— Анна, смотри, вляпаешься в навоз! — сказал Боссе.
— Откуда тут… — начала Анна и вспомнила, что говорить тоже нельзя.
Мы тихонько захихикали, а мальчишки засмеялись во весь голос.
— Ха-ха-ха! Нам можно смеяться, а вам нельзя! — сказал Лассе. — А то ваше гадание не будет считаться!
Мы захихикали громче. Мальчишки бегали вокруг и щекотали нас, чтобы ещё пуще рассмешить.
— Убе-либу-бели-мук! — крикнул Лассе.
Тут уж мы не выдержали, хотя это было ни капли не смешно. Я сунула в рот носовой платок, но смех вырвался из меня тонким писком.
И самое удивительное, что нам расхотелось смеяться, как только мы в последний раз перелезли через изгородь. Мы очень рассердились на мальчишек, ведь они испортили нам гадание.
Однако цветы под подушку я всё-таки положила. Там были лютик, незабудка, подмарённик, колокольчик, ромашка, камнеломка, солнцецвет и ещё два цветочка, названия которых я не знаю. Но никакой жених мне не приснился. Наверно, потому что мальчишки нас рассмешили.
А замуж за Улле я всё равно выйду!
Вишнёвое акционерное общество
У нас в Бюллербю много вишнёвых деревьев. И у нас в саду, и у Бритты с Анной. А вот у Улле их нет, по крайней мере таких, о которых стоило бы говорить. Зато у него есть одна груша, она поспевает уже в августе, и ещё две сливы с очень вкусными жёлтыми плодами. А у дедушки под окном растёт огромная черешня. Наверно, это самая большая черешня в мире. Мы зовём её Дедушкина Черешня. Ветви Дедушкиной Черешни свисают до самой земли. Каждый год она бывает усыпана крупными сочными ягодами. Дедушка разрешает нам есть черешню сколько влезет. Он только просит не рвать ягоды с самых нижних веток. Это ягоды Черстин. Дедушка хочет, чтобы Черстин могла сама рвать себе черешню. Черстин так и делает, но Улле приходится следить, чтобы она не проглотила косточку. Мы никогда не трогаем ягод Черстин. Ведь нам ничего не стоит влезть на дерево. Там столько удобных веток, на которых можно сидеть и объедаться черешней, пока у тебя не заболит живот. Каждый год, когда поспевает черешня, у нас у всех немного болят животы. Но к тому времени, когда поспевают сливы, они уже не болят.
У Лассе, Боссе и у меня есть по собственному вишнёвому дереву. Моя вишня не очень большая, и ягоды на ней не крупные, но очень сладкие и почти чёрные. И на деревьях Лассе и Боссе тоже.
Мама сушит вишню на зиму. Она насыпает её на противни и ставит их в духовку. Вишня высыхает и сморщивается. Такую вишню можно хранить всю зиму и делать из неё компот.
В этом году у нас был невиданный урожай вишни. Наши деревья были сплошь усыпаны ягодами. Мы никак не могли их съесть, хотя Бритта, Анна и Улле честно нам помогали. Лассе тоже решил посушить вишню. Он насыпал полный противень, задвинул его в духовку, а сам убежал с нами купаться. Конечно, его вишня сгорела.
Вечером мы сидели у дедушки и читали ему газету. Там было написано, что в Стокгольме банка вишни стоит две кроны. Лассе ужасно сокрушался, что его дерево растёт не в Стокгольме.
— Я бы стоял на перекрёстке и торговал вишней, — сказала он. — И сделался бы такой же богатый, как король.
Мы попробовали подсчитать, сколько денег мы могли бы получить, если б наши деревья росли в Стокгольме. Получилось жутко много. Лассе даже побледнел при этой мысли.
— А если бы наше озеро было в Сахаре, я могла бы продавать там пресную воду. Вот бы я разбогатела! — засмеялась Бритта.
Наверно, Лассе всю ночь думал о вишне, которая стоит в Стокгольме так дорого, потому что утром он объявил, что намерен открыть продажу вишни на шоссе за Большой деревней. Там с утра до вечера ездят автомобили.
