Надя огляделась: зал был полупуст – понятно, до вечера далеко, а обедать тут как-то дороговато. Или – не для всех?
Пенсионеров вроде нее в зальчике не наблюдалось – пара молодых людей, томная девица за чашкой кофе и молодой мужчина с включенным ноутбуком.
Долговязая быстро принесла салат и брускетту. Надя почувствовала, что очень голодна. Салат слегка горчил. Вернее, горчила та самая пресловутая руккола. Креветки были пресноваты и жестковаты, а вот брускетта с чесноком и острым сыром – замечательно вкусна. И густой кремовый суп был хорош, и кофе прекрасен. А уж чизкейк – просто выше всяких похвал. Денег – довольно больших для российской пенсионерки – было совсем не жалко, потому что получила удовольствие.
Надя вышла из кафе и решила, что просто пройдется по улице – магазины, судя по всему, на сегодня отменялись. Погода была безветренной, и сквозь совсем не хмурые тучи слегка пробивалось неяркое солнце. В сумочке затрещал мобильный, на дисплее высветилось – Лиза.
Надя включила трубку и услышала дикий Лизин крик. Лиза кричала, захлебываясь слезами. Разобрать ничего было невозможно.
– Погоди! – пыталась перекричать подругу Надя. – Ну, постой бога ради! По порядку и сначала.
Выяснилось, что «эта сука» Маргаритка нашла мужика и Геночку бросила. Вернее – предложила освободить помещение и остаться у нее в шоферах, чтобы окончательно не спился и с голоду не подох – ее слова, этой гадины. И Лизу, разумеется, за дверь – собрать манатки в три дня. А лучше – быстрее.
– И катиться в свою халупу, представляешь? – захлебывалась в словах Лиза. – Меня, с моей астмой – и в Москву! А Генку в водилы! Нет, ну ты представь! Какая тварь!
– К тебе приехать? – спросила Надя. – Ну помочь там вещи собрать?
– Сдурела? – возмутилась Лиза. – Тебя и на порог не пустят. Ты еще не знаешь, какая это сволочь!
Надя пыталась подругу успокоить, но все тщетно. Лиза была оскорблена до глубины души.
Гулять почему-то сразу расхотелось, к тому же зарядил мелкий и частый дождь, и она быстрым шагом направилась к дому.
Очень хотелось завалиться на диван и поспать, но… Не до грибов, как говорится. Надо что-то делать с несчастной Лизаветой. Та трубку не брала, и Надя позвонила Маре.
Мара восприняла печальную новость спокойно и усмехнулась:
– Ну и молодец Маргаритка. Уважаю. Хватит нахлебников на своей шее держать. И Гендос этот сволочь еще та – пьяница и бабник. И Лиза наша штучка – тебе ли это не знать. Никогда доброго слова о невестке не сказала, ни разу на спасибо не разорилась. Ну и пусть катится в свои выселки. Ничего, проживет. Тоже мне – тяжелобольная. Ты же знаешь – астма ее из разряда сказочных историй. Будет в парк ходить, не развалится. А Генке наука – надо ценить то, что на голову свалилось. Мне лично эту парочку захребетников совершенно не жалко. Уж извини.
Конечно, Мара, как всегда, была права. Но Лизу все равно было жалко. Из князей в грязи – вот как это называется. А Маргаритку осуждать и вправду нечего. И с Генкой она поступла вполне благородно, кстати.
Надя позвонила и Тонечке. Та не Мара, разохалась, даже всплакнула и сразу же предложила помощь – прибраться у Лизы и приготовить обед. Да! И еще притащить продукты, непременно! Лиза от всего этого отвыкла, бедная!
– Привыкнет, – пообещала Надя и договорилась с Тонечкой о встрече – ключи от Лизиной квартиры у нее были, на всякий случай.
Квартира была, разумеется, в ужасающем состоянии – внучка погуляла за пару лет, не стесняясь. Вздохнули и принялись за дело. Храбрая Тонечка, надев платок и куртку, даже взялась за окна.
