[217]
[218]
Найя Найя загадочна. Порой она вот так исчезает на несколько дней, месяцев, и никто не знает, где она. Ее нет, и все тут. Тогда машины на городских улицах замедляют свой бег, слегка темнеет и свет горит уже не так ярко. Мы будто в комнате, стен которой не видно, и кого-то ищем, но не знаем кого. Море серое, небо серое. Слабо дует ветер, но потом и он прекращается. Даже когда небо безоблачное, синее, в воздухе как бы чувствуется холод, пришедший издалека.
Хочется каждый день писать письма и отсылать неизвестно кому: просить, чтобы вернули свет. На старых пачках сигарет, с обратной стороны маленьких картонных крышек мы на скорую руку пишем:
Хэлло?
и разбрасываем их почти везде. Но кто это прочтет? Иногда земля бывает такой пустой, что она гудит, как натянутая на барабан кожа. Улицы широкие-широкие. Ночью медленно катят машины, похожие на громоздкие, собирающиеся взлететь самолеты. Мы идем куда глаза глядят, натыкаемся на стены, обходим уличные фонари, ползем вдоль витрин, словно мошки.
Дни сотканы из света, отливающего разными цветами радуги; мы по-прежнему бредем по тротуарам куда глаза глядят. Иногда мы замечаем на самой верхотуре дома-башни Найю Найю, свесившуюся с балкона. Она делает непонятные знаки и исчезает. Сердца у нас отчаянно бьются, пока мы поднимаемся в лифте до четырнадцатого этажа, звоним во все двери, но никто не отвечает. Тогда мы вновь спускаемся на улицу и продолжаем свой путь.
[219]
Или вдруг Аллигатор Барксвидит ее фото, выставленное в витрине магазина «Кодак Эктахром». Он входит в магазин и с несколько безумным видом спрашивает, где человек, чье фото красуется на витрине.
— Что? — говорит фотограф.
Потом он заявляет, что не знает, он, мол, сделал этот снимок давно, забыл даже, когда и кто на нем изображен. Мы наседаем на него с вопросами, приводим свои доводы, но все безрезультатно. Внезапно фотографа разбирает злоба, и он показывает нам на дверь. Мы ему надоели.
Мы опять бредем по улицам, заглядываем в кафе. Заходим в длиннющий, освещенный красным бар. В глубине бара патефон-автомат, и мы вздрагиваем, потому что он играет "Jealous Kind" Джона Леннона, словно Найя Найя где-то рядом. Может, она глядит на нас из своего укромного уголка за красной полосой света. Она глядит, как вы выпиваете стакан пива у стойки, как выкуриваете сигарету. Положив монетку в патефон-автомат, вы нажимаете на кнопку ф-12 — и вот уже слышите "Wild Witch Lady" Донована. Но и с помощью музыки не удается выманить Найю Найю из ее тайника.
Дальше путь идет по очень широкой солнечной площади. Место такое пустынное, что возникает желание покрыть всю землю своим телом, чтобы не было ни пяди открытой поверхности. Хочется идти и идти, поглощая пустоту, и оказаться одновременно в 100 ООО городов!
Есть множество стран, которые невозможно узнать. Каждое живое существо — это страна со своими границами, они петляют, подходят впритык, расходятся. Площадь кажется бесконечной, а может, мы стали маленькими, как мыши, и семеним, сучим ножками между колесами автомобилей, перескакиваем через кучи щебня, карабкаемся на непонятные бугры; солнечный свет резкий, белый, и, чтобы смотреть перед собой, приходится щуриться.
Вдруг очень далеко, в конце открытого пространства, показывается город. Белые дома, колокольни, вереница людей, величиной с насекомых. Все радуются, ведь это, может быть, город Найи Найи. Перенесясь через воздух, она теперь обитает в свете. Мы идем очень быстрым шагом, бежим к прекрасному зыбкому городу. Но спешим мы без толку, город по-прежнему остается вдали. Он колеблется на горизонте, за большой автостоянкой, вместе со своими сверкающими [220] крышами, башнями, зубчатыми стенами. И все время, шевеля лапками и усиками, снуют друг за дружкой насекомые.
Мы ходим везде, где есть свет. Порой между деревьями появляются большие наклонные столбы света, в которых плавают пылинки. Именно там, конечно же, прячется Найя Найя. В длинном светлом платье, раскинув лучистые волосы, она лежит, свернувшись в желтом свете, и глядит на вас. Вы не можете ее видеть, вы в тени, и ваш ослепленный взор не проникает за полосу света. Вы мчитесь туда, где струится свет: на улицы, залитые солнцем, к красивым отблескам в стекле, в кино или на белое как мел побережье. Нетвердой походкой вы идете по кучам камней, время от времени поднимая глаза ввысь, ведь Найя Найя прячется в небесах. Очертания ее лица множатся в белом воздухе, словно рой мошкары. Она прячется в облаках, отражающих свет. Нам не одиноко, ведь мы знаем, что Найя Найя где-то здесь. И мы усаживаемся на отмели и, соскабливая пленку соли, рисуем на гальке крестики и кружочки.
