– …и он сказал, что мать Сэма Вейзака по-прежнему…
Она замолчала и посмотрела на Джонни. Он почувствовал, как их взгляды жгут ему кожу, будто крошечные раскаленные гирьки, и при мысли, чем все это неизбежно закончится, его затошнило.
– Айлин!
– Что?
– Рядом с тобой кто-нибудь живет?
– Да… Мои соседи Бэрт и Дженис…
– А кто из них сейчас дома?
– Думаю, Дженис.
– Может, позвонишь ей?
Айлин кивнула, сообразив, чего он хочет, и набрала номер. Медсестры, затаив дыхание, наблюдали за происходящим, будто случайно оказались на увлекательном телешоу.
– Алло? Джен? Это Айлин. Ты на кухне?.. Не посмотришь ли в окно на мой дом, все ли в порядке?.. Просто один мой знакомый говорит… Я скажу, когда посмотришь, ладно? – Айлин покраснела. – Да, я подожду. – Она перевела взгляд на Джонни и повторила: – Джонни, ты с ума сошел!
Ожидание, казалось, длилось целую вечность. Наконец к телефону подошли. Айлин долго слушала, потом сказала глухим, совершенно не своим голосом:
– Нет, все в порядке, Джен. Им уже позвонили. Нет… не могу объяснить сейчас, но потом все расскажу. – Она взглянула на Джонни. – Да, это удивительно, что я узнала… но я могу объяснить. По крайней мере я так думаю. До встречи.
Она повесила трубку. Все смотрели на нее: медсестры – с жадным любопытством, а Джонни – с равнодушной уверенностью.
– Джен говорит, что у меня из окна на кухне валит дым, – сообщила Айлин, и медсестры ахнули. Их широко раскрытые глаза теперь смотрели на Джонни и выражали осуждение.
Глаза присяжных, мрачно подумал он.
– Мне нужно домой. – Уверенный и властный физиотерапевт вдруг превратился в маленькую женщину. Она волновалась за своих кошек, свой дом, свои вещи. – Не знаю, как благодарить тебя, Джонни… Извини, что не поверила, но… – Айлин заплакала.
Одна из медсестер сделала движение в сторону Айлин, но Джонни опередил ее. Обняв Айлин за плечи, он повел ее к выходу.
– Ты и правда это можешь, – прошептала Айлин. – Все, что о тебе говорили…
– Поезжай. Уверен, все обойдется. Из повреждений останутся только следы дыма и воды после брандспойтов. А еще сгорел плакат с рекламой фильма «Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид».
– Хорошо. Спасибо, Джонни. Да благословит тебя Господь!
Поцеловав его в щеку, она поспешила к выходу. Один раз Айлин обернулась, и ее лицо выражало суеверный ужас.
Медсестры стояли за стеклянной перегородкой и не сводили глаз с Джонни. Они вдруг напомнили ему ворон, сидящих на проводах и приглядывающихся к чему-то яркому и блестящему, желающих наброситься и разорвать на части.
– Ответьте наконец на вызовы! – сердито сказал он, и при звуке его голоса те невольно отшатнулись. Джонни захромал к лифту, предоставив медсестрам возможность заняться сплетнями. Он устал. Ноги болели. Суставы будто посыпали стеклянной крошкой. Ему хотелось лечь.
Глава одиннадцатая
1
– Что вы собираетесь делать? – спросил Сэм Вейзак.
– Господи, не знаю! – ответил Джонни. – Сколько их там?
– Около восьми. Один из них – внештатный корреспондент Ассошиэйтед Пресс по северу Новой Англии. Есть корреспонденты двух телеканалов с камерами и софитами. Директор больницы злится на тебя, Джонни. Он считает, что ты устроил шумиху.
– И весь этот шум из-за того, что загорелся чей-то дом? – удивился Джонни. – Наверное, день выдался скудным на новости, вот и все.