Через два часа раздался звонок в дверь. На пороге стояла Мара.
– Знала, где вас искать, бедолаг! – усмехнулась она и добавила: – Я за провизией. Чтобы бедная Лиза не окочурилась с голоду. А уж с уборкой – увольте! Эта песня не про меня.
Закончили почти к ночи. Умаялись так, что не было сил встать со стульев.
И все же согрели чайник и порезали хлеба и сыра. Разговаривать не хотелось. Чай пили молча, каждая в своих невеселых думах.
– Вот как оно бывает, – нарушила молчание Тонечка. – Раз – и вся жизнь перевернулась! И кто ожидал? Лиза из нас была самая удачливая.
– Эгоистка была наша Лизон всю жизнь. Ты, Тонечка, этого не заметила? Ну да, с твоей-то добротой… Неблагодарная эгоистка. Или кланяйся, или живи как можешь, если такая гордая. А у нее всю жизнь все обязаны были. Разве не так? И потом, что ее жалеть? Не на улицу же выгнали, не в дом престарелых. Так? Вот пусть и понюхает жизнь российского пенсионера.
– Ладно тебе! – покачала головой Надя. – Все равно жалко. Выбросили, как старую тряпку, – в двадцать четыре часа. Обидно.
– А тебе не обидно? – всколыхнулась Мара. – Что тебя твоя дочка ни разу в гости не позвала? А Тонечке? Всю жизнь на голову гадил, а под старость горшки за ним выносить! А мне? Хорошо ли одной?
– Это твой выбор, – тихо сказала Тонечка. И добавила: – А я, знаешь, счастлива. Что с Ваней у нас так. Все уже прожито, а на старости лет…
– Идиллия! – кивнула Мара. – Только цену ты за эту идиллию заплатила неподъемную! Или не так?
– Все платят – кто за что. И моя цена не выше, чем у других, – тихо ответила Тонечка.
Надя в диалог не вступала. Думала про свою «цену» и про свою «идиллию».
Все снова замолчали и засобирались по домам.
Уселись в одно такси – все равно получалось дешевле.
У Нади было странное свойство – когда она очень сильно уставала физически, то ночью спала отвратительно. Так и в эту ночь. Не спалось, не читалось, хотелось закрыть глаза и провалиться, хотя бы во сне отдохнуть от своих мыслей и дум. Под утро, окончательно вымотанная бессонницей, она зажгла торшер и взяла в руки следующее письмо.
Последнее из этой пачки.
Предупреждал. Не послушалась. Упиваться своей правотой не буду – слишком жалко тебя. Опять за тебя болит сердце. Умница, что выгнала! Умница! Дальнейшее унижение было бы еще ужасней! Дверь ему не открывайте – если что, пригрозите милицией. Хотя я думаю, что Наташа справится и без органов правопорядка. Уж если ее разозлить, мало не покажется!
Теперь твоя задача – прийти в себя и сделать выводы. Второе не менее важно, чем первое.
В утешение – поездка в Ригу. Как тебе? Погуляешь по городу, послушаешь орган в Домском. Наешься взбитых сливок с ревеневым киселем. И десять дней в Дубултах. Только море и ты – такая компания. И еще, кстати, отдохнешь от своего домашнего цербера. А она, бедолага, от тебя.
В Юрмале купишь янтарные бусы и браслет – то, что ты любишь. Надышишься сосной и прибоем. А может, еще и повезет с погодой и искупнешься – ты ведь удачливая!
Тосковать не надо и ругать себя тоже. Все, что ты совершаешь, – не от глупости, а от твоей природной данности. Что поделаешь? Вот такая ты – неразумная, порывистая, в чем-то расчетливая, и даже очень, а в чем-то совершенно бесшабашная и бестолковая. Сейчас, думаю, все происходит не оттого, что тебе это очень нужно. А оттого, что ты все еще страшно боишься одиночества. Это пугает тебя, пожалуй, даже больше, чем старость. Я помню твои вопросы: а когда старость? Во сколько? В пятьдесят? В семьдесят? Утешаю: у тебя – никогда. Ты навсегда останешься той, кем ты привыкла всю жизнь казаться. Именно казаться, а не быть. Потому что я отлично знаю, насколько ты можешь быть сильной.
