитой надписью и улыбка. Та же самая.
– Крем-брюле! – ахнула Ладова и со словами «Кто это?!» как была, в рубашке Андрея Александровича слетела вниз по винтовой лестнице.
– Осторожно! – бросился к ней Хазов, испуганный тем, что она просто-напросто повредит себе спину.
– Кто это?! – взмолилась Василиса и ткнула пальцем в фотографию.
– Это? – Андрей Александрович уставился на снимок, словно впервые его увидел.
– Это! – Ладовой не терпелось услышать ответ на свой вопрос.
– Это, Василиса, я. Видишь, какой патлатый. Тогда было модно. Хотя и не приветствовалось, конечно. Чемпионат области по футболу, – прочитал Хазов. – Девятнадцатое июня шестьдесят седьмого года. «Спартак» – «Динамо».
– Этого не может быть, – побледнев, произнесла Ладова, и лицо ее исказилось странной гримасой.
– Что не может быть? – не понял ее Андрей Александрович.
– Я не уйду.
– В смысле? – со стороны могло показаться, что Хазов напрочь забыл, о чем говорил примерно полчаса тому назад наверху, в спальне.
– Я не уйду, – твердо повторила Василиса и решительно добавила: – И мы сейчас пойдем к моим родителям, и все им скажем. Если, конечно, твое предложение остается в силе.
– Какое из двух? – Он сначала растерялся, а потом обнял разбушевавшуюся Ладову и прошептал ей на ухо: – А что, собственно говоря, случилось?
– Все, – так же на ухо ему ответила Василиса, впервые не рискнув сказать вслух: «Ничего особенного, просто – судьба».
О странных капризах судьбы в тот вечер думала не только Ладова, но и ее родители, подскочившие при звуке дверного звонка.
– Что-то с Васькой! – напугалась Галина Семеновна и схватилась за сердце, о котором обычно вспоминала в самые ответственные моменты своей жизни. – Открой, Юра. Я не выдержу.
И Юра пошел и, не спросив кто, распахнул входную дверь, чтобы воочию убедиться – все с Васькой нормально!
– А я уж думал морду тебе набить, – угрюмо поприветствовал он главу города, автоматически перейдя на «ты», и протянул ему руку для приветствия.
– Да я уж тоже опасался, что дело к тому идет, – пожал ее Андрей Александрович и пропустил вперед Василису, при виде которой Галина Семеновна Ладова мигом вскочила с дивана и застрекотала, как пулемет:
– Ничего говорить не надо. Ни одного слова. И так все понятно. Все люди взрослые. Разумные. Не домашние животные, в конце концов. Сами свою судьбу строим, ни у кого совета не спрашиваем.
– Мам, – коснулась ее руки Василиса, – подожди. Видишь? – Она вытащила из сумки фотографию и протянула ее матери. – Никого не узнаешь?
– Нет, – сообщила старшая Ладова, продолжая вглядываться в незнакомые лица. – Хотя подожди-ка… – Галина Семеновна поднесла к близоруким глазам снимок, а потом уверенно отодвинула и подтвердила: – Точно нет.
– Да я уж тоже опасался, что дело к тому идет, – пожал ее Андрей Александрович и пропустил вперед Василису, при виде которой Галина Семеновна Ладова мигом вскочила с дивана и застрекотала, как пулемет:
– Ничего говорить не надо. Ни одного слова. И так все понятно. Все люди взрослые. Разумные. Не домашние животные, в конце концов. Сами свою судьбу строим, ни у кого совета не спрашиваем.
– Мам, – коснулась ее руки Василиса, – подожди. Видишь? – Она вытащила из сумки фотографию и протянула ее матери. – Никого не узнаешь?
– Нет, – сообщила старшая Ладова, продолжая вглядываться в незнакомые лица. – Хотя подожди-ка… – Галина Семеновна поднесла к близоруким глазам снимок, а потом уверенно отодвинула и подтвердила: – Точно нет.
– А этот? – Василиса показала на изображение молодого Хазова, очень уж похожего на того длинноволосого весельчака из залитого солнцем трамвая.
– Этот?.. Вроде Андрей Саныч? Правильно?
– Мам, – попросила младшая Ладова, – посмотри внимательно. Правда, не узнаешь?
– Да уж и не пойму, узнаю или не узнаю… – проворчала Галина Семеновна и вдруг ахнула: – Васька! Это что ж?! Крем-брюле?!
– Я тоже так думала, а оказалось – Андрей Александрович, – торжествующе произнесла Василиса и с благодарностью посмотрела на Хазова.
– Черт их этих баб поймет, Андрюха, – чертыхнулся Ладов и потащил зятя за собой в комнату, отправив женщин на кухню.
– И все-таки, – прошептала Галина Семеновна, тщательно закрыв дверь и перевернув фотографию, – это не он. Ты посмотри, какой год стоит. Шестьдесят седьмой. Тебя еще и в помине не было.
– Ну и что? – уставилась на мать Василиса.
– Ну как, ну и что? – разволновалась старшая Ладова. – Тебе тогда лет пять было, не больше. Значит, это где-то год восемьдесят второй. А здесь, – она ткнула в надпись: – Тысяча девятьсот шестьдесят седьмой.
– Да какая разница?! – Василиса никак не хотела принимать материнские аргументы. – Шестьдесят седьмой? Восемьдесят второй? Волосы длинные, майка «Спартак»! Похож?
– Похож, – поджала губы Галина Семеновна.
– Значит, судьба! – торжествующе изрекла младшая Ладова и, отбросив со лба белые волосы, сквозь матовое стекло кухонной двери посмотрела в зал, который показался ей залитым ярким солнечным светом из того-самого летнего полдня, где пестрело мамино цветочное платье и продавалось мороженое. «Этого не может быть!» – улыбнулась про себя Василиса и с наслаждением прислушалась к нарастающему гулу набиравшего ход трамвая: «Крем-брюле… Крем-брюле… Крем-брюле…»
Примечания
1
Татарское восклицание, которое выражает изумление, удивление.
2
Бабушка (тат.).
3
Черт, злой дух (араб.).
4
Дочка (тат.).
5
Блюдо из картофеля.
6
Восточная сладость из теста с медом.
7
Однобортное короткое пальто прямого силуэта (от англ. duffle coat).
8
Мама (тат.).
9
Дурочка (тат.).
10
Больница скорой медицинской помощи.
11
Свадьба (араб.).
12
Колбасы из конины.