— Кто знает, может, туда занесёт каких-нибудь стокгольмцев, — сказал он.
Нам с Боссе тоже захотелось продавать вишню, и тогда мы втроём создали Вишнёвое акционерное общество. Мы приняли в него также Бритту, Анну и Улле, хотя у них не было своих деревьев. За это они обещали помочь нам собрать нашу вишню.
На другой день мы проснулись в пять часов и побежали в сад. К восьми мы наполнили три большие корзины. Потом мы хорошенько наелись каши, чтобы у нас надолго хватило сил, и отправились в Большую деревню. Там мы зашли в лавку к дяде Эмилю и купили много-много бумажных пакетов. Деньги на пакеты мы взяли у Боссе из копилки.
— Зачем вам столько пакетов? — поинтересовался дядя Эмиль.
— Мы будем продавать на шоссе вишню, — ответил Лассе. Наши корзины стояли на крыльце, их охранял Улле.
— Страсть как люблю вишню! — сказал дядя Эмиль. — Продайте и мне немного.
Лассе принёс одну корзину, и дядя Эмиль отмерил себе две банки. Он заплатил нам по кроне за банку и сказал, что столько стоит вишня в наших краях. Мы тут же вернули Боссе деньги, которые взяли у него из копилки, и у нас даже ещё осталось. Как всегда, дядя Эмиль угостил нас леденцами. Когда Улле через стеклянную дверь увидел леденцы, он бросил свой пост и влетел в лавку, точно за ним гнались собаки. Дядя Эмиль угостил и его, и Улле так же быстро убежал обратно.
Мы поблагодарили дядю Эмиля и ушли. На крыльце мы увидели, что Улле рассыпал в траве немного вишни.
— Что ты наделал? — сердито закричал Лассе.
— Хотел почистить твои ягоды, — испуганно ответил Улле.
Но он успел выбросить только несколько штучек, так что это было не страшно.
Шоссе проходит совсем близко от Большой деревни. Осенью и зимой по нему ездят почти одни грузовики. Зато летом там полно всяких машин, потому что дорога очень красивая.
— Как же они увидят, что дорога красивая, если гонят как сумасшедшие! — сказал Лассе, когда мимо промчалась первая машина.
Мы принесли с собой плакат, на котором крупными буквами написали «ВИШНЯ». И каждый раз, когда появлялась машина, мы высоко его поднимали. Но ни одна машина не остановилась. Лассе сказал, что, наверно, этим людям показалось, будто тут написано не «ВИШНЯ», а «ВЫ ШЛЯПЫ», они обиделись и проехали мимо.
Только Боссе нравилось смотреть на несущиеся мимо машины. Он даже забыл про вишню. Глаза у него чуть не вываливались из орбит, и он знал все марки машин. Он сел на обочину и сделал вид, будто ведёт машину, и гудел, как настоящий мотор. Потом он решил, что с его мотором что-то случилось.
— Ничего с ним не случилось! — сказала Бритта. — Просто он притворяется, будто он не мотор, а Боссе!
Вскоре Лассе рассердился не на шутку.
— Сейчас я их проучу! — сказал он и, когда вдали показалась очередная машина, выскочил с нашим плакатом на самую середину шоссе. Его чуть не задавило, но машина всё-таки остановилась.
Из неё вылез злющий дядька, схватил Лассе за руку и сказал, что его следует высечь.
— Смотри не вздумай проделать это ещё раз! — пригрозил он.
Лассе обещал не выскакивать больше на дорогу, и тогда злой дяденька подобрел и купил у нас банку вишни.
На шоссе было ужасно пыльно. Хорошо, что мы догадались прикрыть корзины бумагой. Но прикрыть себя нам было нечем. Каждая машина поднимала густое облако пыли, и вся пыль садилась на нас. Это было очень противно.
— Фу, как пыльно! — сказала я.