Ты останешься все той же боязливой, пугливой, нерешительной, зависимой, нервной, слабой девушкой. На все времена. И всегда найдется мужчина, которого это потрясет и который больше жизни захочет оберегать тебя от всего этого, от всех этих жизненных невзгод.
Мужчины ведь примитивны по сути, не так ли, дорогая? Твоя внешность, так же как и поведение, – главная ловушка и обманка. И пользовалась ты этим умело с самой юности, все помню. На это купился отнюдь не наивный старик Минц. Помнишь, какую красавицу жену он тут же оставил, встретив тебя? Я отлично помню эту синеглазую Светлану.
А за Минцем пошли остальные, включая меня. Вот представляю, как читаешь ты сейчас эти строки, и на твоем лице блаженная и счастливая улыбка – от этих моих комплиментов. Точно? Вот уж где бальзам на твою израненную душу!
И все же, какая в тебе сила духа – я знаю. Вспомнить хотя бы историю с Ю., и суды, и приговор. И твое поведение тогда, в эти страшные дни. И твой отъезд в Калугу, и, по сути, новая, абсолютно не твоя жизнь там, в новых обстоятельствах. И многое другое, многое. В том числе родители и их арест, подряд, в две недели. И твое абсолютное одиночество и, казалось, беспомощность – после такой-то сытой и благополучной жизни. И за брак с Минцем тебя судить некому – надо было выжить, просто выжить. А дальше – жить со всем этим ужасом и кошмаром, приспосабливаться, унижаться, терпеть, но – жить. И ты научилась все это превращать в сплошное удовольствие, тоже талант, коих у тебя не счесть! Итак! Выводы – живем дальше, приходим в себя, много гуляем, едим сладкое и печеное, читаем книжки, слушаем музыку и много-много спим. А еще и Юрмала! Заключение – жизнь прекрасна и совсем не думает заканчиваться и лишать маленькую девочку любимых удовольствий! Все! Рассиропился, как старый болван. Впрочем, почему – «как»?
Будь умницей, деньги на Юрмалу вышлю к концу месяца. Вместе с билетами.
Г.
Вот и все. Финита ля комедия. Трагедия, драма, ужастик. Или все-таки фарс? Какая разница! И что со всем этим делать? Анализировать, рассуждать, разбирать по косточкам свою жизнь и его, а значит, и ее. И страдать, страдать, страдать. Всю оставшуюся жизнь. Всю оставшуюся жизнь? Из-за этих вот… Предателей, гадов, обманщиков. И, настрадавшись вволю, по самое горло, умереть? Вот так они с ее жизнью… С ее никчемной, как оказалось, жизнью…
Она резко встала с кровати. «Нет! Дудки! Не позволю вам! Не собираюсь я подыхать под нежные трели своего покойного мужа.
Я буду жить! И буду жить хорошо. Вы избавили меня от своего каждодневного присутствия в своей жизни, дорогой Григорий Петрович! Вроде бы избавили – если быть до конца точной.
В итоге, в сухом остатке я – немолодая женщина, оставленная дочерью и обманываемая мужем – всю долгую жизнь».
Или это расплата за ее поспешный поступок? За то, что моментально, с радостью поспешила под венец с человеком, мягко говоря, малознакомым? Непонятным, не очень родным, не очень близким? Не задумываясь: а любит ли она его? Да где там было задумываться! В ее-то тридцать. С ее-то данными и перспективами! Задумывалась – так бы и просидела до конца жизни в старых девах – это уж наверняка. Думала, что обвела судьбу вокруг пальца, да нет, не обвела. Это они ее обвели! Умные да ушлые!
Да нет, потом она ни разу не усомнилась, что мужа своего любит. Полюбила потом – точно, наверняка. Или – была благодарна? Просто благодарна за то, что обратил внимание, за то, что «взял». Не побрезговал – обычной, такой заурядной, серой, неинтересной «просроченной» невестой.
