Изучив дом, девушка принялась за парк. Заброшенный парк со старыми деревьями и заросшими тропинками. Где-то среди высокой травы вдруг можно было обнаружить куст одичалой смородины или одинокий цветок: все, что осталось от некогда роскошной клумбы. На краю парка, в самой его глубине, притаился пруд, почти затянутый ряской. Его давно не чистили, и берега превратились в непроходимую стену острой осоки пополам с камышом. На берегу пруда Софья обнаружила странную скульптуру. Изогнувшаяся русалка лежит на боку, подпирая рукой голову, а ее хвост представляет собой раскрытую чашу, волнистую по краям. В этой чаше скапливалась вода, из-за этого поверхность статуи покрылась зеленоватым налетом, а лицо русалки оказалось подпорчено временем. Но, тем не менее, эта легкая и прекрасная скульптура поразила Софью. Но еще больше ее поразила реакция хозяина дома на пожелание привести русалку в божеский вид. Ей показалось, что хозяину чрезвычайно неприятно сделалось от того, что она заговорила о скульптуре. Нелидов нахмурился и пробормотал нечто вроде того, что ее и вообще надо убрать с глаз долой. На что Софья бурно запротестовала, так как русалка в зарослях осоки на берегу пруда смотрелась живописно и романтично. И чем это бедняжка не угодила хозяину?
Гостям отвели несколько просторных, но запущенных комнат. И первые дни Матрена, не покладая рук, приводила новое жилище в достойный вид. Ведь не могла же она смириться с мыслью, что ее бесценная барышня, ее королевишна будет жить среди пыли и паутины. Софья тоже поначалу удивилась, что столь изысканный человек, как Нелидов, выбрал себе для жизни этот медвежий угол. Но ради Ангелины она готова была терпеть сколько угодно пыли и пауков. Впрочем, не прошло и нескольких дней, как Грушевка стала для нее самым желанным и милым местом на земле.
Когда все, включая хозяина дома, хлопотали вокруг, одна Ангелина Петровна оставалась невозмутимой и как бы равнодушной. И это вовсе не от того, что она была неблагодарна или не понимала, что делается вокруг нее и для нее. Нет, просто душа ее отключилась, разум словно застыл. Сознание не воспринимало сигналов извне. Так она спасалась, так она пыталась выжить и не лишиться человеческого облика. Ведь надобно было жить дальше, и по-прежнему жить на свете Ангелиной Петровной Толкушиной, а не кем-то иным. Но ведь сутью Ангелины Петровны была любовь, жертвенная любовь к мужу и сыну. Но теперь любви нет, она растоптана, обратилась в прах, муж предал, сын отрекся. Что теперь есть Ангелина Петровна? Что осталось от нее прежней? На что опереться?
Ангелина и Софья, как только устроились на новом месте, стали часами гулять по окрестностям. Чудная холмистая природа, лес, парк, пруд — прелесть, красота! Поначалу гуляли немного, и все молча. За них пели птицы и шумела листва на деревьях. Потом стали перебирать прошлое, вспоминать, и стало немного легче. Так бывает на поминках: поначалу все плачут, убиваются, а потом потихоньку вспоминают, да и веселое тоже. Глядишь, и смеются уже, и на душе светлей. Так и тут, Ангелина могла часами говорить о своем Тимофее, о своей жизни с ним. Взахлеб, словно копила всю жизнь эти слова, чтобы потом разом выплеснуть их на собеседника. А Софья оказалась идеальным собеседником и утешителем. Она могла часами слушать, не перебивая. Но слушать не из жалости, а с сопереживанием, с чувством. Молчать и слушать с трепетным чувством может только очень тонкий и деликатный человек.
От этих бесед Ангелине становилось лучше. Она ожила, повеселела. На воздухе ее кожа снова стала розовой. Глаза заблестели. Раз за разом к дамам стал присоединяться и Нелидов. Он частенько ездил верхом. Оседлав гнедую лошадь, он кружил вокруг дам, когда они неспешно совершали свой путь. Путь к покою и утешению.
