– Нашли бумаги? – поинтересовался Риган.
– Да, конечно, вот же я простофиля.
– Ерунда, просто рассеянность.
– Вы закончили, господа? – поинтересовался Джон Доу.
Остальные четверо разом повернули к нему головы. Что-то не так, подумал Джерри, что-то не так в вопросе, который юнец задал.
– Тогда позвольте мне кое-что сказать, – продолжил Джон.
Доу замолчал и взглянул в глаза каждому из четверых по очереди.
Голос, понял Джерри. Голос изменился, он больше не был мальчишеским, из него исчезли эмоции. Молодой Доу сейчас говорил голосом своего отца – бесцветным и невыразительным. Намеренно бесцветным, и невыразительным тоже намеренно.
– О чём вы хотели сказать, Джон? – помог Бухгалтер.
– Два часа назад я получил информацию из апреля, – так же невыразительно проговорил Доу. – Февралиты отменили торги.
– Как отменили?! – ошарашенно переспросил Риган.
– Без объяснения причин. Офицер боевого кочевья, некий Мартен, на свой страх и риск побывал в позднем феврале и говорил с людьми из их заслона. По словам Мартена, торгов больше не будет. Ни при каких расценках.
– Это ерунда, Джон, – сказал Уотершор спокойно. – Обычный блеф, когда хотят набить себе цену. Им не просуществовать без поставок. Даже до следующих торгов не просуществовать. У них и так болезни, цинга, медикаменты на исходе. А без поставок будет совсем туго – начнут массово умирать дети, за ними взрослые. Вот увидите, на следующих торгах они будут как шёлковые.
– А если не будут, Гэри? – нарушил наступившую после слов Уотершора тишину Бухгалтер. – Если следующие торги не состоятся, как и эти? Мы рискуем контрактом с «Галактико», если не поставим товар. Думаю, всем понятно, что означает подобный риск?
Уотершор опустил глаза, с минуту посидел молча.
– Что ж, – сказал он наконец, – наши расчёты не вполне оправдались.
– Ваши расчёты, вы хотели сказать, – поправил Бухгалтер.
– Наши общие, – проговорил Уотершор твёрдо. – Мы думали, что кризис наступит через полтора года, но он начался раньше. Ничего страшного. Значит, мы покончим с этой бандой заблаговременно. Нет худа без добра, господа, так, кажется, говорят у них в зиме? Я сегодня же составлю план операции. Впрочем, он составлен уже давно, необходимо лишь подкорректировать с учётом текущего момента.
– И каков он, план операции? – прежним бесцветным голосом спросил Доу.
– Мы атакуем их. С двух сторон. Часть августовских боевых подразделений перебросим в ноябрь. Воевать они практически не будут – только оттянут на себя силы мятежников и перекроют им пути к отступлению. Зато элитные июньские кочевья и остаток из августа мы бросим в март, там у нас будет ударный кулак. Возьмём зиму в клещи и удавим. Бескровно, к сожалению, не получится, армия понесёт потери. Но мы к ним готовы. Зато покончим с этим делом раз и навсегда.
– Сколько времени займёт боевая операция? – Доу повернулся к Уотершору.
– Полагаю, немного. Передислокация армии возьмёт месяц. Собственно боевые действия – неделю, от силы две. Три, если очень не повезёт. В любом случае, это будет блицкриг. У них практически нет оружия, а к тому, что есть, недостаточно боеприпасов. На неделю-другую, возможно, хватит. Но не больше.
– Будут другие предложения, господа?
– Мы должны послать дипломатов, – быстро сказал Джерри. – В декабрь и в февраль. В настоящем положении они не посмеют прогнать послов. Я считаю, мы должны предложить компромисс.
– Понятно, – Доу усмехнулся. – Мне кажется, джентльмены, голосовать в данном случае бессмысленно. Каждый из вас знает, как распределятся голоса. Поэтому… – Доу сделал паузу и закончил: – Я предлагаю объединить оба предложения. Отправляйте своих дипломатов, мистер Каллахан. А вы, господин Уотершор, стягивайте в нейтральные земли военных. Тогда если дипломатия не поможет, заговорят пушки. Так или иначе, к следующему обмену зимний товар должен быть у нас.
