– Привыкаю, знаешь ли. Скоро, наверно, научусь и находить свои прелести.
– Вот! – обрадовалась подруга. – Вот это правильно! Прелести всегда найти можно. И во всем. А уж в одиночестве и подавно!
Старая песня завзятой холостячки. Впрочем, Мара никогда и не скрывала, что Надиного мужа недолюбливала. Эгоист, потребитель, «юзер».
Она, Надя, всегда горячо возражала: «Приличный человек, все для семьи».
«Потребитель, – упрямо настаивала Мара. – Да все они… Берут больше, чем дают. И все примитивны. А вы, супружницы законные, только и служите, как пудели в цирке. И рады любому куску сахара. И еще при этом с восторгом выдыхаете: «Ах, муж, семья! Статус! Крепкая спина, надежная защита! Все он, все на нем! Одиночество – это же неприлично! Не приведи господи! Как их жаль, этих одиноких страдалиц!» А на деле отвечает за все жена. А он – ни гвоздя забить, ни лампочки вкрутить. Пьет, жрет и ноет.
То не так и это не этак. А жена все разрулит и все точки над «i» расставит. И будет терпеть его, бедолагу, всю жизнь. Да еще и с восторгом. И с глубокой уверенностью, что ей сказочно повезло. И снова жалеть одиноких подружек».
– Как делишки? – продолжала Мара. – Что паршивенького ноне?
Надя тяжело вздохнула и протянула:
– Ну-у.
– Колись! – приказала строго Мара. Уже безо всяких шуток и прибауток. Потому что поняла – что-то не так.
В чутье ей не откажешь. Умна, как змея.
«Колоться» не хотелось совсем. Начнется: что да как. Мара, конечно, не Лиза – та уж понесет по всему свету, мало не покажется. Три дня с телефона не слезет, пока всю Москву не обзвонит. И не Тонечка – та сразу начнет жалеть и плакать, и от этого будет еще тошнее.
Нет, Мара совсем другая. Выслушает спокойно, без комментариев. Только в трубку дымить будет, как паровоз. А потом тяжело вздохнет и скажет:
– Ну, собственно, ничего нового. Открытий для меня никаких. Все они, знаешь ли, сволочи законченные. Права моя дочурка, что муженька построила. Выходит – права. И я права. То, что никому и никогда не верила. Потому что цену им знала с самой ранней молодости. И жить по их правилам не захотела. И от страданий себя избавила, как видишь.
Надя в который раз поймет, что Маре так будет легче. А вот ей будет легче вряд ли. Лучше уж Лизкины крики и Тонечкины слезы.
А лучше вообще ничего. Спокойнее.
Она стала рассказывать подруге про давление, сосудистые спазмы, боли в коленях, да и вообще – настроение паршивое, оно и понятно.
Мара со всем соглашалась:
– Да уж, чего хорошего! Коммуналка растет, пенсия все та же. Продукты дорожают вместе с лекарствами. Дети сволочи – и твоя, и моя. Батареи холодные, по телику одна дрянь. Получается, будем в своем говне доживать свою сирую жизнь. Пей таблетки, не жри на ночь, больше двигайся и на все забей. – Перед тем как положить трубку, Мара все же сказала: – Ты, Надь, подумай! Если захочешь позвонить, сама знаешь, я не сплю до трех ночи. Так что не стесняйся!
Надя вяло попрощалась и положила трубку.
Конечно, поняла – чуйка у Мары… Недаром дед был энкавэдэшником. На чем и погорел, как водится.
Она взяла оставшиеся письма. Их было совсем немного, примерно столько, сколько было уже прочитано. Значит, еще пару дней экзекуций. А можно и пару часов. Вот только прочесть все и сразу у нее точно здоровья не хватит и душевных сил. Они и так на исходе.
И вот опять твое жесткое неприятие возраста, того абсолютного факта, что так, как было, уже никогда не будет.
