— Вижу я, сударыня, что ты и впрямь ничего не ведаешь. Под носом своим не видишь, что муж твой самый что ни на есть греховодник. Открыто живет с полюбовницей из театра, и все об этом знают, кроме тебя! Слава богу, и мы с женой теперь знаем, и дочь наша тоже. Поэтому не обессудь, матушка, но сына твоего в нашем доме более видеть не желаем. И нашей дочери он отныне не жених! Не можем мы породниться с бесстыжим греховодником и отдать девочку в семью, где не почитают Господа нашего и открыто попирают заповеди его!
Ангелина Петровна слушала гостя, и в голове ее вдруг наступила полная ясность. Как будто нашлась частичка мозаики, которая до этого затерялась, и картинка не складывалась. Теперь все сложилось, и все нашло свое объяснение.
— Да ты побледнела, голубушка! — Гость с сочувствием посмотрел на Толкушину. Ее истинное горе и подлинное неведенье поразили его. — Может, людей позвать, да за доктором послать?
— Да нет уж, доктор мне не поможет, — едва ответила Ангелина Петровна. — Помилуйте, пощадите Гришу, ведь он не виноват! Ведь он любит вашу дочь! Богом клянусь, жизнью своей, что он будет ей верным мужем! — выдавила из себя несчастная мать.
— Э, милая! Не зарекайся! Как говорится, яблоко от яблоньки… Впрочем, толковать мне больше не о чем. Прощайте!
Гость быстрыми шагами направился к двери. Хозяйка смотрела ему вслед, как приговоренный к казни, который узнал приговор. Дойдя до двери, несостоявшийся свояк с чувством произнес:
— Прости, Христа ради, — и с силой закрыл за собой дверь.
Глава 9
Когда снова скрипнула дверь, Ангелина Петровна решила, что гость вернулся, и, вся сжавшись, устремила взор на дверь. Но на пороге стоял муж.
— Ты что так рано вернулся? Забыл что? — стараясь быть спокойной, произнесла Толкушина.
— Как это рано вернулся? — изумился Тимофей Григорьевич. — Да за окном уже темно, вечер.
— Вечер? — протянула супруга глухим голосом. — А мне показалось, что еще день.
— Ты что, мать, не заболела ли? Нет ли у тебя жару да лихорадки?
Супруг подошел к жене и потрогал лоб. Она быстрым движением поймала его руку и прижала к себе.
— Больна я, больна, Тимоша. Вся душа разрывается, горит, силы нет терпеть!
— Так я за доктором пошлю, — искренне забеспокоился Толкушин.
— Нет, нет, Тимошенька! — Ангелина приникла к его руке. — Мне доктора не надо. Ты мой доктор. Одно твое слово, и я спасена. Ведь ты скажешь мне правду?
Она жалобно заглянула в его глаза. У Толкушина замерло сердце. Пробил час расплаты!
— Ведь это все злые наветы, сплетни, ведь нет ничего, правда, Тимошенька, ведь нет никакой женщины из театра в твоей жизни? Ведь нет? — голос Ангелины звенел, и в нем слышалось отчаяние и надвигающаяся буря домашней истерики.
Супруг мягко высвободил ладонь, немного помолчал, набрался духу и произнес:
— Да нет, Ангелина, не хочу терзать тебя обманом, да и себя тоже. Все правда!
— А! — Жена вскинулась, как будто ей всадили нож в грудь. — Правда! Значит, конец! Господи! За что? За что? За то, что я так неистово тебя любила? Жизнь свою, свою молодость тебе отдала? Себя под ноги бросила вам всем, как кусок мяса собакам, тебе, твоей матери! И теперь поди прочь, точно старая животина или ненужная ветошь, хлам!
— Тихо, тихо, Геля! — Тимофей попытался ее приобнять и успокоить. — Что ты, ей-богу, и впрямь, как будто конец света. И вовсе это не конец жизни. И никто тебя никуда не гонит. Живи себе как живешь. Только без меня!