Прошло дней десять, как к честной компании присоединился Филипп Филиппович. Оставленный в Энске следить за домом и холить кота, он теперь был срочно вытребован в Грушевку. Прислуги действительно у Нелидова было раз и обчелся. Ни к чему было прежнему хозяину, жившему бобылем, не надо и теперешнему. Но присутствие дам заставило изменить порядок вещей. К тому же понадобились разные домашние вещи, соскучились по Зебадии, да и Матрена вся извелась, как муженек там один-то? Уже с утра она с беспокойством ходила по дому, в котором быстро освоилась, да все поглядывала на дорогу. То поправит без нужды платок на голове, то вытрет руки о фартук. Наконец показалась двуколка, и через некоторое время смущенный вниманием к своей персоне Филиппыч вылез, кряхтя, на дорогу. Он осторожно ступил изуродованной ногой, привык за долгие годы, с той поры, как бездушная машина на фабрике за мгновение сделала из молодого здорового парня калеку. Софья тоже стояла на крыльце, когда появился Филипп Филиппович. Спешно обняв жену и увидев барышню, он снова ринулся к двуколке и торжественно вынул оттуда большую нарядную корзину, завязанную поверху кружевным платком. Внутри корзины на подушке сидел недовольный Зебадия. Его растрясло в дороге, он утомился и желал еды и покоя.
— Прибыли, сударь! Изволите выйти, пройтись по травке или пожелаете, чтобы я отнес вас в дом? Прямо на диван?
Филиппыч с самым серьезным видом ожидал приказаний кота-барчука и заглядывал в корзину. Соня захохотала и скорей стала вытаскивать любимца наружу, чтобы прижать к себе теплое пушистое животное. Кот недовольно заворчал, махнул на нее лапой, но не поцарапал.
— Соскучился! Сердится, что оставили его надолго! — И девушка принялась ласкать любимца.
Филиппыч только покачал головой. Он уже привык к тому, что у барышни кот вместо дитя.
Прошло еще несколько дней, и вдруг настало совершенное лето. То есть оно и до того было, но подлинного тепла явно не хватало. Солнце словно скупилось, а теперь расщедрилось. Стало жарко, по вечерам душно, застрекотали кузнечики в траве, залетали оводы. Кот носился как сумасшедший за мухами, грыз траву и катался по земле, кувыркаясь через голову. Все его привлекало в этой новой жизни. Ангелина смотрела на его ужимки и прыжки, как он охотится, как ловит какую-нибудь мошку или мышку, как ловко взлетает на деревья, и ей становилось забавно. Соня радовалась, что такие бесхитростные игры живого существа потихоньку возрождают подругу к жизни.
Однажды, когда стало совсем невыносимо жарко, решено было идти искупаться. Накануне Филиппыч с дворовым человеком и лакеем целый день чистили пруд. И вот, когда поверхность воды снова заблестела и заиграла, дамы радостно пошли в глубь парка, чтобы порезвиться в волю в воде. Матрена тоже пошла к пруду и приказала мужу сопровождать их, мало ли что понадобится. Впереди шла Софья в белом легком платье, за ней Ангелина Петровна тоже в светлом и в огромной шляпе, под которой она пряталась от солнца, следом пыхтела Матрена, и замыкал шествие Филипп Филиппович с корзиной и пледом. Нелидов, как его ни уговаривали, купаться не пожелал. Соня не могла понять почему, ведь даже упоминания о купании тотчас же привели его в мрачное расположение духа.
Матрена помогала барышне приготовиться к купанию. Ангелина отчего-то передумала и расположилась неподалеку на пледе. Софья с охами и ахами вошла в воду и, содрогаясь, окунулась.
— Чудесно! Ангелина, чудесно! Вода совсем не холодная!
— Вот и славно! Но я, пожалуй, нынче воздержусь. Может, завтра.
Пока девушка резвилась в воде, Матрена стояла на берегу с огромной простыней, чтобы тотчас же обтереть барышню. Филиппыч хромал по берегу, стараясь не находиться близко, чтобы не узреть нескромного. Правда, девушка выросла на его глазах. В детстве он даже помогал покойной барыне купать ребенка, стоял с ведром горячей воды подле ванны.
