– Я с вами согласен, – кротко сказал Гуров. – Но мы обсудим эту тему позже. Нельзя ли ближе к делу?
– Да-да, разумеется, – спохватился Гаврилов. – Я просто хотел сказать, что это очень талантливый и, возможно, в чем-то обделенный человек. Когда ты чувствуешь, что твои лучшие качества, твой дар никому не нужны, – это трагедия, поверьте! Такое откровение не каждому удается принять достойно. Очень часто человек срывается…
– Вы это к чему? – уже нетерпеливее спросил Гуров.
– Не знаю, мне все кажется, будто я совершаю предательство, – задумчиво произнес Гаврилов. – И сам стараюсь найти оправдания этому предательству. Короче говоря, мы с этим человеком иногда встречались, выпивали, спорили о мире, об искусстве, о власти. У него были очень широкие интересы.
– Были? Он что – умер? – перебил Гуров.
– Ну что вы! Просто я так выразился, – ответил Гаврилов. – Невольно глядя на все как бы со стороны. С некоторых пор отношения наши не то что разладились, но почти сошли на нет – сами собой. Так довольно часто бывает. Все-таки разница в возрасте, в жизненном опыте… И еще дело в том, что сейчас я испытываю в отношении этого человека смутные подозрения.
– В ограблении квартиры Белинкова? – подсказал Гуров, которого уже немного утомили бесконечные отступления и недомолвки.
Гаврилов задумался, а потом довольно решительно сказал:
– Возможно, что и так! Но я не специалист. Могу ошибаться. Я сейчас выскажу вам свои подозрения, а уж вам решать, могут они иметь под собой основания или нет. Во-первых, я вспомнил одну историю. В начале мая этого года я был приглашен на день рождения одного человека. Он чиновник в Госкомспорте. Фамилия Вощилов.
Гуров невольно присвистнул.
– Вы знаете Вощилова? – удивился он. – Откуда?
Гаврилов махнул рукой.
– Это долгая история. И вам неинтересная. Я знаю его с детства. Наши отцы были хорошими приятелями, мы росли на одной улице. Но это все дела минувших дней. А что касается того дня рождения…
– Вощилов был ограблен, – спокойно сказал Гуров. – Это нам известно.
– Я понимаю, – смиренно произнес Гаврилов. – Боюсь, я стал невольным пособником этого ограбления… Тут было одно странное обстоятельство. Я был уже готов идти на этот день рождения, уже нарядился в праздничный костюм… В дверь ко мне позвонила молодая женщина – очень привлекательная, скромная. Ошиблась адресом. Не знаю, как получилось – короче, мы провели этот вечер с ней вдвоем. Ничего такого не было – мы катались по Москве, ели мороженое, смеялись… У меня было ощущение, будто вернулись мои шестнадцать лет. Мы договорились встретиться на следующий день, но больше я ее никогда не видел. А наутро я узнал, что ограбили Сеньку Вощилова.
– Как звали девушку? – деловито спросил Гуров. – Она вам что-нибудь о себе рассказывала?
– Она назвалась Анной, – ответил Гаврилов. – А почему вы не спрашиваете, при чем тут эта девушка?
– Потому что теперь я примерно начинаю понимать, куда вы клоните, – сказал Гуров. – Вы наговорили своему молодому другу слишком много лишнего о друге старом. И он в благодарность сделал так, чтобы вы на этот день рождения не попали. Вы ведь охотник до женского пола, Эдуард Петрович?
– При чем тут это? – немного обиженно сказал Гаврилов. – Это была трогательная неискушенная душа. Я никогда бы себе не позволил…
– Неискушенная душа вряд ли провернула бы дело так ловко, – заметил Гуров. – Однако меня больше интересует, что вы рассказывали своему другу о Вощилове.
– Ну, в общем-то, разговоры я вел достаточно неосторожные, – смущенно признался Гаврилов. – Наверное, в последнее время я стал завистлив. Сенька, по моему мнению, слишком хорошо устроился. Мы обсуждали и эту тему тоже.
