– Не так сильно, как я его. Со мной все нормально. – С чьей-то помощью, может, Вейзака, он с трудом поднялся на ноги. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота. Он совершил ошибку, ужасную ошибку.
Грузная женщина, спрашивавшая про демократов, пронзительно вскрикнула. Джонни увидел, как Дюссо медленно оседает на пол, цепляясь за рукав ее ситцевой блузки. Он повалился на бок, так и не добравшись до двери. В руке Дюссо сжимал медальон со святым Христофором.
– Потерял сознание, – проговорил кто-то. – Отключился капитально!
– Это я во всем виноват, – сказал Джонни Вейзаку. Его душили слезы стыда. – Только я.
– Нет, – возразил Вейзак. – Нет, Джон.
Но тот так не думал. Высвободившись из рук Вейзака, он подошел к лежавшему Дюссо, который начал приходить в себя. Его глаза были открыты, но устремлены в потолок; он не понимал, что происходит. Возле него хлопотали два доктора.
– С ним все в порядке? – спросил Джонни и повернулся к женщине в брючном костюме. Та в испуге отпрянула.
Тогда Джонни обратился к репортеру, который интересовался, были ли у него «озарения» до аварии. Ему почему-то было очень важно, чтобы хоть кто-нибудь выслушал его.
– Я не хотел причинить ему боль, – сказал он. – Видит Бог, я не хотел этого. Я не знал…
Телевизионщик отступил на шаг.
– Конечно, нет. Он сам напросился, все это видели. Только… не надо до меня дотрагиваться, ладно?
У Джонни дрожали губы, и он непонимающе посмотрел на него. Ну конечно! Теперь до него стало доходить, в чем дело. Телевизионщик неуверенно улыбался.
– Не дотрагивайтесь до меня, Джонни. Пожалуйста.
– Все совсем не так! – сказал Джонни… или попытался сказать. Позже он так и не вспомнил, удалось ли ему произнести хоть слово.
– Не надо меня трогать, Джонни, ладно?
Репортер попятился к своему оператору, который убирал аппаратуру. Джонни молча наблюдал за ним, чувствуя, как все его тело охватывает дрожь.
3
– Это для вашей же пользы, Джон! – уговаривал Вейзак. Позади него стояла медсестра в белом, похожая на подручную колдуна. На ее маленьком передвижном медицинском столике теснились склянки, пузырьки и ампулы с препаратами, способными осчастливить любого наркомана.
– Нет! – воскликнул Джонни. Его по-прежнему била дрожь, а на лбу выступил холодный пот. – Больше никаких уколов! Я сыт ими по горло!
– Тогда таблетку.
– И никаких таблеток!
– Она поможет заснуть.
– А он теперь сможет заснуть? Этот Дюссо?
– Он сам напросился… – пробормотала медсестра и вздрогнула, поймав на себе взгляд Вейзака. Но тот только ухмыльнулся.
– Она ведь права, разве не так? – спросил Вейзак. – Он сам напросился. Был уверен, что вы всех надуваете, Джон. Нужно хорошенько выспаться, и завтра все встанет на свои места.
– Я усну и без лекарств.
– Джонни, пожалуйста!
Время – четверть двенадцатого. Телевизор в углу палаты выключен. Джонни и Сэм только что просмотрели вместе выпуск новостей – отчет о происшествии в больнице шел вторым после сообщения о наложении Фордом вето на законопроекты. Джонни с мрачным удовлетворением подумал, что его представление было куда интереснее. Выступление лысого республиканца, озвучивающего набившие оскомину банальности о национальном бюджете, не шло ни в какое сравнение с тем, что снял оператор вечером в больнице. Ролик заканчивался сценой, когда Дюссо пробирался к выходу, зажав в руке медальон сестры, а потом лишился чувств и сполз на землю, цепляясь за грузную журналистку.
Когда диктор перешел к рассказу о полицейской собаке и четырехстах фунтах марихуаны, Вейзак ненадолго вышел и вернулся с новостью, что коммутатор больницы разрывается: звонят люди, желающие поговорить с Джонни. Через несколько минут появилась медсестра со столиком лекарств, из чего Джонни сделал вывод, что Сэм спускался в дежурку вовсе не для того, чтобы узнать о реакции телезрителей.
Зазвонил телефон.
Вейзак негромко выругался.
– Я же просил их ни с кем не соединять! Не отвечайте, Джон, я…
Но Джонни уже взял трубку и, послушав, сказал:
– Да, вы все сделали правильно.
Закрыв трубку рукой, он пояснил, что звонил отец.
– Привет, пап. Ты, наверное… – Он замолчал, слушая. Улыбка сменилась выражением ужаса.
– Джон, что случилось? – испугался Вейзак.