Глава 10 Декабрь. Курт
Попутного, южного ветра ждали трое суток. Он задул ночью, через три часа после заката Нце. Ещё через час двенадцать человек встали на лыжи. Курт обернулся, Снежана стояла, держась за полог шатра, и, закусив привычно губу, глядела на него. Курт нагнулся, сбросил крепления, подбежал, обнял.
– Ни пуха ни пера, – тихо сказала Снежана по-декабрьски.
– К чьёрту.
Ещё минут пять они простояли, обнявшись и не проронив ни слова. Затем Курт оторвался от жены, поцеловал в кончик носа, в губы и размашисто зашагал прочь. Встал на лыжи, махнул рукой на прощание и помчался догонять остальных.
С восходом Нце четыре лодки спустили на воду. Длинный курносый Глеб и немногословный плечистый Иван принялись устанавливать мачту, затем крепили на неё парусину, пока Курт, уперев весло в дно, удерживал лодку на месте.
– Готовы? – зычно крикнул из утреннего сумрака Фрол.
– Да, – отозвался Глеб.
– Отчаливаем.
Курт, навалившись на весло, оттолкнул лодку от берега. С минуту стоял, лицом ловя порывы южного ветра, потом уселся на банку. Судёнышко набирало ход, по правую руку рос из воды серебряный Нце. Описал над головами круг и убрался на запад сахарный альбатрос.
До полудня шли ходко, на головной лодке Илья одну за другой затягивал песни, аккомпанируя себе на странном деревянном инструменте с натянутыми на длинный вычурный гриф витыми металлическими шнурами. Инструмент назывался гитарой, Снежана как-то сказала, что за шнурами Илья ездил на февральские торги и отдал за них апрелиту целый воз вяленой рыбы.
– На судне бунт, над нами чайки реют, – доносилось с головной лодки.
Курт заворожённо слушал. В перерывах между песнями Глеб переводил их содержание на июльский. Особенно Курту пришлась по душе одна, про волков.
– Эту песню написал великий русский поэт, – объяснил Глеб. – Его звали Владимир Высоцкий, он жил в двадцатом веке, за шестьсот лет до нас, на исконной Земле. В песне есть особое, заключённое в слова свойство, почти волшебство – каждый, кто её слушает, или почти каждый, чувствует себя тем, о ком она. Волком. И понимает, что песня эта про него самого и про его стаю – про тех, кто рядом с ним.
– Может Илья спеть её ещё раз? – спросил Глеба Курт.
– Конечно. Попроси его.
Курт сглотнул. Илья был единственным человеком в кочевье, с которым они обходили друг друга стороной и, не здороваясь, отворачивались, когда сталкивались лицом к лицу.
– Как называется песня?
– «Охота на волков».
– Спой «Охоту на волков» ещё раз, пожалуйста! – крикнул Курт в сторону головной лодки.
– Легко, – донеслось оттуда после короткой паузы. – Для нашего друга фашиста исполняется… Исполняется для фашиста…
– Что такое «фашист»? – обернулся к Глебу Курт.
– Не обращай внимания, – неожиданно смутился тот. – Илья шутит.
– Я бы хотел всё же знать.
– Фашистами русские называли немцев. Давно, примерно в те времена, когда жил Высоцкий. Тогда была страшная война между нашими народами. Медведь знает про это в подробностях, я лишь помню, что фашисты напали на Россию. Внезапно, исподтишка.
– Сейчас тоже война, – тихо сказал Курт. – И тоже нападения, внезапные, исподтишка. С той только разницей, что на октябритов нападаете вы. Хотя мне, наверное, следует говорить «мы». Прости, у меня в голове всё уже смешалось.