– Вообще-то нет. Форд наложил вето на два законопроекта. Организация освобождения Палестины взорвала ресторан в Тель-Авиве. А полицейская собака учуяла четыреста фунтов марихуаны в аэропорту.
– Тогда что они здесь делают?
Когда Сэм сообщил, что в фойе собирались репортеры, Джонни сразу подумал о том, как на это отреагирует мать. Она находилась сейчас с отцом в Паунале и собиралась в калифорнийское паломничество, которое начиналось на будущей неделе. И Джон, и отец считали, что ей не стоит ехать. Новость об экстрасенсорных способностях сына могла заставить ее отменить поездку, но Джонни боялся, что при данных обстоятельствах это будет худшим из двух зол. От такой сенсации она может окончательно потерять рассудок.
С другой стороны – и эта мысль обрадовала его, – услышав новость, мать, возможно, возобновит прием лекарства.
– Они здесь, потому что случившееся и есть новость! – объяснил Сэм. – Налицо все классические признаки.
– Я ничего не делал. Я только…
– Вы сообщили Айлин Магоун, что ее дом горит, и это оказалось правдой, – мягко заметил Сэм. – Джонни, вы же знали, что рано или поздно это должно случиться.
– Я не ищу публичности.
– Я не утверждаю этого. Землетрясение тоже не ищет публичности, но журналисты пишут о нем. Людям это интересно.
– А если я откажусь разговаривать с ними?
– Это не очень хорошая идея, – ответил Сэм. – Тогда они уйдут и напечатают всякие безумные сплетни. А потом, когда вы будете выписываться, они подстерегут вас у выхода, и будут совать в лицо микрофоны, как какому-то сенатору или мафиозному боссу. Вы этого хотите?
Джонни помолчал, раздумывая.
– Брайт тоже там?
– Да.
– А если я попрошу его подняться сюда? Он получит ответы и сообщит остальным.
– Так можно сделать, но тогда все остальные журналисты будут очень недовольны. А недовольный журналист может стать очень опасным врагом. Никсон поплатился за это карьерой – недовольные журналисты разорвали его на части.
– Я – не Никсон, – возразил Джонни.
Вейзак лучезарно улыбнулся:
– И слава Богу!
– Так что вы предлагаете? – спросил Джонни.
2
Когда бледный и сосредоточенный Джонни появился в дверях западного вестибюля больницы, журналисты вскочили и окружили его. Он был в белой сорочке с открытым воротом и великоватых ему джинсах. На шее отчетливо проступали рубцы от перенесенных операций. Засверкали вспышки, обдавая Джонни теплом, и он невольно зажмурился. Со всех сторон посыпались вопросы.
– Минутку! Минутку! – закричал Вейзак. – Перед вами еще не оправившийся больной! Он сделает короткое заявление, а потом ответит на несколько вопросов. Но только если вы будете соблюдать порядок! А теперь отойдите, а то нечем дышать!
Включились софиты телекомпаний, и вестибюль залил неестественно яркий свет. Врачи и медсестры, собравшиеся у дверей, наблюдали за происходящим. Джонни отвернулся от слепящих юпитеров, удивляясь, неужели «быть в центре внимания» означало именно это. Ему казалось, что все это происходит не с ним.
– А вы сами-то кто? – обратился к Вейзаку один журналист.
– Я – врач этого молодого человека, Сэмюэл Вейзак, и прошу быть внимательным, а то еще напишете «рюкзак»! С вас станется!
В ответ раздался дружный смех, и обстановка немного разрядилась.
– Джонни, все нормально? – спросил Вейзак.
Дело было к вечеру, и неожиданное прозрение Джонни, когда он увидел, как начинается пожар на кухне Айлин Магоун, теперь казалось ему совсем далеким.
– Конечно, – заверил он.
– Так что вы хотели нам сказать? – крикнул один из репортеров.