– Я понял, папа, – проговорил Джонни почти шепотом. – Да. Камберлендская больница общего профиля. Я знаю, где это. Сразу за Иерусалимским участком. Хорошо. Я понял, папа…
Его голос сорвался.
– Знаю, папа. И я тоже люблю тебя. Мне так жаль! – Он снова слушал. – Да. Верно. Увидимся, пап. Да. До свидания.
Повесив трубку, он прижал к глазам ладони.
– Джонни! – Сэм подался вперед и осторожно взял его за руку. – Что-то с матерью?
– Да.
– Сердечный приступ?
– Инсульт, – ответил Джонни, и Сэм Вейзак сочувственно присвистнул. – Они смотрели новости… они ничего не знали… потом увидели меня… и ее разбил паралич. Господи Боже! Сейчас она в больнице. Если туда загремит и отец, будет полный комплект! – Он нервно хохотнул. – Просто удивительный талант! Жаль, что не все им обладают! – Он снова засмеялся, отрывисто и резко.
– В каком она состоянии? – спросил Сэм.
– Отец не знает.
Джонни спустил ноги с кровати и снял больничный халат.
– Что вы делаете? – встревожился Вейзак.
– А на что это похоже?
Джонни встал. Казалось, Сэму хотелось уложить его в кровать, но он молча наблюдал, как тот направился к шкафу.
– Не глупите! Вам еще рано выходить!
Не обращая внимания на сестру – они уже и так насмотрелись на него голого, – Джонни начал копаться в шкафу, подыскивая одежду. Толстые швы под коленями спускались наискось к щуплым икрам. Наконец он вытащил ту же белую рубашку и джинсы, в которых проводил пресс-конференцию.
– Джон, я категорически запрещаю! Говорю вам как доктор и друг – это безумие!
– Запрещайте, сколько угодно, я все равно ухожу.
Джонни начал одеваться. На его лице было то отрешенное выражение, которое, как заметил Сэм, появлялось при трансах. Медсестра растерянно наблюдала за происходящим.
– Сестра, возвращайтесь на пост, – сказал Сэм.
Она неохотно вышла.
– Джонни! – Сэм подошел и положил руку ему на плечо. – Это не ваша вина.
Джонни сбросил его руку.
– Это моя вина! Она смотрела на меня по телевизору, когда это случилось.
Он застегивал рубашку.
– Вы умоляли ее принимать лекарство, но она отказалась. Не случись это сегодня, случилось бы завтра, или через неделю, или через месяц…
– Или через год. Или через десять лет.
– Нет, у нее не было десяти лет и даже года. И вы это знаете. Почему вы так хотите взвалить вину на себя? Из-за того хлыща-репортера? Или это такое извращенное чувство жалости к себе? Желание поверить, что на вас лежит проклятие?
Джонни поморщился.
– Она смотрела на меня, когда это случилось. Неужели непонятно? Неужели, черт возьми, это так трудно сообразить?
– Вы же сами рассказывали мне, что она собиралась проделать трудный путь до Калифорнии и обратно. На какой-то там симпозиум, сопряженный с большим стрессом. Сами же говорили. Так? Так! Наверняка это случилось бы там. Инсульт не появляется на ровном месте, Джонни.
Джонни застегнул джинсы и сел, будто процесс одевания отнял больше сил, чем он ожидал. Ноги его оставались босыми.
– Да, – согласился он. – Может, вы и правы.
– Дошло наконец! Слава Богу!
– Но я все равно поеду, Сэм.
Вейзак всплеснул руками.
– А смысл?! Она сейчас в руках врачей и Господа. Что есть – то есть. Уж вам ли это не понимать!
– Я нужен отцу. И это я тоже понимаю.
– Но как вы поедете? Сейчас почти полночь.
– На автобусе. Доберусь на такси до «Подсвечника Питера». Автобусы дальнего следования там все еще останавливаются, верно?
– Вам не придется ехать на автобусе, – сказал Сэм.
Джонни шарил рукой под стулом, пытаясь найти ботинки, но их там не было. Сэм достал их из-под кровати и подал ему.
– Я сам отвезу вас.
– Вы серьезно?
– Да, если примете легкое успокоительное.
– Но ваша жена… – Джонни замолчал, вдруг сообразив, что ничего не знает о личной жизни Вейзака, кроме того, что его мать живет в Калифорнии.
– Я разведен. Врачу приходится часто работать ночами… если, конечно, он не педиатр или дерматолог. Моей жене супружеская постель казалась, скорее, полупустой, нежели полуполной, и она заполняла эту пустоту мужчинами.
– Извините… – смутился Джонни.
– Вы слишком часто извиняетесь, Джон, – мягко заметил Сэм. – Обувайтесь!
Глава двенадцатая
1
Из больницы в больницу, в полудреме крутилось в голове у Джонни. Перед тем как уйти из больницы и забраться в новенький «кадиллак-эльдорадо» Сэма, он проглотил маленькую голубую таблетку и теперь парил в каких-то неведомых высотах. Из больницы в больницу, от одного к другому, с места на место.