Ангелина Петровна встала с пледа и тоже принялась ходить около пруда, собирая цветы в траве. Наступила полуденная жара, Ангелину разморило, а с этим снова пришли тоска и слабость. Она подняла голову к небу и смотрела на облака, в ее глазах все еще светилась печаль.
— К богу, к богу, барыня, обращайтесь! Он один утолит наши печали! — раздалось рядом. Филипп Филиппыч, хоть имел деревянную ступню, а подошел, как ей показалось, бесшумно.
— Ох, Филиппушка! Ничего-то мне не помогает! Знаешь, наверное, ведь я чуть смертный грех не совершила! А все отчего? Любовь ушла, осталась я без любви, как без воздуха! — И Ангелина села прямо на траву, не думая, что останутся зеленые пятна на светлом. Раньше бы она никогда не позволила себе подобного.
— Коли дозволите сказать, что мне на ум приходит, так я полагаю, что любовь деваться никуда не может. Бог и есть любовь. Значит, она везде, только мы ее по-разному видим. Когда молод, так ясное дело, любовь только и чудится, что к телу прижать да крепко поцеловать. А когда годы-то приходят, то понимаешь, что любовь, она помаленьку везде. Ты к ней только присмотрись, и найдешь, и собирай, собирай, как ягодки в корзинку. К цветочкам, к птичкам, к небушку. Вот так потихоньку и копи в себе радость и любовь. Но вперед всего себя любить надобно! Ведь Господь Бог нас сотворил по образу своему и подобию, вот и возлюби Господа в себе! Нельзя себя не любить, грешно! Давай себе радость помаленьку, каждый день. Оно и понятно, что каженный день небось ничего не случается. От того и важно увидеть радость в самой малости и радость эту принести себе и пролить бальзам на душу! Вот и будет правильно, по-божески. Вот и будет тебе снова любви целое море-океан. Возлюби жизнь и себя возлюбив в жизни ентой!
Матрена помогала барышне приготовиться к купанию. Ангелина отчего-то передумала и расположилась неподалеку на пледе. Софья с охами и ахами вошла в воду и, содрогаясь, окунулась.
— Чудесно! Ангелина, чудесно! Вода совсем не холодная!
— Вот и славно! Но я, пожалуй, нынче воздержусь. Может, завтра.
Пока девушка резвилась в воде, Матрена стояла на берегу с огромной простыней, чтобы тотчас же обтереть барышню. Филиппыч хромал по берегу, стараясь не находиться близко, чтобы не узреть нескромного. Правда, девушка выросла на его глазах. В детстве он даже помогал покойной барыне купать ребенка, стоял с ведром горячей воды подле ванны.
Ангелина Петровна встала с пледа и тоже принялась ходить около пруда, собирая цветы в траве. Наступила полуденная жара, Ангелину разморило, а с этим снова пришли тоска и слабость. Она подняла голову к небу и смотрела на облака, в ее глазах все еще светилась печаль.
— К богу, к богу, барыня, обращайтесь! Он один утолит наши печали! — раздалось рядом. Филипп Филиппыч, хоть имел деревянную ступню, а подошел, как ей показалось, бесшумно.
— Ох, Филиппушка! Ничего-то мне не помогает! Знаешь, наверное, ведь я чуть смертный грех не совершила! А все отчего? Любовь ушла, осталась я без любви, как без воздуха! — И Ангелина села прямо на траву, не думая, что останутся зеленые пятна на светлом. Раньше бы она никогда не позволила себе подобного.
— Коли дозволите сказать, что мне на ум приходит, так я полагаю, что любовь деваться никуда не может. Бог и есть любовь. Значит, она везде, только мы ее по-разному видим. Когда молод, так ясное дело, любовь только и чудится, что к телу прижать да крепко поцеловать. А когда годы-то приходят, то понимаешь, что любовь, она помаленьку везде. Ты к ней только присмотрись, и найдешь, и собирай, собирай, как ягодки в корзинку. К цветочкам, к птичкам, к небушку. Вот так потихоньку и копи в себе радость и любовь. Но вперед всего себя любить надобно! Ведь Господь Бог нас сотворил по образу своему и подобию, вот и возлюби Господа в себе! Нельзя себя не любить, грешно! Давай себе радость помаленьку, каждый день. Оно и понятно, что каженный день небось ничего не случается. От того и важно увидеть радость в самой малости и радость эту принести себе и пролить бальзам на душу! Вот и будет правильно, по-божески. Вот и будет тебе снова любви целое море-океан. Возлюби жизнь и себя возлюбив в жизни ентой!