– Ну, в общем, дело было так. Мой физиотерапевт – Айлин Магоун. Она славная женщина и помогает мне восстановить силы. Я попал в аварию и… – наехавшая телекамера сбила его с мысли, и он на мгновение запнулся – … и сильно ослаб. Мышцы атрофировались. Этим утром мы были в кабинете, и я уже заканчивал упражнения, когда у меня появилось чувство, что в ее доме пожар. Вернее сказать… – Господи, я выступаю как полный кретин! – я почувствовал, что она забыла выключить плиту и что занавески вот-вот загорятся. Поэтому мы спустились вниз и позвонили в пожарное депо. Вот, собственно, и все.
Наступила тишина. Журналисты осмысливали услышанное.
– У меня появилось чувство. Вот, собственно, и все.
А затем на Джонни со всех сторон обрушился град вопросов, слившихся в сплошной гул голосов. Джонни закрутил головой, ощущая полную беспомощность.
– По одному! – закричал Вейзак. – Поднимайте руки! Вы что, никогда не учились в школе?
Поднялся лес рук, и Джонни показал на Дэвида Брайта.
– Вы могли бы назвать это экстрасенсорным прозрением, Джонни?
– Я бы назвал это ощущением. Я закончил упражнения, мисс Магоун подала мне руку, помогая подняться, и я понял, что знаю.
Он показал на следующего журналиста.
– Мел Аллен из портлендской «Санди телеграм», мистер Смит. Это напоминало картинку в голове?
– Нет, совсем нет, – ответил Джонни, хотя и сам толком не помнил, как именно узнал.
– А раньше с вами такое уже случалось, Джонни? – спросила молодая женщина в брючном костюме.
– Да, несколько раз.
– А вы можете рассказать об этом?
– Мне бы не хотелось.
Один из телевизионщиков поднял руку, и Джонни кивнул ему.
– А подобные озарения у вас случались до аварии и комы, мистер Смит?
Джонни помедлил с ответом, и в вестибюле стало очень тихо. В лицо светили юпитеры, жаркие, как тропическое солнце.
– Нет! – наконец ответил он.
Посыпались новые вопросы, и Джонни беспомощно взглянул на Вейзака.
– Стоп! Стоп! – вмешался тот, дожидаясь, пока станет тише. – Достаточно, Джонни?
– Я отвечу еще на два вопроса, – сказал Джонни. – А потом… у меня сегодня был трудный день… Да, мэм?
Он показал на грузную женщину, оттеснившую двух молодых репортеров.
– Мистер Смит, – сказала она громким и зычным голосом, – кто будет кандидатом от демократов на следующих президентских выборах?
– Не знаю, – ответил Джонни, искренне удивляясь вопросу. – Откуда мне знать?
Снова поднялись руки. Джонни показал на высокого мужчину в темном костюме с постным лицом. Тот сделал шаг вперед. В его облике было что-то неприятное.
– Мистер Смит, я – Роджер Дюссо из льюистонской «Сан». Я хотел бы спросить, почему, по вашему мнению, столь удивительный дар открылся – если это действительно так – именно у вас? Почему у вас, мистер Смит?
Джонни откашлялся.
– Если я правильно понял ваш вопрос… вы просите меня объяснить что-то, чего я сам не понимаю. Я не могу ответить.
– Не надо ничего объяснять, мистер Смит. Просто скажите!
Он думает, что я дурачу их. Или пытаюсь одурачить.
Вейзак подошел к Джонни.
– Видимо, этот вопрос, скорее, ко мне, – сказал он. – Во всяком случае, я попытаюсь объяснить, почему на него не существует ответа.
– Вы тоже медиум? – холодно осведомился Дюссо.
– А как же! Все неврологи просто обязаны быть ими – таков порядок! – ответил Вейзак.
Раздался одобрительный взрыв смеха, и Дюссо покраснел.