Впервые почти за пять лет оказавшись вне больницы, Джонни получал удовольствие от поездки. Ночь выдалась ясной, на черном небе светлой полосой раскинулся Млечный Путь, а месяц над темными деревьями вдоль шоссе плыл за машиной, мчавшейся на юг через Пальмиру, Ньюпорт, Бентон и Клинтон. Тишину нарушали только легкое шуршание шин и негромкая музыка Гайдна, доносившаяся из четырех динамиков стереосистемы.
Попал в одну больницу на скорой помощи «Службы спасения Кливс-Миллс», думал Джонни, а в другую еду на «кадиллаке». Но никакого беспокойства он при этом не испытывал. Он просто мчался по шоссе, а все переживания, связанные с матерью, его новым даром и людьми, пытавшимися влезть ему в душу (Он сам напросился… Не надо до меня дотрагиваться, ладно?), отодвинулись на задний план. Вейзак молчал и только изредка вторил музыке, негромко мурлыкая.
Джонни смотрел на звезды и шоссе, почти пустынное в столь поздний час. Казалось, ему нет конца. В Огасте они проехали контрольный пост, где Вейзак оплатил проезд по платной дороге, и замелькали новые города: Гарднер, Саббатус, Льюистон.
Почти пять лет. Дольше, чем иные преступники проводят в тюрьме за убийство.
Джонни уснул.
И ему приснился сон.
– Джонни, – молила его мать во сне, – Джонни, помоги мне исцелиться!
Она была в нищенских лохмотьях, в лице ни кровинки, и ползла к нему по брусчатке. Колени окровавлены, в жидких волосах кишат вши. Она протягивала к нему дрожащие руки.
– Господь наделил тебя силой. Это большая ответственность. И большое доверие, Джонни. Не подведи Его!
Он взял ее за руки и произнес:
– Духи, оставьте эту женщину!
Она поднялась.
– Исцелилась! – закричала она с каким-то зловещим торжеством. – Исцелилась! Мой сын исцелил меня! Восславим его земные деяния!
Джонни пытался возразить, объяснить ей, что не хотел ни вершить славных дел, ни исцелять, ни говорить на неведомых языках, ни предсказывать будущее, ни находить потерянные вещи. Он пытался сказать все это, но язык не слушался его. А мать обошла Джонни и стала быстро удаляться по мощенной булыжником мостовой, всем своим видом выражая раболепие и вместе с тем вызов. Ее громкий голос звучал как набат:
– Спасена! Спаситель! Спасена! Спаситель!
И вдруг Джонни с ужасом увидел за ней толпы из тысяч, нет, миллионов людей – искалеченных, обезображенных, испуганных. Среди них он заметил грузную журналистку, которая спрашивала о кандидате от демократов на выборах 1976 года. Одетый в комбинезон фермер с бесцветными глазами протягивал фотографию сына – улыбающегося молодого человека в летной форме, пропавшего без вести в Ханое, – и хотел знать, жив ли он. Похожая на Сару молодая заплаканная женщина держала на руках младенца – его огромная голова была испещрена венами, что предвещало скорую смерть. Старик со скрюченными от артрита пальцами и многие, многие другие. Стоя в бесконечной очереди, они были готовы терпеливо ждать своего часа. Это море людского горя его самого сведет в могилу.
– Спасена! – доносился настойчивый голос матери. – Спаситель! Спасена! Спаситель!
Джонни пытался сказать, что не может дать им ни исцеления, ни спасения, но прежде чем он успел произнести хоть слово, первый взял его за плечи и встряхнул.
Джонни действительно трясли. Он открыл глаза: его будил Вейзак. Салон машины заливал яркий оранжевый свет, искажая доброе лицо доктора. Джонни решил, что все еще спит и кошмар продолжается, но тут заметил, что источник света – фонари на стоянке. Судя по всему, их заменили, пока он лежал в коме. Теперь они излучали не холодный белый свет, а непонятный оранжевый, ложившийся на кожу как краска.
– Где мы? – спросил он, с трудом ворочая языком.
– Около больницы, – ответил Сэм. – Камберлендской больницы общего профиля.
– Понятно. Хорошо.
Он выпрямился на сиденье. Перед глазами еще мелькали обрывки сна.
– Вы готовы пойти? – спросил Вейзак.
– Да.
Они шли по стоянке под стрекотание летних сверчков. В темноте кружились светлячки. Все мысли Джонни занимала мать, однако он все же заметил чарующую прелесть ночи и нежное прикосновение легкого ветерка. Его радовал здоровый воздух, словно наполнявший силой. При сложившихся обстоятельствах это ощущение казалось почти кощунственным, но именно «почти», и оно не отпускало его.