По берегу проходят люди, и у них тоже такой вид, будто они что-то ищут. Оглядываясь, они идут размеренным шагом, потом у моря приседают на корточки. Воздух все время дрожит, словно в нем живет голос Найи Найи. Если хорошенько прислушаться, то понимаешь, что воздух населен. Лица не видно, но слышен голос, и чувствуется взгляд, который постоянно на вас давит, взгляд из бесконечности.
В глубинах пространства, очень далеко в черной пустоте бесконечно парит окруженный сиянием взгляд, устремленный на все сущее на этой земле. Он наблюдает, оценивает. Тому, кто чувствует на себе этот взгляд, не бывает одиноко. Он следует за вами, куда бы вы ни шли. Можно погрузиться под землю, или забиться в тень в закрытой бетонной клетке, или отправиться в путешествие по железной дороге. Порой о нем забываешь, вдруг совершенно неожиданно вздрагиваешь, ощутив этот взгляд кожей.
Везде вы на виду. Всюду вас преследует настойчивый взгляд. Может, именно он направляет вас, вселяет в вас жизнь. Вы поднимаетесь, опускаетесь, сворачиваете направо, шагаете по улицам и при этом знаете, что постоянно кто-то на вас смотрит и на свой лад думает о вас. И это хорошо.
Черный «опель» Камоа быстро катит по окружной шестиполосной дороге. Светящийся взгляд, ни на секунду не отступая, следует за ним. Именно этот взгляд дает яркие отблески на капоте машины и рисует радуги на ветровом [221] стекле. Слегка повернув ручку радиоприемника, ты слышишь гнусавый голос: «Прокол Харум» исполняют "Juicy John Pink", а группа «Краудо» — "Wild Thing".
Голос по радио слышен не очень отчетливо, его заглушает другой, обитающий в воздухе. Он раздается изнутри, его речь бессвязна и похожа на гудение осиного гнезда.
Светящийся взор следит за черным «опелем» до большого помоста сбоку от дороги, где располагается какая-то постройка, на желтом фоне которой гигантскими черными буквами выведено:
АЖИП
Мы выходим из машины и направляемся к освещенному солнцем помосту. Подходит человек в желтой спецовке, запускает насос, и в бак «опеля» льется бензин. День как день, да и место не ахти какое, и все же взгляд Найи Найи направлен на нас, она внимательно за нами наблюдает. Она говорит ничего не значащие вещи, но при этом ее слова нельзя забыть, они словно написаны пером.
— Ну вот.
— Как дела?
— Ничего.
— Сколько?
— Спасибо.
Как будто на небе множество ушей, вбирающих малейший звук, доносящийся с земли.
По бетонному помосту струится свет. Кто-то устроился в тени у крытого входа, кто-то, положив в автомат монету, пьет из горлышка кока-колу. Под навесом сваленные в кучу шины, автомобили без моторов, моторы без автомобилей.
Свет проникает всюду, он высветляет пятна отработанной смазки, дробит тьму. Именно здесь сегодня ты сразу узнаешь все, что тебе положено знать. Довольный, ты стоишь на бетонном настиле недалеко от «опеля». Разумеется, до Найи Найи еще идти и идти. Прячась в свету, она молча на тебя глядит. Она ничем тебе не помогает. Никто не должен никому помогать. Просто она бросает свой бесконечный взгляд, которым зажигает лампу, дающую свет и тепло. В туалете при гараже какая-то женщина пишет свое имя шариковым карандашом на белой стене. Она старательно выводит каждую букву. Когда женщина уходит, на белой стене сверкает черными буквами ее имя:
[222]
ЛИЛИБЕЛ
Потом Найя Найя появляется в ореоле света, блистающем вдали над дорогой, именно к нему мы и направляемся. Но сколько «опель» ни едет, свет остается вдали — можно было бы несколько раз объехать землю, так к нему и не приблизившись.
Жители заброшенных островов выскакивают на улицу, на студеный ветер, потому что над айсбергами появилось лицо Найи Найи. Ни о чем не думая, они долго не сводят глаз с большого розового мерцающего лица. Нам здесь тоже хотелось бы последовать их примеру, но мы лишь без толку вглядываемся в небо, мы ничего не видим. Лишь когда на востоке брезжит свет, мы вздрагиваем, чувствуя на своих лицах взгляд, словно прикосновение крыльев бабочки.