– Скажите, а вы сразу заподозрили своего нового друга в ограблении Вощилова? – вдруг спросил Гуров.
– Ну что вы! У меня этого и в мыслях не было! – возмутился Гаврилов. – Да и с какой стати? Все подозрения появились только сейчас, после разговора с вами. Хотя и сейчас я не исключаю, что все это – лишь плод воспаленного воображения.
– Возможно, так оно и есть, – согласился Гуров. – Однако есть смысл остановиться на этом моменте подробнее. После разговора со мной вы, наверное, подумали в первую очередь не о случае с Вощиловым?
– Верно! Но про этого своего знакомого я вспомнил сразу же. Дело в том, что с того майского дня я его практически не встречал, а совсем недавно он вдруг опять появился, и мы с ним немного, гм… покуролесили.
– В каком смысле?
– Ну что тут объяснять? Обычное дело, – немного замялся Гаврилов. – По рюмочке за встречу, по второй за удачу – а потом уже вдруг стоишь ночью у какого-то задрипанного кабака и ловишь такси…
– Понятно, – сказал Гуров. – Но, насколько я понимаю, это был не первый случай, когда вы, гм… куролесили. Почему же именно он сразу пришел вам на память?
– По совокупности подозрений, – ответил Гаврилов. – Сквозь хмельной туман я припоминаю, что среди прочего мы вели разговоры и об артисте Белинкове, и о его соседстве с моим отцом. Тогда мне это не казалось странным, но вот теперь… И еще был такой момент – я застал моего друга со связкой ключей в руках. Мы ночевали у меня дома. Я вырубился. А потом, когда очнулся, – ключи были у него в руках. Он что-то такое сказал – мол, вот выпали у тебя из кармана… Ну, выпали и выпали – до того ли мне было? Мы еще выпили, и все это улетучилось из моей памяти как незначительный эпизод. Тем более что на следующее утро мы расстались. Дали друг другу слово созвониться, но ни он, ни я так этого и не сделали… А скажите, у него была возможность сделать слепки с ключей, если в его распоряжении было два-три часа?
– Есть такие артисты, – усмехнулся Гуров. – Проделывают это за несколько секунд. Но, простите, вы за все это время так и не решились произнести вслух имя вашего друга. Надеетесь, что как-нибудь обойдется?
Гаврилов поднял на Гурова глаза – у него был виноватый взгляд.
– А вы считаете, то, что я рассказал, – важно? – спросил он.
– А вы считаете, нет? – в тон ему сказал Гуров. – Разумеется, все может оказаться лишь безобидным совпадением, но прежде мы должны все тщательно проверить. Итак, как его имя?
Эдуард Петрович опять беспомощно заморгал, прикусил нижнюю губу, задумался, но потом решительно произнес:
– Его зовут Владислав Иванович Лобанов. Живет на улице Летной. Вы его теперь арестуете?
Отчего-то Гуров не особенно даже удивился – видимо, внутренне он был готов услышать что-то подобное. Но разочарование было сильнейшим. Он отвернулся, чтобы не видеть испуганных глаз Гаврилова, побарабанил пальцами по рулевому колесу и наконец спросил:
– Вы, Эдуард Петрович, телевизор смотрите?
– К-конечно, – с запинкой сказал удивленный Гаврилов. – А почему вы спрашиваете?
Гуров объяснил почему. Эдуард Петрович побледнел и открыл рот. Он был поражен до глубины души. Не понимая, что делает, он зачем-то нажал ручку дверцы и открыл ее. Снаружи ворвался дождь и брызнул Эдуарду Петровичу в лицо. Он снова захлопнул дверцу и с ужасом уставился на Гурова.
– Что же теперь делать? – с жалкой улыбкой спросил он.
– Что выросло, то выросло, – пожал плечами Гуров. – Есть один вариант – может быть, вам известны какие-то связи Лобанова? Ведь были же у него знакомые, близкие друзья, помимо вас?