Нет, точно любила. Всем сердцем. Когда обнимал, оно, сердце, трепетало, словно бабочка под сачком. Только руку положит на ее ладонь – у нее в горле ком, проглотить невозможно. И сладкая дрожь по спине.
А когда он спал? Она, в своей бессоннице, смотрела на него под слабым светом уличного фонаря и… Опять замирало сердце – счастливая. Какая же ты счастливая, Надька!
А когда он болел? Не было больше горя! Страдала, как за дитя страдают.
Дура. А его командировки? Она же не знала тогда (слава богу) всей правды! И ждала его, ждала. Пироги пекла, постель свежим бельем застилала. В парикмахерскую бегала накануне – завивка, укладка, маникюр. Всегда хотела ему понравиться, всегда. А как подарки ему покупала? Весь город обегает, пока достанет своему Гришеньке югославскую сорочку или польский одеколон.
И ему, мужу, лучший кусок. Сначала ему, а уж потом дочке.
Одиночество. Боже, какое одиночество! Никто и никому…
И Тонечка, и Лиза, и Лейла, и даже Мара, выбравшая добровольно свой путь, не так одиноки, как она.
А что вообще было в ее жизни? Кроме той «огромной удачи», когда выбор разборчивого жениха пал на нее?
А ничего! Ничего не было. Ни страстных «любовей», ни увлечений, ни таинственных встреч. Ничего. Прожила до тридцати у мамы под крылышком, а тут судьба выбросила ей козырного туза. И все удивились. А она – больше всех. Бывает же… просто Золушка из сказки.
Вот именно – Золушка. Из тех, кто верно служит и ничего не просит. А он, умник, разглядел. Разглядел и сразу все понял, что будет верна и услужлива. Что никаких капризов, истерик и сцен. Идеальная жена! И взгляд мужской не привлечет – потому что нечем. Обычная женщина из толпы, пройдет – не заметишь. Двадцать раз встретишь и не узнаешь. Не страшная, не уродина. Просто никакая. А из «никаких» и получаются прекрасные и верные жены.
Ох и прозорлив оказался будущий муженек! Технарь, математик, человек здравого смысла.
Да нет, не так. Точнее – не совсем так. Не такой уж он сухарь оказался. Разливался в своих посланиях сладким соловушкой. И помнил все, и в душе хранил. И берег… Все лучшее осталось в его той, прежней, жизни: страсть, слезы, воспоминания, молодой угар…
А ей, Наде, достались кастрюли, половые тряпки, больницы, капризы, претензии и уход за тяжело больным и ворчливым, вечно недовольным стариком.
Впрочем, стариком даже тогда, в старости и в болезни, назвать его было трудно – до самого конца он оставался подтянутым, седовласым и интересным мужчиной. Она хорошо помнила, как заглядывались на него женщины – даже врачи в больницах.
И еще помнила, как удивленно разглядывали ее – надо же, такой интересный, такой фактурный мужик и такая обычная, заурядная тетка.
Это ранило ее, особенно в молодости. А потом убедила себя, успокоила – ну и черт с вами! Удивляйтесь дальше! А он – верный супруг. И на всех баб этих многочисленных и вправду никогда не пялился.
Удивительно! Ведь если вспомнить, она даже никогда не влюблялась! Ну, нравились ей пару мальчиков – в школе и в техникуме. Только нравились, не больше. Один, Миша Овсянников, смешной и некрасивый очкарик, из тех, кого зовут нынче «ботанами», робея, пригласил ее на свидание. Было это на втором курсе. Пришел. Жался, мялся, заикался. Сходили в кино. Вышли и молчали, как рыбы. Говорить было не о чем. Совершенно. Так молча и дошли до Надиного дома и попрощались. Больше Миша на свидания ее не приглашал, чему она, надо сказать, была откровенно рада.
А нравился ей Леня Пугач, красавчик и хулиган. Возле него – первые красотки, все понятно. Три года проучились в одной группе, а он даже по имени ее не знал. Однажды обратился: «Эй!» А она залилась краской, как дурочка. Все заржали, а она в слезы. Даже из аудитории выскочила.