Мы весь день двигаемся, разговариваем, едим, но о взгляде Найи Найи не забываем. Когда же наступает ночь, мы стараемся удержать свет глазами и охрипшими голосами призываем его:
— Вернись к нам, Божественный свет! Вернись!
Но взгляд медленно отдаляется, и подступают холод, тьма, пустота. Мы прижимаемся друг к другу и в ожидании сна глядим широко раскрытыми глазами во тьму.
В это время мы зажигаем лампы, множество ламп, освещаем, что только можно. Аллигатор всюду вставляет лампочки по сто ватт. Сурсум Корда размахивает своим карманным фонарем, Луиза затепливает жертвенник со свечами, Теклаве зажигает свою масляную лампу, Пальмито поджигает старые газеты, Камоа буравит ночь фарами. Мы идем в те места, где горит, искрится, мерцает свет, где на домах неоновые лампы, а на барах мелькают вывески в шесть рядов. Мы оказываемся там, где пальцами чувствуешь вибрацию света, как будто все время прикасаешься к электрическим приборам. Хочется больше света, света всех цветов. Мы ненадолго заглядываем в кино, где крутят фильмы о пустыне или о вечных снегах. Одевшись в белое, мы стоим в свете прожекторов взлетающих самолетов.
Мы словно слепцы, жаждущие света, слепцы, которые хотят видеть, видеть все время. Мы почти не отваживаемся закрывать глаза. Ночи наводят на нас страх. Приходится без передышки шагать в поисках Найи Найи. Как только в одном здании гаснут огни, мы спешим к другому. Мы входим в вестибюли, нажимаем на автоматические выключатели, [223] поднимаемся на крыши, чтобы попасть под свет фар, идем по железнодорожному полотну, чтобы поезд ослепил нас сиянием своего единственного глаза.
Свет безумен, и мы без конца крутимся вокруг него, натыкаясь на его острые углы. Уинстон беспрестанно чиркает спичками и созерцает белое пламя, которое вспыхивает и неподвижно горит в течение нескольких секунд.
Мы занимаемся этим всю ночь, потом на заре до возвращения Найи Найи и лишь тогда засыпаем под ее умиротворяющим взглядом, падая от усталости, кто где может.
В пасмурные дни ее взгляд, смутный и туманный, исходит отовсюду понемногу, и тогда мы мерзнем. Джин Шипучка идет на отмель и ищет солнечный камень, камень Си гурда Сира. Он, конечно же, здесь, среди гальки, на вид такой же, как другие, серый и холодный, но под солнечными лучами он начинает светиться. Джин Шипучка подбирает камешки и крутит их туда-сюда. Мы не отстаем от нее, ведь, если Джин Шипучка найдет солнечный камень, это, может быть, нас спасет. Мы уже не будем бояться, что нас бросили. Мы пойдем по дороге, которую укажет камень, будем идти месяцы и годы и наконец найдем то укромное место, где среди сияния прячется Найя Найя. Но как отыскать солнечный камень? На отмели столько камешков, и все одинаковые. Джин Шипучка проверяет их один за другим и бросает в море. Под тяжелым небесным сводом все мы пленники, мечтающие вырваться на свободу. Мы ищем источник света, потому что из него глядит на нас Найя Найя. Нашел же Сигурд Сир свою дорогу, несмотря на ураганы арктического моря. Когда опускались сумерки, его камень слабо светился, и потому корабли смогли добраться до островов фаро. Мы же лишь хотим обрести лицо Найи Найи, сияющее, ликующее в небесах, увидеть ее улыбку, ее глаза, которые сверкают, подобно двум черным камням, и почувствовать на себе ее нежный взгляд, дарующий жизнь.
[224]
[225]
Мы путешествуем среди звуков. Это занятие не из легких, прежде всею потому, что на земле их очень много. И мы без конца пребываем в волнении, а порой и в страхе. Но Найе Найе известен секрет, как ходить среди звуков. Начинать нужно осторожно, с какого-нибудь тихого звука, от которого не слишком много шума. Например, с воды, капающей из крана в раковину, с капелек, падающих на губку. Ты подходишь к раковине и слышишь:
кап! кап! кап! кап!
и так без конца, звук такой слабый, и приходится задерживать дыхание, чтобы его хорошенько разобрать. Это не бог весть какой звук, всего лишь звук капающей воды, но, когда ты прислушиваешься к нему, тебя уносит в странную неизведанную страну. Это как бы путешествие на изнанку вещей, попадаешь в прохладный темный грот цвета морской волны, с потолка которого срываются и падают на ковер из мха капельки воды.