Ангелина с изумлением слушала Филиппа Филипповича, так, как если бы перед нею ученую речь произнесла вдруг дворовая собака. А Филиппыч покачал седой головой и хотел уже повернуться прочь, как натолкнулся на свою жену. Софья и Матрена Филимоновна шли от пруда и тоже услышали слова Филиппыча.
— Да что ты тут такое разглагольствуешь? — напустилась на мужа Матрена Филимоновна. — Твое ли дело барыне советы давать! Тебя забыли спросить! Ступай-ка да принеси плед и корзину!
Смущенный резкой отповедью, Филиппыч потрусил прочь.
— Господи помилуй, он у вас что, неужто книжки умные читает? — изумилась Толкушина. — А я полагала, что он и вовсе неграмотный.
— Нет, матушка, он грамоту знает, в церковной школе учился, книжек вроде как и не читает, да у него память хорошая. Где что услышит, умные люди говорят, вот он и пересказывает, — фыркнула Матрена, думая, что муж своими неуместными словами оскорбил Толкушину. — Простите его, Христа ради, дурака. Я ему скажу, чтоб язык свой за зубами держал, да надеру седые вихры. Ишь, выдумал, проповеди читать господам! — Матрена подбоченилась и уже представила себе, как лупцует своего ненаглядного мужа, которого только третьего дня не могла дождаться.
— Вовсе нет, он не обидел меня, Матрена. Совсем наоборот. В его словах, мне кажется, я услышала то, что не могла понять. Да, кажется, я поняла…
Ангелина Петровна сорвала травинку и закусила ее.
— А что, Соня, говоришь, вода теплая? Пожалуй, действительно надо искупаться!
Глава 19
Если у вас болит голова и дерет горло, то это признак простуды. Если скрипят и болят коленки, то подагра, если тяжело в груди и болит сердце, то грудная жаба. Если тошнит, съел чего-то неположенного. А если сердце колотится, в животе тепло, голова слегка кружится и невозможно заснуть, и все это при виде или при воспоминании о неком человеке? Это признаки какого заболевания?
Софья и не заметила, как Нелидов занял все ее помыслы. Нет, конечно, она думала о нем и раньше, иногда даже позволяла себе немножко помечтать. Но то были мечты сродни мечтаниям о полете на луну. Нелидов всегда казался ей далекой недоступной звездой. И вдруг она в его доме. И вдруг он рядом каждый день, и каждый день она видит внимательного и заботливого хозяина дома, гостеприимного и радушного. Да, он по-прежнему немного печален, иногда угрюм, но все чаще на его лице мелькает нечто светлое. В глазах зажигается нежность, когда он разговаривает с ней. Или ей это мерещится, или это просто вежливость воспитанного человека, под крышей которого временно живут дамы? Она ловила себя на мысли, что ей хочется смотреть на него бесконечно. И почему она раньше не примечала, что он удивительно красив? Нет, конечно, она и раньше это видела. Но только теперь поняла, что это совершенно необычная красота. Когда смотришь на тонкий фарфор, через его нежную поверхность пробивается свет. Так и тут, изнутри Феликса, как ей казалось, струился некий особый свет. Он притягивал ее, таких мужчин она не встречала никогда. Она только грезила о подобном, и вот греза стала явью.
К тому же Нелидов позволил гостье пользоваться огромной библиотекой, доставшейся в наследство от дяди, а также своими книгами, которые он собирал в Германии. И девушка погрузилась в мир сказки. Немецкие, французские, норвежские, английские. Они поразили ее. Незнакомые образы, сюжеты будоражили ее воображение. Софья стала понимать, откуда рождалось творчество самого Нелидова. И это еще больше заинтриговало девушку. Она оказалась посвященной в великую тайну рождения литературного произведения. Ее допустили в святая святых, в мастерскую гения, посмотреть, из каких кусочков рождается шедевр. От этих мыслей у нее просто голова шла кругом. Ей нестерпимо хотелось говорить с Нелидовым об этом, но она не смела, полагая, что нелепо и нетактично лезть в душу таланту с досужими и любопытными расспросами.