Потом узнала – погиб красавчик Леня, зарезали в пьяной драке.
У всех были страсти: у Лизы – в избытке, всю жизнь. У Мары тоже были свои истории. У Тонечки – страсти с любимым мужем. Не дай бог, как говорится, но все же были. А уж у этой мадам Минц – просто книгу писать, видимо, про всех ее Ю., Б., Г. и всех прочих. Богатая биография, на десятерых бы хватило. А у нее, Нади, – стоячее болото. Тухлое, спокойное. Казалось, что спокойное.
И так тоже проживает человек свою жизнь – без страстей и потрясений.
У всех все по-разному. По-всякому жизнь складывается.
Только как с ней быть, с этой ее жизнью, сегодня? Сейчас? Вот главный вопрос.
Слава богу, отвлеклась на Лизины проблемы. Та звонила по двадцать раз на дню и орала, рыдала и проклинала «паршивую Маргаритку». Теперь выяснялось, что внучку воспитывала она, Лиза. Ночей не спала и моталась по скверу с коляской. И Маргаритку она «подобрала» на помойке – одела, обула и досыта накормила. И сына ей отдала такого, что впору от зависти засохнуть. И аккуратный Гена, и образованный. И верный, и порядочный. И лучше его мужа просто нет.
– Да ладно тебе, – не выдержала Надя. – Знаю я твоего Генку и твои «подвиги» с внучкой. Кому ты рассказываешь? Самой не смешно? Внучку ты видела раз в неделю максимум. А уж погулять с ней тебя вообще не заставишь! И Маргаритка твоя не неряха – глаза-то у меня на месте. И готовила она хорошо, и пироги пекла. И с тобой носилась, как с писаной торбой – шуба, поездки, дорогие врачи. И подтяжку твою круговую оплатила – бешеные, между прочим, деньги. Ты сама хвасталась. Просто надоели ей нахлебники и Генкины пьянки. Захотелось бабе нормального мужика.
Лиза обиделась смертельно. Начала обзванивать подруг. Мара Надю поддержала и тоже попала в немилость. Тонечка жалела всех и призывала к всеобщему миру и взаимопониманию. А Лейле было не до того – своих проблем хватало выше крыши.
Все сидели у телефона и ждали, пока Лиза успокоится и прекратит свои истерики.
Тут подступил Марин день рождения. Отмечали, как всегда, в кафе – готовить Мара не любила, да и вообще лишних хлопот избегала.
Встретились на сей раз на Ленинском и пошли в узбекский ресторан. Ждали Лизу и нервничали, к мобильному она не подходила. Настроение у всех было хуже некуда. Покряхтели, повздыхали и принялись изучать меню.
Когда принесли закуски и вино, на пороге появилась Лиза – с огромным букетом желтоватых роскошных роз.
Она победно окинула взглядом зал и, чеканя шаг, направилась к подругам.
Все испуганно замерли.
– Она явилась и зажгла, – осторожно пошутила смелая именинница.
Лиза гордо скинула пальто и протянула ей букет:
– На, держи. Дура.
Все облегченно рассмеялись и выпили махом по бокалу вина.
Напряжение было снято и мир восстановлен. Слава богу!
– Кто у нас еще есть, кроме нас? – философски заметила Мара, и все согласно и дружно закивали. Вечер удался на славу – вкусно и много ели, выпили две бутылки вина и даже осилили кофе с десертом.
На улице было чудесно – зимний колкий дождь наконец успокоился и пошел – нерешительно и тихо – легкий, пушистый снег, покрывая чистым покрывалом серый, промокший асфальт, фонари и крыши. И теплынь при этом стояла невероятная! Хотелось расстегнуть пальто и снять шапки. Прошлись по улице, продолжая оживленно болтать и вспоминать смешные истории из прошлой общей жизни. Потом, у метро, долго не могли расстаться, топтались, чмокались по сто раз и благодарили именинницу.