Гаврилов задумался, а потом неуверенно сказал:
– Лобанов всегда держался несколько обособленно. Пару раз я видел его с женщинами. Но мы всегда встречались с ним тет-а-тет. Он как будто чурался шумных компаний. У него, конечно, были друзья… Постойте! Однажды мы с ним заскакивали к одному его приятелю. Мы были навеселе, и у нас кончились деньги. Лобанов брал у него взаймы… Костя Новиков – приятный молодой человек, фотограф… Он живет на улице Тухачевского. Я адреса не знаю, но зрительно могу показать совершенно точно.
Гуров кивнул и полез в карман за мобильником. Набрав номер, он сказал:
– Стас? Это Гуров. Бросай все и поворачивай в сторону Тухачевского. Нам там сейчас адресок один покажут, любопытный… Нет, что ты тоже любопытный, я знаю, но твое любопытство в эфире тешить не будем. Говорят, примета плохая. А нам теперь только удача нужна.
Глава 13
– Вот, пожалуй, эти окна как раз его и будут, – сказал Гаврилов, показывая пальцем на фасад пятиэтажного здания, выкрашенного изначально рыжей краской, но теперь изрядно побуревшей под дождем. – Нет, точно эти! Я хорошо помню, где расположена квартира.
– Вы бы, Эдуард Петрович, все-таки поменьше тыкали пальцем, – заметил Гуров. – Можно же словами объяснить. А то наверняка кому-нибудь покажется любопытным, что за три дурака под дождем стоят и пальцами в окна тычут.
Они уже порядком промокли, но Гуров решил, что не стоит заводить во двор машину, чтобы не привлекать лишнего внимания. Он и Крячко запретил это делать, чем вверг того в глубочайшую досаду, поскольку именно на Крячко была возложена задача наблюдать за домом снаружи. Стас промолчал, но все чувства были написаны у него на лице, и даже Гаврилов ему посочувствовал, заметив осторожно:
– Вы бы, Эдуард Петрович, все-таки поменьше тыкали пальцем, – заметил Гуров. – Можно же словами объяснить. А то наверняка кому-нибудь покажется любопытным, что за три дурака под дождем стоят и пальцами в окна тычут.
Они уже порядком промокли, но Гуров решил, что не стоит заводить во двор машину, чтобы не привлекать лишнего внимания. Он и Крячко запретил это делать, чем вверг того в глубочайшую досаду, поскольку именно на Крячко была возложена задача наблюдать за домом снаружи. Стас промолчал, но все чувства были написаны у него на лице, и даже Гаврилов ему посочувствовал, заметив осторожно:
– Простите, я не понимаю – а какая необходимость ждать во дворе? Новиков живет на третьем этаже. Если даже вы предполагаете, что он захочет скрыться – не с третьего же этажа он прыгать будет!
– Какая необходимость, говорите? Эх, Эдуард Петрович! – покачал головой Гуров. – Захочешь скрыться – с крыши прыгнешь! Ну а вообще, необходимость такая – береженого бог бережет. Может, товарищ полковник немного и вымокнет, зато у меня на душе спокойнее будет.
По лицу Крячко было видно, что у него есть чем прокомментировать такое заявление, но он опять промолчал, не желая затевать обычную пикировку при постороннем человеке. Гаврилов пожал плечами и сказал:
– Вам виднее. Я лично с крыши прыгать бы не стал. Не думаю, что и Костя на такое способен… Так мы идем?
Гуров внимательно посмотрел на него и заботливо спросил:
– А вы готовы? Не подведете меня?
– Я готов, – коротко ответил Гаврилов.
– Придумали, что сказать? Важно, чтобы наше посещение не насторожило Новикова. Может быть, стоило бы повторить тот же номер – прикинуться подгулявшими и попросить денег взаймы? Люди всегда попадаются на стереотипы.