В этой стране много воды. Ты неторопливо продвигаешься по гроту, и перед тобой лужи, пруды, озера. Капли, падая со сталактитов, образуют на черной воде круги.
Начав путешествовать среди звуков, уже нельзя остановиться. Ты туг, бредешь, не разбирая дороги, среди озер и лагун. Снаружи, с улицы, доносится шорох шин по асфальту, и это как бы равномерные ряды деревьев между озерами, высоких деревьев с гладкими стволами. Урчание моторов составляет листву, шары из зеленых и серых листьев, дрожащие у вершин.
Ты перескакиваешь от одного звука к другому, и появ- [226] ляется много новых вещей. «Би-би!» — сигналят грузовики, и это как жирные птицы, взгромоздившиеся на ветки деревьев. Издавая носовой звук, по канализационным трубам течет вода. И перед тобой тут же возникает белая песчаная дорога, уходящая прямо к горизонту. Идешь по дороге, и под твоими ногами хрустит песок; и при каждом шаге в траву, крадучись, шмыгает зверек. Видимо-невидимо ласк, куниц, скунсов, землероек. Раздается глухой удар, который отзывается в земле, словно взрыв в шахте, и это очень высокая гора, белая и черная, у самого горизонта, обрывистая гора с дорожками обвалившихся камней. Она неподвижно высится над землей, огромная и голая, а камни все осыпаются и осыпаются: «Бум-бурум!»
Безграничные небеса пустынны. Ты проходишь между озерами, и звук твоего дыхания прокатывается по пространству. Это тяжело дышит собака, и перед тобой тут же появляются стада диких лошадей. Поднимая брызги, они несутся вскачь по болотам, следом за черным жеребцом-вожаком с горящими глазами. Из их расширенных ноздрей идет пар. Куда они направляются? Но в стране звуков все происходит без причины, а потом угасает. Именно поэтому нужна осторожность. Нужно крепко зажмурить глаза и ждать.
Трехкратный скрежет автобусных тормозов, и ты тут же видишь три красивых железных моста, перекинутых через озера. Но вот озера исчезают. Теперь перед тобой с грохотом течет синяя-синяя река, и все потому, что на стройке заработала силовая пневматическая установка. Это широкая река с мощным течением, и ты, замерев, следишь за бегом ее волн.
Недалеко включен радиоприемник. Некоторое время до тебя доносятся звуки музыки: "Glad to be gone" Рика Poбертса, и возникает большой висячий сад с множеством красных цветов, белых шампиньонов и синей травы. Когда музыка замолкает, ты слышишь бурчание приглушенного стенами человеческого голоса. Это живущие под землей слепые зверьки роют под землей свои бесконечные ходы. Вспышка, и перед тобой посреди песчаной площадки — усеянный растениями цветник. Мотор лифта урчит на крыше здания, и вот ты уже на морском берегу, и перед тобой обрушиваются на песок, скребут его и отступают прочь мягкие волны.
В стране звуков все скоротечно, все движется очень быстро: через бамбуковые леса шпарят, громыхая, тапиры- машины с опущенными мордами; когда бьют часы, по небу [227] проносятся, вычерчивая свои линии, зеленые и красные птицы; когда где-то снаружи свистит при скорости 8000 оборотов в минуту электрическая фреза, по серой поверхности морских вод мчатся огромные акулы, касатки, дельфины.
Порой тебя далеко уносит один-единственный звук. Со скрипом и скрежетом он увлекает тебя в полярные страны к белым снежным ледникам под молочное небо. Есть звуки холодные, они покрывают тебя инеем, но вот секундой позже раздается громыхание двигателей пролетающего самолета, и ты переносишься в лес, переплетенный лианами, где между листьями очень высоко над собой видишь кусочек прорезанного белой молнией чернильного неба.
При желании ты можешь использовать для путешествия человеческие голоса. Бывают голоса пронзительные — острые, покрытые солью камни, которые царапают твои босые ноги. Бывают голоса такие низкие, такие басистые, что ты попадаешь в широкую лощину с темными елями, где пастухи перекликаются с вершин, и их голосам многократно вторит эхо:
Жиордан!
Жиордан!
Бывают слова липкие, стоит их услышать, и вот уже вокруг тебя большие листы клейкой бумаги. Ты бьешься, рвешь бумагу ногтями, но листы снова падают на тебя, липнут к твоим рукам, ногам, волосам.
Бывают голоса такие нежные, такие прекрасные, ты снимаешь телефонную трубку и ничего больше не слушаешь. Ты тут же оказываешься на острове посреди лазурного моря. Свет искрится на гребне волн, длинные отмели усеяны кораллами, манцениллы образуют тенистые уголки. Голос по- прежнему звучит около твоего уха, и ты плывешь вдоль острова на парусном судне.