— А без тебя-то мне и не жизнь, Тимоша! Ведь моя жизнь — это ты да Гриша!
— Да что же делать-то, коли не люблю я тебя больше? — зарычал Тимофей, у которого совсем не было никакого терпенья и мягкости, чтобы утешать жену. — Что же мне делать-то? Через силу жить с тобой я более не хочу. Полюбилась мне другая. Всего меня себе забрала, ничегошеньки не оставила. Прости, прости меня!
Он неуклюже повалился на колени перед нею. Ангелина некстати вспомнила медведя в цирке шапито, тот тоже так же пытался встать на коленки перед дрессировщиком, да завалился на бок под хохот публики.
— Прости, милая, прости. Родная! И отпусти. Отпусти меня, Христа ради! Дай уйти!
— Нет! Нет, никогда! Не позволю позора! Не дам имя свое марать! Чтобы надо мной полгорода насмехалось! Нет! Никогда, никогда не дам я тебе развода! Ты мой муж! Ты со мной перед Богом венчался! Ты отец, у тебя взрослый сын!
И тут она осеклась и вся аж затряслась.
— Ведь Грише-то отказали! Отказали из-за твоего греха, твоего позора!
— Полно, дело молодое, перемелется! — хотел отмахнуться Тимофей Григорьевич, кряхтя подымаясь с колен. Но жена вскочила и вцепилась в отвороты его сюртука.
— Нет, нет, Тимофей, они напрочь нам отказали! Нет теперь у нашего сыночка любимой невесты! Вон нас выставили, да еще с позором! И это твой позор, Тимоша! Стыдно-то как! Ах, как стыдно!
— Господи! Да что же ты как кошка вцепилась в меня! Порвешь! — он с трудом отдирал от себя побелевшие от напряжения пальцы жены.
— Сюртук жалеешь, тряпку! А меня, мою жизнь рвешь пополам! Топчешь без жалости!
Они вцепились друг в друга, и им уже было не разойтись.
— Гадкие! Гадкие оба! — вдруг раздался голос.
Толкушины замерли. В комнате стоял Гриша. Вернее, едва стоял на ногах. Он весь трясся от чувств, которые клокотали в его груди.
— Боже мой! Сыночек! — простонала Ангелина. По его лицу она поняла, что Гришу выставили из дома невесты.
— Не надо, маменька! Не подходите ко мне! — прохрипел юноша.
— Но ведь я, ведь я… — мать не знала, что и сказать мальчику в утешенье. Но что бы она ему ни говорила в этот миг, он ее не слышал. Его глодало горе и унижение.
— Оба вы виноваты. Не маленький я: понимаю, что если мужчина перестает любить женщину, то тут есть и ее вина, — бросил юноша несправедливый упрек матери.
— Господи, да как ты смеешь… — Ангелина без сил опустилась на стул. Ее сын, ее любовь и надежда, тоже предал ее.
— Однако же отсутствие любви не означает отсутствия ответственности перед семьей, уважения и чести. — Гриша прямо смотрел отцу в глаза.
— Мал еще мне указывать! Поживи с мое! Сопляк! Недорос еще до того, чтобы отец перед тобой ответ держал! Глупый маленький дурень! Выставили тебя, а ты и сопли распустил. Экая невидаль. Девица не досталась! Да таких тыщи, захочешь, любая твоя будет! Ты, с твоими капиталами…
— Мне не нужны ваши капиталы, — медленно и отчетливо произнес сын. — Мне вообще более ничего от вас не надобно. Я не могу больше находиться в этом доме, видеть вас обоих. Вы погубили меня, а ведь я так верил вам обоим, так любил вас! А вы, мои родители, лишили меня всего! Любимой невесты, своей любви! Вы лишили меня семьи! Теперь и денег никаких не надо, на них счастья не купишь. Не купишь новых родителей. И любви! — Гриша захлебывался словами и слезами.