– Не стоит, я думаю, – сумрачно сказал Гаврилов. – Не сумею я сейчас притворяться. Да и вряд ли это понадобится. Он наверняка уже знает о гибели Владислава. Я просто спрошу его, что случилось. А вы – мой хороший товарищ. По-моему, никаких объяснений не потребуется.
– Правильно. Лишнего не надо – людей только напугаешь, – согласился Гуров. – Главное, попасть в квартиру. Мне хочется посмотреть, что у него там внутри…
Оставив Крячко мокнуть под деревом, Гуров с Гавриловым вошли в дом и поднялись на третий этаж. Несмотря на все заверения, Эдуард Петрович заметно волновался. Гуров из-за этого, впрочем, не очень расстраивался – волнение в сложившейся ситуации должно было выглядеть естественно. Не каждый день у людей погибают от пожара хорошие знакомые.
Из суеверия Гуров не ждал от этого визита ничего особенного. Максимум о чем он позволял себе помечтать – это дополнительная информация, которую, возможно, удастся получить от Новикова. Ведь совершенно не обязательно, чтобы все знакомые Лобанова были втянуты в преступные замыслы.
Неудачи начались сразу же. Когда они позвонили, дверь им открыла пожилая сутулая женщина в очках с толстыми стеклами. Недоуменно всматриваясь в лица незваных гостей, она вежливо сказала:
– А вы знаете, Костика нет. Как с утра ушел, так еще и не появлялся. Он сейчас в одном рекламном бюро работает – снимает для них. Говорит, очень перспективная работа. Но теперь он меньше бывает дома. Раньше, когда он был свободным художником, его почти всегда можно было застать. И мне было спокойнее… А вас я, извините, не припоминаю. Вы разве у нас раньше бывали?
Растерявшийся Эдуард Петрович по своему обыкновению заморгал глазами и отступил назад.
– Простите, мы тогда зайдем попозже, – пробормотал он. – Возможно, поближе к вечеру…
– А как ему сказать – кто был? – полюбопытствовала женщина.
Гуров не дал Гаврилову ответить. Оттеснив его в сторону, он доброжелательно улыбнулся и спросил:
– А вы, наверное, мама Константина? Простите, а как вас звать-величать?
– Елизавета Константиновна, – сказала женщина, робко улыбаясь в ответ. – Костика я в честь его деда назвала. Он был инженером на железной дороге. В те времена это была фигура! Знаете, что-то вроде космонавта сейчас.
– Космонавты уже не имеют того ореола, – заметил Гуров. – Да и вообще фигур сейчас уже не осталось, Елизавета Константиновна. Измельчали люди! Однако у нас к вам огромнейшая просьба – может быть, вы позволите нам набросать вашему Костику записку? Потому что вряд ли мы сумеем сегодня повторить наш подвиг. На улице льет! Я уже чувствую, что подхватил насморк.
Женщина засуетилась, шире распахнула дверь и настойчиво закивала головой.
– Простите меня старую! – сказала она смущенно. – Ничего не соображаю! Давно надо было вас в дом пригласить. Разучились мы жить нормально. Разве раньше такое гостеприимство было? Я помню, у моего отца меньше двадцати человек за обеденный стол не садилось… А вы, конечно, зайдите – погреетесь хоть чуть-чуть. Я сейчас вас чаем угощу – горячим! Надо было вам сразу меня надоумить…
– Да, может, не надо? – промямлил Гаврилов, неодобрительно взглядывая на Гурова.
– С удовольствием выпью чайку! – не обращая на него внимания, прогудел с энтузиазмом Гуров.
Он уже стоял в прихожей и расстегивал плащ, насмешливо поглядывая на смущенного Гаврилова. Эдуарду Петровичу ничего не оставалось, как последовать его примеру. Тем временем Елизавета Константиновна, оставив их вдвоем, почти бегом удалилась на кухню и тут же вернулась, радостно сообщив, что уже поставила чайник.