– Леди и джентльмены, уважаемые представители прессы. Этот человек пролежал в коме четыре с половиной года. Мы – специалисты, изучающие человеческий мозг, – не имеем ни малейшего понятия, почему он погрузился в кому или почему из нее вышел. По одной простой причине – мы не знаем самой природы комы, как не понимаем природы сна или пробуждения. Леди и джентльмены, мы не понимаем даже природы мозга лягушки или муравья. Можете меня процитировать – как видите, я ничего не боюсь!
Новый взрыв смеха. Вейзак нравился журналистам. Не смеялся только Дюссо.
– Вы также можете процитировать мои слова, что, по моему мнению, у Джона Смита открылась совершенно новая или очень древняя человеческая способность. Почему? Если ни я, ни мои коллеги ничего не знаем даже о мозге муравья, что мы можем объяснить? Однако я готов предложить вам несколько соображений, возможно, связанных с этим, а возможно, и нет. Часть мозга Джона Смита была необратимо повреждена во время аварии. Эта часть – совсем крошечная, но любая часть мозга жизненно важна. Он называет это «мертвой зоной», и хранившиеся там воспоминания о наименованиях улиц, дорогах и дорожных указателях оказались стертыми. Это своего рода подраздел более крупного участка, отвечающего за ориентирование на местности. Эта полная афазия затрагивает очень незначительный объем информации, однако она сопровождается неспособностью воспроизвести ее ни устно, ни визуально. Запустив механизм компенсации, мозг Джона Смита, судя по всему, активизировал доселе дремавший участок в теменной доле головного мозга. Это один из наиболее сложно структурированных разделов «думающего» мозга. Электрические импульсы, посылаемые оттуда, естественно, отличаются от тех, с которыми имеет дело обычный человек. И еще. Теменная доля как-то связана с чувством осязания – правда, пока мы не знаем, насколько значительно, – и располагается очень близко к участку мозга, который отвечает за распознавание форм и текстуры. Так вот, по моим наблюдениям, «озарениям» Джона всегда предшествовал некий физический контакт.
Тишина. Журналисты лихорадочно строчили в блокнотах. Камеры, которые были направлены на Вейзака, отъехали назад, чтобы в кадр попал Джонни.
– Это так, Джонни? – спросил Вейзак.
– Наверное…
Дюссо стал пробираться вперед, расталкивая журналистов. Изумленный Джонни сначала решил, что тот собирается возразить, но Дюссо что-то снял у себя с шеи.
– Давайте проверим на деле. – Он протянул Джонни медальон на тонкой золотой цепочке. – Посмотрим, что вам удастся узнать.
– Ничего мы не станем смотреть! – Вейзак, насупив мохнатые брови, грозно уставился на Дюссо. – Вы не в цирке, сэр!
– А если вы дурачите меня? – спросил Дюссо. – Он либо может, либо нет, разве не так? Пока вы тут высказывали свои предположения, мне тоже кое-что пришло в голову. Например, что если такие ребята ничего не могут продемонстрировать, когда их об этом просят, то веры им – не больше, чем купюре в три доллара!
Джонни обвел взглядом журналистов. Кроме Брайта, который явно испытывал неловкость, все остальные замерли в ожидании. Они вдруг стали похожи на медсестер, смотревших на него сквозь стеклянную перегородку. Джонни почувствовал себя христианином, брошенным в яму со львами.
Они не останутся внакладе в любом случае, подумал он. Если я скажу что-то стоящее, у них будет материал на первую полосу. Если нет или откажусь, то им все равно будет о чем сообщить на первой полосе.
– Ну что? – осведомился Дюссо, раскачивая медальон.
Джонни посмотрел на Вейзака, но тот отвернулся, не находя слов от возмущения.
– Дайте мне его, – сказал Джонни.
Дюссо протянул медальон с изображением святого Христофора. Джонни положил его на ладонь и отпустил цепочку, которая сложилась сверху маленьким желтым бугорком, после чего сжал их в кулаке.