— Гриша, сынок, — у Тимофея от волнения перехватило голос.
Но Гриша стремительно выбежал из комнаты.
Тимофей в отчаянии огляделся вокруг. Жена без чувств лежала на диване, и вокруг, как ему померещилось, громоздились обломки их прежней счастливой жизни.
И все ради нее, ради Изабеллы, ради ее тела, ради ее шальных глаз. Огромная плата, непомерная цена. Но расчетливый купец в душе Толкушина уступил страстному любовнику.
Глава 10
Маленькое сообщество по поиску счастья пришло в величайшее волнение, когда Соня Алтухова в первый раз получила приглашение от своей подруги и благодетельницы погостить в Петербурге. Незадолго до отъезда только и разговоров было, что о столице. И ведь нешуточное дело! Надо гардероб подобрать, чтобы не совсем провинциалкой выглядеть. Тут самое главное не ошибиться с фасонами, не пошить случайно старомодного платья из завалящего журнала. А шляпки? Это просто головная боль! Матрена сбилась с ног, собирая свою любимицу в дорогу.
Подружки Калерия и Гликерия пребывали в нервном возбуждении. Между собой они уже сто раз обмолотили язычками, как несказанно повезло Софье, как несправедливая судьба в лице необразованной миллионщицы обошла их персоны. Чем Софья лучше, они тоже могли давать уроки кому угодно!
Каждый день поодиночке или вместе они навещали подругу, чтобы узнать, как идут приготовления к поездке. А как же иначе, ведь надобно надавать кучу полезных и бесполезных советов и наставлений. Как себя вести со столичными сердцеедами, как расставить сети и изловить богатого жениха, как произвести фурор в столичном обществе и свести всех с ума. Словом, все то, в чем милые дамы совершенно были беспомощны и несведущи, они упорно советовали своей юной подруге.
— Ах, дорогая, как я вам завидую! — вполне искренне созналась директорская племянница. — Я мечтаю о столице, но дядюшка всегда так занят, так занят, что у него совершенно нет времени вывести меня в Петербург.
При этом Гликерия, конечно, умолчала, что жалостливый дядя, стоически взвалив на себя ношу ее воспитания и содержания, категорически отказался тратиться на выезды и балы. Дома еще куда ни шло, но чтобы тратить деньги и ездить в столицу искать женихов? Увольте! Уж как-нибудь да сами образуются. И как Гликерия ни умоляла дядю, он был непреклонен, полагая, что и без того облагодетельствовал племянницу без меры, сделав, по сути, хозяйкой дома и наследницей.
— Я уверена, что, если бы я хоть на минуточку там оказалась, я бы не упустила своего счастья! — продолжала вздыхать Гликерия.
— Ах, милая моя Гликерия! — засмеялась в ответ Софья. — Тебя послушать, так все столичные женихи, молодые и старые, только того и ждут, когда им на глаза попадутся барышни из провинциального городишки, и все они дружной толпой устремятся к нашим ногам! У них там, почитай, своих хватает!
— Как же, хватает! — Гликерия уперлась руками в крутые бока. — А Толкушин-то за невестой куда приехал из Петербурга? То-то! В наш Энск!
— Ангелине просто повезло!
— Так почему же и другим не повезет? — искренне недоумевала Гликерия.
— Повезет не повезет! Вы, дорогая моя Гликерия Евлампьевна, только и мыслите о женихах. Словно в столицу только затем и ехать нужно, чтобы женихов искать, — покачала головой рассудительная Софья.
— Соня, помилуй, а зачем же туда ехать-то, как не за удачной партией?
— К красоте прикоснуться, к величию. К музыке, книгам, театру. К людям интересным. К тому же я еду в дом подруги, которая нуждается в моей помощи и поддержке.