Лассе спросил, почему я сказала «Фу, как пыльно!», а не «Фу, как светит солнце!» или «Фу, как щебечут птицы!»? Кто постановил считать пыль противной, а солнце — приятным? И мы решили отныне считать пыль приятной. Когда нас опять окутало пылью, так что мы едва различали друг друга, Лассе сказал:
— Какая приятная пыль!
— Да, здесь очень хорошо пылит! — подхватила Бритта.
— А по-моему, здесь ещё маловато пыли! — сказал Боссе.
Но он ошибся. Вдали показался большой грузовик, за которым тянулась целая туча пыли. Она окутала нас со всех сторон. Анна подняла руки и воскликнула:
— Волшебная пыль!.. — Тут она закашлялась и умолкла.
Когда пыль улеглась, мы оказались такими грязными, что даже не узнали друг друга. Бритта высморкалась и показала нам платок.
Он был чёрный. Мы тоже стали сморкаться, и у всех платки были одинаково чёрные. Только Улле не мог высморкаться, потому что у него не было носового платка, но Боссе дал ему свой. Правда, Бритта сказала, что это не считается, потому что платок у Боссе был чёрный ещё до того, как они стали в него сморкаться.
— Ну тебя! — сказал Боссе. — На тебя не угодишь!
И хотя на шоссе так хорошо пылило, нам всё-таки было обидно, что машины не останавливаются. Наконец Лассе сообразил, что просто мы выбрали неудачное место. Здесь машины несутся на самой большой скорости, и им трудно остановиться.
— Давайте станем на повороте, где они едут потише, — предложил Лассе.
Так мы и сделали. Мы даже выбрали место, где дорога делает сразу два поворота, один за другим. И ещё мы решили взяться за руки и поднять руки вверх, чтобы нас скорей заметили.
— Вот увидите, это поможет! — сказал Лассе.
Так и было. Теперь почти все машины останавливались возле нас. В первой сидели папа, мама и четверо детей. И все дети кричали, что им очень хочется вишни. Их папа купил три банки, а мама сказала:
— Вот увидите, это поможет! — сказал Лассе.
Так и было. Теперь почти все машины останавливались возле нас. В первой сидели папа, мама и четверо детей. И все дети кричали, что им очень хочется вишни. Их папа купил три банки, а мама сказала:
— Как вы удачно придумали! Нам так хотелось пить!
Им понравилась моя вишня, не очень крупная, но почти чёрная и сладкая-пресладкая. Их папа сказал, что они едут далеко, в чужую страну. Мне показалось удивительным, что моя вишня поедет в чужую страну, а я сама останусь в Бюллербю. Но Лассе сказал:
— Выдумала, в чужую страну! Да дети съедят её через несколько километров!
Но я сказала, что моя вишня всё равно попадёт за границу, хотя бы у них в животах.
Торговля у нас шла бойко. Один дяденька купил почти целую корзину! Это была вишня Боссе. Дяденька сказал, что из этой вишни его жена приготовит вишнёвый компот, который он очень любит.
— Ах, как удивительно! — передразнил меня Боссе. — Из моей вишни приготовят вишнёвый компот, а из меня никто не приготовит вишнёвого компота!
Наконец мы распродали все ягоды. В коробке из-под сигар, которую мы взяли с собой, чтобы складывать деньги, лежало тридцать крон. Это была Шкатулка Мудрецов, теперь она оправдала своё название. Мы разделили деньги поровну, каждый получил по пять крон. Хоть у Бритты, Анны и Улле не было своей вишни, они помогали нам собирать и продавать нашу.
— Ну раз у вас нет своей вишни, можете есть её у нас сколько захотите, — сказала Бритта.
— А я дам вам слив, когда они поспеют, — сказал Улле, получив свои пять крон.
Всё было по справедливости.
В Большой деревне мы зашли в кондитерскую и закусили пирожными с лимонадом. Ведь теперь у нас были деньги. Моё пирожное было украшено зелёными марципановыми листочками.
Когда мы вернулись домой, мама всплеснула руками и сказала, что в жизни не видела такого грязного акционерного общества. Она велела нам как следует вымыться. Тут за нами прибежала Анна.