– Ничего, – криво усмехнулся Глеб. – Как смешалось, так и размешается. Тем более что уже никто ни на кого не нападает. А скоро и нападать будет некому.
– Идёт охота на волков, идёт охота, – хриплым голосом запел Илья. – На серых хищников, матёрых и щенков. Кричат загонщики и лают псы до рвоты…
В час пополудни исчез из виду южный берег. Ещё через пару часов ветер пошёл на убыль, а вскоре и вовсе стих. Глеб с Иваном сняли парус, приладили в уключины вёсла.
– Погляди пока, – сказал Курту Иван. – Тут главное, чтобы слаженно.
Он уселся на банку в затылок Глебу, поплевал на ладони и взялся за вёсла. Следующие два часа без передышки гребли на север.
– Давай сменю, – предложил Глебу сидящий на носу Курт.
– Сдюжишь?
Курт кивнул. Декабрьское слово было незнакомым, но догадаться, что оно означает, труда не составляло. Он поднялся и, придерживаясь за борт, переместился на скамью рядом с Глебом, которую декабриты почему-то называли банкой. Иван на минуту перестал грести, и Курт с Глебом поменялись местами.
– Рукавицы надень, – велел Глеб. – А то ладони мигом сотрёшь.
Ладони Курт стёр до кровавых мозолей даже в рукавицах, не прошло и часа после того, как сел на вёсла.
– Ничего, – сказал, осмотрев его руки, Иван. – Все через это проходят. На вот.
Иван разорвал бумажную обёртку и извлёк из неё рулончик тонкой марли.
– Ещё из старых запасов осталось, – пояснил он. – Когда торговали с вами, выменял. У нас, парень, с медициной труба. Ладно, посиди пока на носу, пускай руки отдохнут. Мы с Глебкой привычные.
Когда Нце преодолел большую часть дневного пути и завис над западным горизонтом, с головной лодки прокричали «Суши вёсла!». Через пять минут четыре судёнышка сошлись и заплясали на малой волне, метрах в трёх друг от друга.
– Как стемнеет, зажжём факелы, – велел Фрол, хлебнув из фляжки и передав её Илье. – Ночью пойдём так: один на вёслах, двое спят, потом меняются. Геройствовать не надо – полчаса-час отмахал, передал следующему.
– Думаешь, к завтрему доберёмся? – спросил, утерев губы тыльной стороной ладони, Илья.
– Кто его знает. Обратного хода всё равно уже нет.
Курт стянул рукавицу и опустил в ледяную воду пальцы. Вытащил руку, лизнул. Вода была горько-солёная, едкая, с затхлым привкусом тины. Курт сплюнул за борт.
– А холоднее стало, ребята, или мне кажется? – спросил, поёжившись, Глеб. – Пока грёб, не чувствовал, а теперь аж до костей морозит.
– Зипун надень, – посоветовал Фрол. – Ясное дело, что холоднее. Мы, считай, километров сто к северу отмахали.
– Сто километров не расстояние, – степенно сказал усатый рассудительный Савелий. – Не в километрах дело. Дед мой говорил, что климат зависит от излучения Нце.
– Понятно, что зависит, – согласился Фрол. – С закатом ещё холоднее станет.
– Я не про то. Дед говорил, что лучи Нце падают на землю не равномерно. Он это от своего отца слышал, моего прадеда, тот в этих вещах разбирался. Якобы… – Савелий задумчиво покусал длинный вислый ус и замолчал.
– Ну, что «якобы»? Договаривай.
– Якобы Нце, по дедовым словам, излучает направленно. Только на материк и прилегающие воды. А это говорит о том, что излучение – искусственного происхождения. И если так, то завтра будет приличный мороз.
– Ладно, завтра и увидим, – улыбнулся Фрол. – Ерунду твой дед говорил, Савка, ты извини уж. Откуда искусственному излучению взяться? На Нце никто не живёт. Там атмосферы, и той нет. А если бы даже и жили, то какой смысл им нас обогревать?