А борьбы с этим снова никакой – твой постоянный и обычный жизненный стиль. Колени болят – ну разумеется. И будут болеть сильнее. И спина тоже, даже при твоем цыплячьем весе. А у тебя опять истерика! Да, значит, мази, компрессы и все такое. Противно, а что делать? Суставы – участь неюных, увы! Уже вижу твое выражение лица и злость в глазах. И ты швыряешь письмо и кричишь: «Чертов зануда!»
И опять обижаешься! А лыжи? Зарядка? Прогулки пешком, в конце концов!
Занудствую и знаю – ничего этого не будет! Ладно, жалуйся! Бог с тобой! А я, как водится, пожалею – так и быть! Французской краски для волос найти не могу – только немецкая и польская. Выслать? Или поискать не так бестолково?
Звонил Чуйковым. Ничего хорошего, радуют только внуки. У детей сплошные проблемы. Дочка с зятем собрались уезжать, и Чуйки уже готовы помирать. Что у них останется? Ничего. Только письма и редкие звонки. В общем, они в трансе и пьют реланиум.
Теперь о хорошем – оно, представь, тоже есть. Был в Пушкинском на «Москва – Париж»… Многое очень здорово, но после опять прошелся по «нашим» залам, понял, что ничего лучшего еще не придумали. И никто не переплюнул ни Сезанна, ни Дега, ни Ренуара. Хорош мой любимый Майоль, которого ты никогда не любила. Его модели тебе не нравились – коротконогие, приземистые, «простолюдные». Это есть, но есть и жизнь – а не «красивость». Так же, как и в тетках Гогена, которые тебе тоже не по нраву. А колористика тебя восхищала, помнишь?
Постоял у Матисса и твоей привязанности к нему так и не понял – в который раз.
В общем, ушел довольный и просветленный. Тебе смешно?
Был на Калининском, в «Мелодии». Взял кое-что интересное…
Тебе понравится. Шел обратно по Арбату и вспоминал, вспоминал…
Волю с Милой, их комнату в Козицком… Печку-камин – вечно дымила. Милин салат с треской, водку с красным перцем. Волькины стихотворные вечера… И песни под гитару… Так сжало горло!
К их дому подойти не решался. А потом взял себя в руки и пошел. Дома уже нет! И кому он мешал, господи? Нет и соседнего, где была ночная булочная, помнишь? Выходили от Вольки и брали в булочной горячие сайки. Завоз был в два ночи, и сайки обжигали руки. И шли мы с тобой по Садовому – абсолютно пустому – и лопали эти сайки. Невероятной вкусноты, да? Домой приходили к пяти и тут же падали в кровать, радуясь, что завтра воскресенье. А в семь утра этот идиот Виталик врубал на кухне радио. Боже! Этот ужас я помню и сейчас.
Что о нем? Вот Волька с Милочкой… Такая любовь! А разбежались через полгода после нас. И снова зажили счастливо – каждый по-своему, в новых браках. Как и мы… Как и мы???
Смешно… Вспомнил, как увидел Вольку в семьдесят шестом с новой женой. Какая-то грузная тетка в мохеровом берете розового цвета. Помню этот нелепый берет и ее брови – черные, сросшиеся на переносице. Волька гладил ее по плечу и заискивающе (мне так показалось) улыбался. А она хмурила свои кошмарные бровищи и прищуривала узкие глаза. И вспомнилась Милочка – узколицая, с песочными глазами к вискам, с губами Брижит Бардо. И стало так грустно, что хоть вой и по Вольке, и по себе! Про Милочку он что-то шепнул, а я не расслышал и переспрашивать не стал – испугался бровастой супруги.
В общем, на Арбат лучше не ходить – грустно.
Дописываю назавтра. Узнал – есть такая мазь – финалгон. Ею лечат слуг народа. Достать почти нереально, а помогает, говорят, очень. Буду стараться раздобыть.
Альбом Маковского заказал. И зачем он тебе?
Засим кончаю. Еду на три дня в Дубну. Надеюсь увидеть Кольцова. Все.
Г.
Отлично! Финалгон. Пластинки. Альбомы. Краска для волос.