— Ты, Соня, всегда точно не в себе. Только тебе судьба улыбнулась, а ты намерена по сторонам глазеть, по театрам ходить, книжки читать да о чужих заботах думать!
— Гликерия, не шуми! Ведь молодые люди тоже в театр ходят!
— Ну! То-то же! Не зевай! Смотри, все расскажи подробно!
Вернувшись после рождественских каникул домой, Соня оказалась опять в центре всеобщего внимания. Вся гимназия гудела в ожидании рассказов о столичных приключениях, дверь дома Алтуховой не закрывалась. Даже сам директор встретил учительницу в широком коридоре, остановился и ласково поприветствовал:
— Надеюсь, милая Софья Алексеевна, вы хорошо провели праздничные дни в столице империи? — и, выслушав сбивчивый ответ, продолжил: — Вероятно, ваши впечатления не ограничились лицезрением архитектурных красот? Буду рад, коли вы пойдете по стопам своей подруги госпожи Толкушиной и счастливо устроите судьбу за пределами нашего скудного поселения.
Госпоже Вешняковой посчастливилось первой экзаменовать приятельницу. Она недолго слушала отчет о прогулках и красотах Петербурга и нетерпеливо перебила Софью:
— Прекрасно, милочка. Все просто прекрасно! Но только я не пойму, отчего вы умалчиваете о своих новых знакомых?
Что было отвечать бедной Софье? Разумеется, хозяйка дома ввела подругу в круг своих друзей и приятелей, Софья на правах гостьи следовала за хозяевами по всем балам и визитам. Лица мелькали перед ее взором, кто-то представлялся, целовал руку, потом следующий, все смешалось в один блестящий вихрь. И только на мгновение память вырвала одно лицо. Яркие пронзительные глаза, полные странной боли, затаенного страдания. Резко очерченный рот, опущенные уголки губ, высокий лоб с небольшой залысиной. Нервные пальцы. Голос отстраненный, мягкий, глубокий.
— Нелидов, литератор.
Она потом еще раз видела его у Толкушиных, но не посмела обратить на себя внимание. Он стоял спиной, к нему подошла высокая, очень худая женщина с черными волосами и что-то говорила громким, ломким голосом. А потом долго смеялась как-то неестественно, резко, неприятно.
— Кто эта дама? — поинтересовалась Софья у Ангелины Петровны.
— Это его жена — Соломея Берг. Примадонна театра, играет во всех его пьесах.
— Как интересно, — кивнула Соня. Хотя ей стало тут же совершенно неинтересно.
— Если хотите, дорогая, мы сходим с вами в театр именно на пьесу Нелидова. Он недавно, как я знаю, стал сотрудничать с театром. Хотя с режиссером Рандлевским они знакомы давно, кажется, даже с юности. Только Феликса Романовича в Петербурге долго не было, вроде бы он жил в Германии, вернулся на родину, поступил в «Белую ротонду» и женился на нашей приме.
— Вот как. — Соня все еще смотрела на Нелидова. Странно, почему он привлек ее внимание, она сама не понимала.
Одним словом, когда Соня вернулась в родной Энск, ей совершенно нечего было рассказывать приятельницам. Дамы выглядели разочарованными.
— Немудрено! Я не удивляюсь, что у Софьи ничего не вышло, — заявила Гликерия, когда они покинули дом Алтуховой и под ручку отправились восвояси. — Она совершенно, совершенно не понимает, как надо жить на свете! Думать о какой-то ерунде! Театр! Архитектура! Помогать подруге! Ах, мне бы такой шанс!
— Да, да, вы правы! — вторила ей Калерия Климовна. — Она поступила неосмотрительно. Неизвестно, пригласят ли ее еще и повторится ли подобное счастье! Уж я бы на ее месте действовала более решительно!
Дамы остановились и посмотрели друг на друга с нежными улыбками.