«А как вам пришло в голову подобное?»
«А что вы чувствовали, когда писали то-то и то-то?»
К тому же она смущалась и боялась показаться плохо образованной, незнающей. Ей, учительнице, подобное подозрение было смерти подобно. И она продолжала читать и впитывать в себя этот мир, волшебный, чудесный мир, в котором жил Он, ее принц. Она жаждала познать этот таинственный мир, чтобы приблизиться к Нему, понять Его. Погружаясь в сказочные дебри, Софья в какой-то миг вообще перестала отличать реальность от вымысла, Нелидов стал казаться ей действительно неземным существом, волшебником, магом, который околдовал ее, сразил своими чарами.
И окружающий мир, разумеется, ему под стать. Конечно, волшебник должен жить в безлюдном месте, его старый дом должен находиться в глухом лесу, полном чудищ. Софья невольно стала оглядываться по сторонам, приглядываться к неосвещенным углам, вдруг да появится гном или тролль. Что там за странная лягушка скачет, что у нее на голове? Господи, неужели корона? Ах, нет, то просто прилип скрученный лист. Как густо растет шиповник у ограды, просто на глазах! Еще немного, и дом скроется за непроходимыми колючими зарослями, которые может преодолеть только волшебное заклинание.
И даже собственный кот стал казаться ей необычным в повадках. Его взгляд изменился, Софье стало мерещиться, что животное хочет ей поведать нечто необычное. Ведь он по ночам прогуливается в волшебном лесу, ходит к таинственному пруду. Он слышит голоса и звуки, ей недоступные, он вхож в иные миры! Ведь недаром Нелидов был первым его воспитателем, и он не случайно, совершенно не случайно отдал Зебадия Софье!
Ох, так можно додуматься невесть до чего! Бог знает, что лезет в голову. Нельзя, нельзя так много читать на ночь. Душно, наверное, собирается гроза, надо пройтись. Который час? Скоро полночь? Уже все спят. Будить Матрену? Или идти одной? Страшновато. Да чего бояться-то? Глупости!
И Софья решительно накинула шаль на плечи. Когда она вышла из дома, смелости поубавилось. Действительно собиралась гроза, нечем было дышать от духоты. Шаль оказалась лишней, и она повесила ее на ветку сиреневого куста около дома. Ничего страшного, можно немного пройтись по парку, чуть-чуть. До пруда и обратно. Софья двинулась вперед. Луна еще не полностью скрылась за тучами, и ее бледный свет освещал девушке путь. Вот и знакомая русалка, сидит, бедняжка, в одиночестве! Софья погладила прохладную поверхность статуи. Ей показалось, что как будто толчок крови прошелся по русалке от головы и до конца хвоста, как будто внутреннее тепло разлилось мгновенно по ее изогнутому телу. Девушка двинулась дальше и, уходя, краем глаза заметила, или ей почудилось, что русалка повернула голову ей вслед. Софья приблизилась к пруду и отчетливо услышала, как сзади раздался шлепок о воду и всплеск. Софья замерла. Неподвижная вода отражала в себе темноту неба, стремительно убегающую луну. Поверхность воды чернела на глазах. Вдруг что-то изменилось, вода дрогнула. Софье послышался колокольный звон. Откуда, если до ближайшей церкви полсотни верст? Софья с недоумением подошла поближе. Звук, глубокий и полный, исходил, как ей показалось, из глубины пруда, из самой толщи воды. Она отпрянула. Этого не может быть, на дне только ил да лягушки, Филиппыч говорил! Но звон, тягучий и завораживающий, нарастал. Софья, не в силах двигаться от изумления, присела на лежачее сухое дерево. И тут прямо ниоткуда на поверхности воды возник корабль. Тогда Софья поняла, что удивляться ей не стоит. К чему? Ведь она в мире волшебства!