Господи! Да она за всю долгую семейную жизнь не пожаловалась ему ни разу! Даже тогда, когда были вопросы посерьезней, чем больные колени. Как это – жаловаться мужу на здоровье? Помнила, что говорила мама: «Брат любит сестру богатую, а муж жену – здоровую». Мама заклинала: «Никогда не скули и не жалуйся! Для этого есть подруги и мать! Всегда встречай с улыбкой! Натяни на лицо, даже если тошно так, что впору в петлю. В постели мужу никогда не отказывай – про больную голову забудь навсегда! Как попросит – откликайся. С радостью! Тогда и налево не побежит. Обед на плите быть обязан всегда. Что говорить про рубашки и носки! Постельное белье меняй раз в десять дней – на чистом и ароматном и желание чаще будет».
Длинный список был у мамы. Надя все исполняла – ну или очень старалась исполнить. Была ученицей послушной и терпеливой. Потому что ей в жизни несказанно повезло!
Нет, это все невыносимо. Правильно говорят– страшна та баба, что за душу держит.
Все то, чего она в своей семейной жизни не имела – внимание, жалость, сочувствие, нежность, – досталось той женщине. Все то, что должно было достаться ей, Наде. Законной и верной жене.
Ее обокрали – нагло и цинично, абсолютно не считаясь с ней как с человеком.
Итак, продолжение следует… Взялся за гуж… Назвался горшком…
Серия номер… Жанр? Мелодрама? Да нет. Драма – пожалуй… Или так – трагикомедия. Это точнее. Или? Ужастик! Вот, наверное, так.
Просьбу твою по поводу Красного Креста я выполнил давно! И странно было бы меня упрекать в необязательности. По-моему, поводов я никогда не давал! Или нет? Ответ был, и очень однозначный – не найдены. Я продолжал настаивать. Они наконец сподобились и уточнили – Белинские (вся семья) сгинули в Освенциме. Муж, жена и трое детей. Величковские – след их утерян. После войны уцелела только Ванда – это бабка. И упокоилась в пятьдесят третьем – по возрасту, так я понимаю. Про ее сына Владислава сведений тоже почти нет, кроме того, что он эмигрировал еще в тридцать восьмом. Точнее – уехал в Англию по приглашению крупной компании, и там след его теряется. Возможно – выжил. Все-таки Англия. Возможно, взял фамилию жены (вдруг та британка?). Архивы этой компании пропали во время войны. Концы, что называется, обрублены. И что дальше? Куда податься?
Тебе надо успокоиться и про все это перестать думать (помни про гетто и концлагеря). Да и… Вот объясни мне – без обид – ну, нашла бы ты этих Белинских или Величковских. И что дальше? Нужна ли ты им? А главное – они тебе! Ведь даже с Наташей ты не можешь найти общий язык столько лет! А ее и искать не надо – вот она, рядом.
Да и признайся (хотя бы себе) ты, с твоими «родственными» замашками…
Заключение – я сделал все, что мог. И дуться на меня нечего.
То, что Наташа не ужилась с твоим новым «мужем»… Ну, это вполне нормально! Сколько раз так бывало! И ее, кстати, вполне можно понять! И к тому же ревность, как ни крути. Ты должна безраздельно принадлежать ей, и только ей, – это же понятно! И тогда она готова сносить все твои капризы и несправедливости. А тут новый человек. И рай ее нарушен и осквернен.
Ушла – придет! Куда она денется! Возможно, не дождется устранения последнего супруга (ха-ха) и явится раньше. Чем ускорит это самое устранение. А коли заявится – будут и придирки, и обиды, и ее истерики. И угрозы – непременно. Вот так вы и манипулируете друг другом всю жизнь. Это ваш стиль. Терпи, казак! Вашу связь невозможно уже разорвать – как бы ты ни храбрилась. И кстати, только когда она, эта грубая, неприветливая, с отвратительным характером баба находится рядом с тобой, только тогда я спокоен! Ты будешь накормлена, напоена и обихожена по всем статьям. Включая лекарства на ночь и после завтрака.