«Куда тебе, без тебя небось и так в столице вдовиц, пропахших нафталином, пруд пруди!» — подумала Гликерия и ласково взяла приятельницу под руку.
«Уж ты, милочка, лучше бы и не рассуждала про столичных женихов с таким вкусом-то! Как можно думать о столице в такой нелепой шляпке, точно гнездо на голове!»
И Калерия сдунула пушинку, случайно прилипшую к рукаву платья собеседницы.
Несмотря на мрачные прогнозы госпожи Вешняковой, счастье посетить дом Толкушиных в столице повторялось для Софьи снова и снова, но всякий раз с прежним результатом. Энское общество совершенно разочаровалось в девице Алтуховой и отнесло ее к совершенно бездарным и непутевым барышням, которые не умеют использовать шанс и ловить удачу. Мыслимое ли дело, десять лет подряд уезжать два раза в год в Петербург и не выйти там замуж?
Единственным человеком, которого радовала неудача Софьи, был Мелентий Мстиславович Горшечников. В первый отъезд девушки он закручинился и решил уж было теперь ухаживать точно за Гликерией Зенцовой. Но потом, когда Софья вернулась и ничего не изменилось, и так несколько лет подряд, он воспрял духом и решил, что уж если в столице не нашлось для переборчивой Софьи жениха, то его шансы, как ни странно, растут. Как-никак, годы идут, красоты и молодости не прибавляют. Покрутится, еще покрутится и поймет, оценит, что и в столицах не бог весть что. И в провинции порядочные женихи имеются. Вот он — в том числе. Все эти годы рядом, всегда галантен, всегда с улыбочкой, с подарочком, цветочком. Первый жених в гимназии и не последний в городе. Вот еще прибавка к жалованью будет, можно и квартиру побольше нанять, и кухарку с горничной. Он теперь живет хорошо, теперь можно и жену содержать. Словом, надо свататься.
В один прекрасный день, а день за окном и впрямь стоял чудесный, Горшечников вдруг решил, что его час настал. Он критически оглядел себя в зеркале, оправил сюртук и крякнул от удовольствия. Затем двинулся в дом Алтуховой. По дороге зашел в цветочную лавку.
— Левкои, как обычно, или розочки прикажете? — поинтересовался приказчик, который уже знал вкусы своего постоянного покупателя.
— Нет, братец, нынче мне надо особенный букет, такой, знаешь ли…
— Со значеньицем? — подсказал приказчик. — Извольте подождать, сударь, будет прекраснейший букет с самым что ни на есть важным значением! — и приказчик выразительно посмотрел на Мелентия. — Ленточками прикажете перевязать? Бантик приколоть?
Через полчаса молодой человек уже стучал в дом Алтуховой.
Глава 11
Яркие, блестящие глаза Феликса Нелидова недаром запали в душу юной девушки. Их особая выразительность редко кого оставляла равнодушным.
— У тебя на лице одни глаза, — часто говорила ему мать в детстве.
— У нашего Феликса глазищи, точно блюдца, — смеялись товарищи в училище правоведения, куда его определила мать.
Она хотела видеть своего сыночка преуспевающим адвокатом, но римское право и прочие юридические премудрости совершенно не трогали юношу. Его душа жаждала другого. Его манил мир таинственный, загадочный, мир слова, образов, мир грез. Он взахлеб читал, сам пробовал сочинять. Но, боясь насмешек, никому не показывал своих опусов. Единственным человеком, который сочувствовал увлечению юноши, был его друг Леонтий Рандлевский. Тот тоже оказался в училище исключительно по желанию семьи. Сам же Леонтий грезил театром и с успехом выступал в ученических спектаклях.
Мальчики частенько убегали от товарищей и в уединении предавались своим мечтам о том, как каждый из них прославится. Один станет великим литератором, другой потрясет театральные подмостки. Постепенно они стали совершенно неразлучны, что вызывало насмешки и разнотолки среди сверстников.