– Не знаю какой, – развёл руками Савелий. – Дед, однако, говорил… хотя ты всё равно ведь скажешь, что ерунда, – он вновь замолчал.
– Давай уже, излагай, – рассмеялся Фрол. – Скажу не скажу – заранее гадать не стану.
– Дед считал, что на Нце установлен аппарат, который излучает энергию, когда проходит над зимними землями, и отключается, едва их минует.
На этот раз рассмеялся не только Фрол, но и все остальные.
– И откуда там твой аппарат взялся? – отхохотав, спросил Илья. – Господь бог сподобил? Это объяснение хорошо для весенних придурков. Или для осенних. Вон, расскажи фашисту, ему придётся по душе.
– Ещё раз назовёшь меня фашистом, – медленно проговорил Курт, глядя Илье в глаза, – и я тебя пристрелю.
– Что?! Что ты сказал?
– А ну, тихо! – Фрол побагровел. – Вы, оба. Надоело. Услышу в другой раз, посадим обоих в лодку, и плывите, куда хотите. Хоть стреляйте друг друга там, хоть миритесь, но в команде свары не будет. Ясно, нет?
Наступила тишина. Фрол подождал немного, но желающих высказаться не оказалось.
– Так или иначе, – резюмировал Фрол, – нам сейчас не до теорий твоего деда, Савка. Давайте, парни – на вёсла. До заката гребут по двое, затем как договорились.
Едва стемнело, Иван пробрался на нос и зажёг факел, пропитанный смолой пряной сосны. Притёр ствол факела в паз, закрепил и свернулся калачиком на дне лодки. Глеб, кряхтя, улёгся на корме, и Курт сел за вёсла.
– Как устанешь, сразу буди, – велел Глеб и через минуту захрапел. – Или как невмоготу станет, – добавил он, пробудившись, и захрапел вновь.
Невмоготу стало, едва Курт сделал первую сотню гребков. Стёртые до крови ладони раздирало болью. Она вламывалась в запястья, корёжила руки и полыхала в крови. Стиснув зубы и едва сдерживая стоны, Курт отчаянно работал вёслами. Ещё минуту, и разбужу Глеба, навязчиво думал он, отмахивая гребок за гребком. Минута проходила, наступала другая, за ней следующая. Вёсла потяжелели, сейчас они весили, казалось, по центнеру каждое. Взмах, ещё взмах, ещё…
Курт не знал, сколько времени он провёл, отмахивая гребки. Глеба он позвал, лишь когда вёсла, вырвавшись из рук, шлёпнули лопастями по воде, и поднять их не оказалось никакой возможности. Проковыляв на корму, Курт рухнул на постеленный на дно ватник, накинул сверху другой и мгновенно заснул.
Пробудился он от грохота. Рывком сел, заозирался по сторонам. Факел на носу догорал, его свет метался по ошеломлённым лицам напарников. Впереди и справа ревело, грохотало и обрушивалось что-то громоздкое, страшное.
– Что это?! – с ужасом в голосе спросил Иван.
Ему никто не ответил. Глеб бросил вёсла и, застыв, смотрел в ту сторону, откуда налетали на них чудовищные грохот и рёв.
– Сворачиваем! – заорал откуда-то слева Фрол. – По двое гребцов – на вёсла! Живо, парни, живо, ну!
Иван метнулся на банку, они с Глебом принялись отгребать от источника звука прочь. Следующие полчаса гребцы надрывали жилы, выкладываясь до треска в костях. Шум постепенно становился тише, затем и вовсе смолк, и Фрол из темноты крикнул «Табань!».
– Это лёд, – в наступившей тишине крикнул с третьей по ходу лодки Савелий. – Там ломались льдины. Ночью грести нельзя, можем угодить в дрейфующие льды, оттуда не выбраться.
– Стоять на месте мы тоже не можем, – сказал Фрол спокойно. – Будем двигаться дальше, только придётся поменять режим. Один на вёслах, другой на носу смотрящим, третий спит. Ничего, ребята, потерпите до утра, недолго осталось.