По поводу этого твоего Виталия… Ну уж извини – комментировать не стану. Неохота. И снова не хочется ходить в занудах. Твоя жизнь! Которая тебя по-прежнему ничему не учит. Я понимаю и даже принимаю все эти разговоры по поводу твоего женского одиночества. Понимаю, что ты все еще стараешься удержаться на плаву и не находишь в себе мужества признаться, что все, поезд ушел. Ты все еще доказываешь себе (и окружающим), что ты прекрасна и все еще та, от которой теряли головы десятки мужчин. Доказываешь главным образом все же себе. Понимаю и принимаю даже. Все это из серии – чем бы дитя ни тешилось. Но! Я в отличие от тебя думаю еще и о последствиях. А они мне, к сожалению, хорошо известны. Хорошо, если обойдется без потерь материальных (вспомни Т.). А про душевные и физические – что уж говорить! И мне тебя снова – как ни странно – очень жаль! Так жалеют непутевое дитя…
И все же это твоя жизнь, и я прекрасно понимаю, что, несмотря ни на что, ты проживешь ее ровно так, как считаешь нужным. Да и чьи советы ты когда-либо слушала?
Раздумывать над твоими словами, что он сильный (в каком, кстати, смысле?), щедрый (примеры!), образованный и мудрый, прости, совсем неохота. Очень вам желаю, как говорится…
Вот только не забывай об удаленном желчном, например, и о прошлогодней депрессии (вот уж не шутки), и о коленной чашечке.
Пишу и понимаю, что все мои советы – идиотские. Прекрасно отдаю себе отчет.
Да, кстати, по поводу твоей пламенной речи о моей супружеской жизни, об отсутствии одиночества и родном человеке рядом. Это так и не так. И тебе это отлично известно. Не кокетничай. Не смешно.
Моя плата за отсутствие одиночества высока, может быть, слишком высока. Но это мой выбор, и винить здесь некого. Вот этим я и отличаюсь от тебя – никогда не ищу виноватых.
Будь здорова – хотя бы.
Г.
Отличненько! Получила, старая дура, новую порцию «положительного» заряда? Умылась кровушкой? Вот сопли и подотри. Вместе со слезами. Или их уже нет, не осталось? Перечитай про его одиночество и про «родного» человека рядом. Перечитай. Можешь в очках. Перечитай про эту старую б…, которая привела очередного мужа. Про деятельность собственного мужа – Красные Кресты и всю прочую суету. Надо же, на все находилось время! На все, кроме нее, жены. Да что там время… Здесь разговор про слова и «чуйства». На жену их не хватило – вот и все.
Надя всхлипнула и подумала о дочери. Говорят: сын – отрезанный ломоть, рожаешь для чужой женщины. Да, Лизин дурак не пример. А у других? Вот соседка напротив, Светлана Николаевна. Два сына, и оба – ну просто чудо, а не дети. Каждый вечер звонки, в субботу один нарисуется, в воскресенье второй. Оба увешаны пакетами, да еще цветы матери привезут. Один сделал Светлане Николаевне ремонт – все новое, от кухни до балконов. Второй каждый год в путешествие ее отправляет, она уже весь мир посмотрела. Живет как у Христа за пазухой: ни забот, ни хлопот. Невестки приезжают мыть окна и скрести кафель. Выводят свекровь в театры и возят по магазинам.
Надя однажды спросила:
– Как у вас так получилось?
Соседка удивилась и пожала плечами:
– Обыкновенно! А как иначе? Уважать себя надо – вот и все. Ценить и любить. Жить с ощущением, что всем твоим близким сказочно повезло с тобой, драгоценной. Тогда и все остальные так к тебе относиться будут.
Правильно. Умница эта Светлана. А она, Надя, никогда себя не уважала. Все так. Считала, что всем обязана – мужу, что взял, подобрал ее, перестарка и уже почти старую деву. Дочку родила – вот спасибо! И ведь не ожидала такого счастья! Опять обязана – мужу и господу богу. За отдельную квартиру – отдельное спасибо! За машину – опять поклон. За любую поездку, за набитый холодильник, за новое пальто, цветной телевизор…
Потому что не заслужила. Потому что такая обыкновенная, заурядная женщина, а такая счастливая. Такая удачливая.