В вестибюле воцарилась мертвая тишина. К врачам и сестрам, стоявшим у дверей на улицу, присоединилось еще несколько человек, уже закончивших работу и переодевшихся. У дверей в комнату отдыха, где стоял телевизор, столпились больные. Подтянулись и те, кто пришел навестить пациентов. От напряжения воздух казался наэлектризованным.
Бледный и худой Джонни в белой рубашке и мешковатых джинсах стоял молча. Медальон с изображением святого Христофора был зажат в кулаке так крепко, что на руке выступили жилы, особенно заметные в ярком свете юпитеров. Напротив него стоял и вызывающе улыбался Дюссо. Казалось, время остановилось. Все замерли, боясь кашлянуть или проронить хоть слово.
– Вот, значит, как! – тихо произнес Джонни и добавил: – Значит, так?
Его пальцы разжались, и он перевел взгляд на Дюссо.
– Ну что? – спросил тот, но его голос предательски дрогнул, и в нем уже не осталось и следа прежней уверенности.
Усталый и нервный молодой человек, отвечавший на вопросы журналистов, тоже преобразился. На его губах заиграла холодная улыбка, голубые глаза потемнели, а взгляд стал отсутствующим. У Вейзака по коже пробежали мурашки. Потом он рассказывал жене, что у Джонни был вид человека, разглядывающего в мощный микроскоп интересный образец инфузории-туфельки.
– Это медальон вашей сестры, – сказал Джонни. – Ее имя Энн, но все называли ее Терри. Старшей сестры. Вы очень любили ее. Почти боготворили.
Неожиданно и зловеще голос Джонни Смита начал ломаться, как у подростка:
– Это на случай, если будешь перебегать Лисбон-стрит на красный свет, Терри, или окажешься в машине с парнем со старшего курса. Не забудь, Терри… не забудь…
Грузная женщина, спросившая Джонни про кандидата от демократов на будущий год, испуганно охнула. Один из операторов хрипло воскликнул:
– Боже правый!
– Замолчи! – прошептал Дюссо. Его лицо болезненно побледнело, а глаза расширились. Он потянулся за медальоном, но в его движениях не было прежней уверенности. Медальон раскачивался на цепочке, как маятник, отбрасывая отблески света.
– Помни обо мне, Терри! – умолял детский голос. – И держись от этого подальше, Терри… Ради Бога, держись подальше…
– Замолчи! Замолчи, сукин ты сын!
Джонни заговорил своим голосом:
– Все началось с легких наркотиков, верно? А потом она перешла на тяжелые. Она умерла от сердечного приступа в двадцать семь лет, Роджер. Она никогда не забывала вас. Никогда… никогда… никогда.
Медальон выскользнул из руки и упал на пол, мелодично звякнув. Джонни смотрел в пустоту с отрешенным и холодным видом. Дюссо, хрипло всхлипывая в неловкой тишине, подполз на коленях к медальону.
Сверкнула вспышка. Лицо Джонни просветлело и стало прежним. На нем отразился сначала ужас, а потом жалость. Он опустился на колени рядом с Дюссо.
– Извините, – сказал он. – Извините, я не хотел…
– Ах ты, дешевка! Грязный ублюдок! – закричал Дюссо. – Это – ложь! Все – ложь! Ложь!
Он неловко ударил Джонни по шее, и тот упал, сильно стукнувшись головой об пол. Перед глазами поплыли круги.
Поднялся шум.
Сквозь пелену, застилавшую глаза, Джонни видел, как Дюссо пробирается сквозь толпу к выходу. Всех охватила паника. К Джонни подскочил Вейзак и помог ему сесть.
– Джон, как вы? Сильно он вас?
– Не так сильно, как я его. Со мной все нормально. – С чьей-то помощью, может, Вейзака, он с трудом поднялся на ноги. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота. Он совершил ошибку, ужасную ошибку.