– Раньше-то, при самоварах, совсем другой чай был! – сказала она. – И пили его по-другому. Так и называлось – чаепитие! А сейчас что? Правильно вот молодой человек сказал – измельчало все… Между прочим, вы мне свои имена так и не сказали!
– Сейчас исправимся, Елизавета Константиновна! – заверил ее Гуров и, указывая широким жестом на спутника, сказал: – Это вот Эдуард Петрович, а меня зовут Лев Иванович. Очень просто запомнить.
– Вы не из военных? – с интересом спросила женщина. – Выправка у вас замечательная. Теперь мало у кого встретишь настоящую выправку. Даже офицеры стали какие-то не те.
– Нет, к сожалению, я не офицер, – сказал Гуров. – Вот спортом много занимался. И сейчас стараюсь. Так нам на кухню проходить, Елизавета Константиновна?
– Ах, я даже и не знаю! – всполошилась хозяйка. – Мы-то уж как-то привыкли по московской привычке – все на кухне. Но, может быть, вам в гостиной удобнее будет? Я сейчас там накрою. А вы проходите, пожалуйста, на диванчике пока посидите.
Она сорвалась с места и опять исчезла. Гуров шагнул в гостиную, не слушая Гаврилова, который шипел ему в спину:
– Зачем вы так? Неудобно же! Я просто идиотом себя чувствую. Между прочим, я даже не знал, что он с матерью живет… Надо же, как неудачно получилось!
– Получилось очень удачно! – тихо сказал ему Гуров. – И вообще помолчите пока. Не мешайте работать.
Появилась Елизавета Константиновна, озабоченная и возбужденная. Она встряхнула принесенную с собой скатерть и принялась застилать стол. Гаврилов покраснел и отвернулся.
– Да вы присаживайтесь! – радушно сказала она. – Или, может быть, хотите работы Костика посмотреть? Вот они, на стенах. Он весь дом снимками увешал. Мне его фотографии очень нравятся. По-моему, это настоящее искусство! А он смеется, говорит, ты, мама, ничего не понимаешь… А чего тут понимать? Я же вижу.
Когда она опять вышла, Гуров указал на дверь в соседнюю комнату и тихо спросил:
– Это его комната?
– Надеюсь, вы не собираетесь входить туда без спроса? – с тревогой прошептал Гаврилов. – Это будет выглядеть подозрительно!
Но Гуров уже открыл дверь и остановился на пороге, внимательно оглядывая чужое гнездо. Здесь тоже было много фотографий на стенах, фотоаппаратура в шкафу, неплохой компьютер на столе. Однако стол и вообще мебель были старые, видавшие лучшие времена.
Гаврилов подошел сзади и дернул Гурова за рукав.
– Пойдемте! – шепнул он. – Неудобно все-таки! На что вы смотрите?
Гуров указал пальцем на яркую, сильно увеличенную – метр на метр – фотографию, висевшую на стене напротив окна. Несмотря на дождь и слякоть за окном, фотография эта словно сияла, вызывая у зрителя почти физическое ощущение тепла и яркого солнечного света. Но Гурова интересовал в этой фотографии сюжет – обнаженная девушка на берегу сияющего океана. Эта девушка уже давно сидела в уголке его мозга как заноза, и вот теперь он увидел ее воочию.
– Вы тоже посмотрите повнимательнее, – сказал он Гаврилову. – Раньше нигде этой девушки не видели?
На лице Эдуарда Петровича появилось обиженное и раздраженное выражение. Он хотел сказать какую-то резкость, но потом, всмотревшись в снимок, вдруг захлопал глазами и невольно сделал шаг вперед.
– Позвольте! – пробормотал он. – Не может быть! А впрочем, почему не может быть? Не хотите же вы сказать… Ну да, у отца была такая открытка. Но ведь это трудно назвать открыткой, не так ли?
– Вы забываете, что Константин фотограф, – заметил Гуров. – Понравился снимок, сделал большое увеличение…