А надо не так! Надо как эта Светлана! Все – обязаны! Все должны. Это им повезло, что она рядом с ними. Это она – подарок и удача. Она! И жизнь у нее, у «подарка», должна быть соответствующая.
Надя считала, что всем должна, а Светлана считала, что все должны ей. Никому не служила, все принимала с достоинством – а как же иначе? А Надя всю жизнь жила «приубожившись».
И где она теперь, ее доченька? Ей до фонаря, что мать уже ох как немолода. И тяжко ей бывает и за хлебом иногда, и в аптеку. И хочется тепла и спокойствия, что рядом родной человек. Если что – только крикни негромко, и уже не так страшно.
Не звонит доченька – обиделась. Ну и ладно! Хватит петь то, что ей хочется слышать.
Яблоко от яблони, все верно. Чего от нее ждать?
А вот умирать не буду – не дождетесь! Пойду сейчас и промотаюсь целый день по магазинам. Куплю себе что-нибудь. Кофту, например, или… Или юбку! И обедать пойду в кафе. Закажу себе… салат из рукколы (что за зверь?), карпаччо из семги (слышала, но не ела никогда), луковый суп (чуть понятней) и капучино. И еще – чизкейк с черной смородиной. Давно хочется.
Пойду и потрачу всю свою пенсию – до нуля. Получу удовольствие – в первый раз без оглядки. Сорву, так сказать, душевные и моральные путы.
Надя быстро оделась, подкрасила губы, бросила в сумочку только что полученную пенсию и, громко хлопнув дверью, не дожидаясь лифта, быстро спустилась по лестнице. На улице неожиданно оказалась распрекрасная погода! Солнце припекало, почти как летнее. Даже захотелось сбросить с головы шарф.
Она быстрым шагом пошла к метро – там, у метро, куча всяких кафешек и магазинчиков. «Там и разгуляюсь», – подумала она и прибавила шагу.
Она приглядела симпатичную кафешку с клетчатыми, белыми с синим, шторками и цветочными горшками на окнах. Уютно, сквозь окна виднелись низкие плетеные абажуры над столиками.
Смущаясь, села за свободный стол, и тут же долговязая девица в длинном, до полу, переднике раскрыла перед ней тяжелое, в коже, меню.
Да. Не разгуляешься, даже на всю пенсию – Надин пыл сразу стал спадать, она тяжело вздохнула. И все же крем-суп из шампиньонов с гренками – пусть будет, брускетта с чесноком и сыром. И уж кофе с пирожным наверняка!
Девица вежливо осведомилась, что на горячее. Или, может быть, какой-нибудь легкий салат? Например, руккола с креветками? Или с жареным угрем и водорослями чука?
– Водорослями? – испугалась Надя. – Нет, вот этого точно не надо. А салат с креветками… Ну, допустим. А вот горячее я точно не осилю!
Девица важно кивнула, чиркнула в своем блокнотике и быстро, словно испарившись, исчезла.
Надя огляделась: зал был полупуст – понятно, до вечера далеко, а обедать тут как-то дороговато. Или – не для всех?
Пенсионеров вроде нее в зальчике не наблюдалось – пара молодых людей, томная девица за чашкой кофе и молодой мужчина с включенным ноутбуком.
Долговязая быстро принесла салат и брускетту. Надя почувствовала, что очень голодна. Салат слегка горчил. Вернее, горчила та самая пресловутая руккола. Креветки были пресноваты и жестковаты, а вот брускетта с чесноком и острым сыром – замечательно вкусна. И густой кремовый суп был хорош, и кофе прекрасен. А уж чизкейк – просто выше всяких похвал. Денег – довольно больших для российской пенсионерки – было совсем не жалко, потому что получила удовольствие.
Надя вышла из кафе и решила, что просто пройдется по улице – магазины, судя по всему, на сегодня отменялись. Погода была безветренной, и сквозь совсем не хмурые тучи слегка пробивалось неяркое солнце. В сумочке затрещал мобильный, на дисплее высветилось – Лиза.