2
Эрб шел по коридору им навстречу, и Джонни заметил, что отец в старых брюках, ботинках на босу ногу и пижамной куртке. Это свидетельствовало о том, что все произошло неожиданно, и сказало больше, чем Джонни хотелось знать.
– Сынок! – Эрб пытался что-то добавить, но не смог. Он весь как-то съежился и казался меньше ростом. Джонни обнял отца, и тот заплакал, уткнувшись ему в плечо.
– Пап, не надо. Все хорошо, пап, все в порядке.
Отец обнял Джонни и никак не мог успокоиться. Вейзак отвернулся и разглядывал невыразительные акварели местных художников, развешанные по стенам.
Эрб вытер глаза.
– Видишь, так и приехал в пижаме. До «скорой» было время переодеться, но я об этом даже не подумал. Наверное, совсем выжил из ума.
– Нет, пап, не выжил.
– Ладно… – Эрб пожал плечами. – Тебя привез доктор? Очень любезно с вашей стороны, доктор Вейзак.
– Ерунда.
Джонни и Эрб прошли в маленькую приемную и сели.
– Пап, она…
– Угасает, – ответил Эрб. – Она в сознании, но угасает. Спрашивала про тебя, Джонни. Мне кажется, ее держит только то, что она хочет дождаться тебя.
– Это я виноват, – сказал Джонни. – Это все из-за ме…
Он умолк, почувствовав резкую боль, и изумленно уставился на отца – тот схватил его за ухо и вывернул. А за минуту до этого плакал у него на груди! Отец прибегал к этому, наказывая Джонни за самые серьезные проступки. Джонни вспомнил, что последний раз отец драл его за уши, когда ему было лет тринадцать. Он залез в их старенький «рэмблер» и случайно нажал на сцепление. Машина покатилась под горку и врезалась в сарай за домом.
– Никогда не смей так говорить! – воскликнул Эрб.
– Пап, ты что?!
Эрб отпустил ухо сына, и уголки его губ тронула улыбка.
– Забыл, наверное, как тебя драли за уши? И решил, что я тоже? И не надейся, Джонни!
Джонни все так же изумленно смотрел на отца.
– Не смей винить себя!
– Но она же смотрела этот чертов телевизор…
– Да, новости. Она пришла в исступленное возбуждение… а потом вдруг оказалась на полу и стала хватать воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. – Эрб наклонился поближе к сыну. – Врач, конечно, ничего толком не говорит, но спросил у меня насчет «героических усилий». Я не стал ему ничего рассказывать. Она, по-своему, сама совершила грех – вообразила, что знает замысел Божий. Поэтому не смей винить себя за ее ошибку. – В глазах Эрба снова заблестели слезы. – Бог – свидетель: я любил ее всю жизнь, но в последние годы мне было ох как непросто. Может, оно и к лучшему.
– Я могу увидеть ее?
– Да, она в конце коридора, тридцать пятая палата. Тебя там ждут, и она тоже. И вот еще что, Джонни. Соглашайся со всем, что она скажет, и ни в чем не перечь. Не дай… умереть ей с мыслью, что все было напрасно.
– Конечно. Ты со мной?
– Не сейчас. Позже.
Джонни кивнул и направился по коридору. На ночь свет приглушили, и сейчас короткое мгновение мягкой и ласковой ночи казалось далеким прошлым, а приснившийся кошмар – очень близким.
Палата 35. На маленькой карточке, пришпиленной к двери, значилось: «Вера Хелен Смит». А он знал, что ее второе имя Хелен? Наверное, хотя точно припомнить не мог. Но зато помнил другое. Как жарким летним днем они гуляли по пляжу «Оулд Орчад», и мать, веселая и радостная, принесла ему мороженое, обернув его носовым платком. Как он с отцом и матерью играл в карты на спички. Потом, когда религия стала занимать в жизни Веры все больше места, она запретила держать карты в доме даже для криббиджа. Джонни помнил, как однажды его ужалила пчела, и он прибежал к ней, ревя во все горло, а она поцеловала опухшее место, вытащила пинцетом жало и обмотала ранку бинтом, смоченным в питьевой соде.
Джонни толкнул дверь и вошел. Увидев на кровати какую-то бесформенную фигуру, подумал: Совсем как я после аварии.
Медсестра считала Вере пульс и обернулась, услышав, как он входит. Приглушенный свет из коридора скользнул по линзам очков.
– Вы сын миссис Смит?
– Да.
– Джонни? – послышался безжизненный надтреснутый голос. У Джонни мурашки поползли по телу. Он подошел ближе. Левая часть ее лица была перекошена и напоминала ухмыляющуюся маску, а рука, лежавшая на одеяле, – клешню.
Инсульт, подумал он. Старики называют это ударом. Да. Именно так она и выглядит. Будто перенесла страшный удар.