— Идёмте к нам, у нас баня истоплена! — позвала она.
У них есть настоящая финская баня, в которой можно париться. Она стоит на берегу озера. Мы взяли чистое бельё и побежали в баню. Там мы смыли с себя всю волшебную пыль и сравнили воду, она у всех была одинаково грязная. Потом мы полезли на полок париться и, пока парились, решили, что, когда подойдёт срок, создадим ещё и Сливовое акционерное общество.
На полоке была такая жарища, что у нас чуть кожа не полопалась. Мы выбежали из бани и плюхнулись в озеро. Это было так здорово! Мы долго брызгались, плавали и ныряли, теперь даже в волосах ни у кого не осталось ни одной изумительной пылинки.
День выдался жаркий-прежаркий. Мы уселись на берегу, и Лассе сказал:
— Фу, как светит солнце!
— Фу, как щебечут птицы! — сказал Улле и засмеялся.
Мы с Анной решаем стать нянями… но это ещё не точно
Однажды пастор из Большой деревни устроил праздник в честь своего дня рождения и пригласил на него всех жителей Бюллербю. Кроме детей, конечно. Только взрослых. И дедушку. Тётя Лиза очень расстроилась. Она думала, что не сможет поехать из-за Черстин. Ведь её ещё нельзя оставлять одну. Но мы с Анной сказали, что охотно понянчим Черстин, потому что решили стать нянями, когда вырастем, и чем раньше мы начнём упражняться, тем лучше.
— А вам обязательно упражняться на моей сестре? — недовольно спросил Улле.
Он и сам был бы не прочь понянчиться с Черстин, но ему в тот день предстояло доить коров и кормить кур и свиней. Да и Бритта не отказалась бы, но она была простужена, лежала в постели и почти не могла говорить.
Тётя Лиза, конечно, обрадовалась нашему предложению, а мы ещё больше. Я ущипнула Анну за руку и сказала:
— Как хорошо, правда?
А Анна ущипнула меня и сказала:
— Скорей бы они уже уехали!
Но взрослые всегда долго копаются, когда надо ехать в гости. Все, кроме дедушки. Дедушка был готов уже в шесть утра, хотя они собирались выехать не раньше десяти. Дедушка надел свой чёрный костюм и красивую рубашку. И как только дядя Эрик запряг лошадь, дедушка сел в коляску, хотя тётя Грета ещё надевала своё самое нарядное платье.
— Дедушка, ты любишь ездить в гости? — спросила Анна.
Дедушка ответил, что любит, но мне показалось, что не очень, так как он вздохнул и добавил:
— О-хо-хо! Что-то уж очень часто приходится ездить в гости!
Тогда дядя Эрик сказал, что последний раз дедушка ездил в гости пять лет тому назад, и ему грех жаловаться.
Наконец папа, дядя Эрик и дядя Нильс тронули лошадей, и взрослые уехали.
Тётя Лиза сказала, что чем дольше мы будем гулять с Черстин, тем лучше она будет себя вести. В полдень мы накормим её обедом, который надо всего лишь разогреть, а потом уложим спать.
— Ой, как интересно! — воскликнула Анна.
— Да, — сказала я. — Я решила, что стану няней, когда вырасту, это уже точно!
— Я тоже, — сказала Анна. — Ведь ухаживать за детьми очень просто. Если говорить с ними спокойно и ласково, они будут тебя слушаться. Я читала в газете.
— Само собой разумеется, что с детьми надо говорить спокойно и ласково, — согласилась я.
— Я читала, что есть люди, которые кричат на детей. Но тогда дети становятся непослушными, — сказала Анна.
— Кто же станет кричать на такую крошку? — сказала я и пощекотала Черстин за пятку.
Черстин сидела на одеяле, разостланном на траве, и смеялась. Она очень хорошенькая. У неё выпуклый лобик и голубые глазки. И уже восемь зубов — четыре вверху и четыре внизу. Они похожи на рисовые зёрнышки. Говорить Черстин ещё не умеет. Она повторяет только «Эй! Эй!». Но, может быть, каждый раз это означает что-нибудь другое, мы не знаем.