Утро Курт встретил на носу лодки. Нце посеребрил горизонт на востоке, затем явил из-за него верхний обод своего диска. Темнота разом рассеялась, превратившись в сумерки. Теперь с каждой минутой становилось светлее, и, когда посветлело окончательно, сразу с двух лодок хором закричали «Земля!».
Курт вгляделся. Впереди, прямо по ходу, была суша. По правую руку она загибалась косой далеко на юг. По левую обрывалась в воду. Сначала Курт подумал, что ночью они шли параллельно берегу, но мгновением позже с этой мыслью расстался.
– Это не земля, – сказал негромко Иван. – Это кромка льда, парни. Сплошного, а там, слева, видать, протока.
– Будем плыть, сколько сумеем, – распорядился Фрол. – Если не увидим земли, пристанем ко льду. Вытянем лодки и дальше пойдём пешком.
Через полчаса, обогнув ледяную кромку, четыре судёнышка вошли в протоку. Теперь лёд был по обе руки, суровый, застывший, неподвижный. Иногда то справа, то слева раздавался давешний грохот. В первые несколько раз Курт инстинктивно ёжился, потом привык. Протока постепенно сужалась, лёд по обе стороны надвигался на лодки, но впереди всё ещё была вода, и Фрол приказал двигаться дальше. Через час, однако, створ между стенами льда впереди сошёлся.
– Причаливаем, – распорядился Фрол. – Двигаемся осторожно, медленно. Вон туда, – Фрол указал вытянутым веслом влево по ходу. – Там, похоже, что-то вроде площадки.
Через десять минут Курт с Глебом притёрли лодку ко льду. Иван, держась за весло, перевалился через борт, лёг на льдину плашмя, откатился от кромки.
– Держит? – спросил Глеб тревожно.
– Вроде держит.
Иван встал на колени, затем осторожно поднялся. Постоял на месте, попрыгал.
– Прочный, – сказал он. – Разгружаемся.
Через час лодки одну за другой втянули на лёд, волоком оттащили от кромки на сотню метров.
– Разделимся, – решил Фрол. – Трое пойдут на север, ещё трое на северо-восток и столько же – на северо-запад. Последние трое останутся здесь, при лодках. Жратвы возьмём на четверо суток. Два дня туда, два обратно, не больше. Если через два дня не обнаружите суши – поворачивайте вспять. Если обнаружите – обследуйте и тоже поворачивайте. Так, и вот что, – Фрол обернулся к Петру, третьему члену экипажа его лодки. – Поменяйся-ка с Куртом, Петя. Пойдёшь с Иваном и Глебом на север. А вы двое, – Фрол бросил взгляд на Курта, потом на Илью, – со мной. Надо, в конце концов, наводить в команде порядок.
Лёд, поначалу ровный и лишь у воды слегка припорошенный, вскоре стал бугриться, топорщиться, ощетинился острыми зубьями торосов, покрылся толстым ковром снега. Скорость передвижения заметно упала, а к закату Нце и вовсе сошла на нет. На ночь, завернувшись в спальные мешки, улеглись на снегу и поднялись, едва рассвело.
– Надо возвращаться, – хмуро сказал Илья. – Нечего тут искать. С такой скоростью хорошо, если пройдём за день пять-шесть километров.
Фрол задумчиво оглядел унылую, однообразную местность.
– До полудня будем двигаться вперёд, – сказал он решительно. – Не увидим земли – повернём обратно.
Землю они увидели за час до полудня. На горизонте, сначала едва различимый, размытый, появился остроконечный холм. Поначалу они даже не поняли, что это именно холм, приняв коническую возвышенность за гигантский торос. А когда поняли, Фрол радостно заулыбался и велел наддать.
– Часа за три дойдём, – сказал он. – Заберёмся на вершину, оттуда, возможно, удастся увидеть другие острова. Осмотримся, потом вернёмся к лодкам и будем решать, что делать дальше.