У Черстин есть деревянная тележка, в которой её катают. Анна предложила:
— Давай её покатаем!
Я согласилась.
— Идём, моя деточка, идём, моя Черстин, — сказала Анна и стала сажать Черстин в тележку. — Черстин поедет гулять!
Анна говорила очень спокойно и ласково, как и следует разговаривать с маленькими детьми.
— Садись, вот так тебе будет хорошо!
Но Черстин не захотела садиться. Ей хотелось стоять, она прыгала и говорила:
— Эй! Эй!
Мы испугались, что она упадёт.
— По-моему, её надо привязать, — сказала я.
Мы взяли толстую верёвку и привязали Черстин к тележке. Когда Черстин обнаружила, что не может встать, она заревела на всю округу. Из хлева примчался Улле.
— Что вы делаете? Зачем вы её бьёте? — закричал он.
— Ты с ума сошёл! Никто её не бьёт! — сказала я. — Если хочешь знать, мы говорим с нею спокойно и ласково.
— Смотрите у меня! — пригрозил Улле. — Пусть делает что хочет, тогда она не будет плакать.
Конечно, Улле лучше знал, как надо обращаться с Черстин. Всё-таки это его сестрёнка. Поэтому мы разрешили ей стоять. Я тащила тележку, а Анна бежала рядом и поддерживала Черстин, чтобы она не упала. Так мы доехали до канавы. Черстин увидела канаву и вылезла из тележки.
— Подожди, давай посмотрим, что она хочет, — сказала Анна.
И мы стали смотреть. Почему-то считается, будто маленькие дети не умеют быстро бегать. Это ошибка. Маленький ребёнок, если захочет, может бежать быстрее зайца. По крайней мере, наша Черстин. Мы и глазом не успели моргнуть, как она крикнула: «Эй! Эй!» и оказалась возле канавы. Там она споткнулась и упала головой в воду. И хотя Улле сказал нам, чтобы мы разрешали Черстин делать всё, что она хочет, даже лежать в канаве, мы всё-таки вытащили её оттуда. Она была вся мокрая, громко плакала и сердито смотрела на нас, точно мы были виноваты, что она свалилась в канаву. Но мы по-прежнему говорили с ней спокойно и ласково, посадили её в тележку и повезли домой переодеваться. Она громко плакала. Улле ужасно рассердился, когда увидел мокрую Черстин.
— Что вы с ней сделали?! — заорал он. — Вы хотели её утопить?
Тогда Анна сказала, что он должен быть терпеливым и разговаривать с нами спокойно и ласково, потому что мы тоже ещё дети, хотя и большие.
А Черстин подошла к Улле, обхватила его ноги и рыдала так безутешно, будто мы с Анной и вправду хотели её утопить.
Улле помог нам найти для Черстин чистое платьице и снова убежал в хлев.
— Посадите её сначала на горшок, а потом переоденьте, — сказал он перед уходом.
Хотела бы я знать, попробовал ли он сам хоть раз посадить Черстин на горшок. Было бы интересно посмотреть, как это у него получилось. Мы с Анной старались изо всех сил, но безуспешно. Черстин сделалась негнущаяся, как палка, и орала во всё горло.
— Вот глупый ребёнок! — воскликнула я, но тут же вспомнила, что так говорить с маленькими детьми нельзя.
Поскольку нам не удалось посадить Черстин на горшок, мы начали её переодевать. Я держала её на руках, Анна же натягивала на неё сухое бельё. Черстин извивалась как угорь и громко плакала. На это у нас ушло полчаса. После переодевания мы с Анной сели отдохнуть. Пока мы отдыхали, Черстин перестала плакать, сказала «Эй! Эй!», залезла под кухонный стол и пустила там лужу. Потом она вылезла оттуда и сдёрнула со стола клеёнку с чашками. Чашки, конечно, разбились.