— Противная девчонка! — сказала Анна как можно спокойнее и ласковее.
Она вытерла лужу и собрала осколки, а я сняла с Черстин мокрые штанишки. Пока я искала чистые штанишки, Черстин убежала на улицу. Мы догнали её возле хлева. Улле высунул голову и закричал:
— Вы что спятили? Почему вы позволяете ей ходить без штанов?
— А мы и не позволяем! — ответила Анна. — Если хочешь знать, она у нас разрешения не спрашивала.
Мы втащили Черстин в дом и надели на неё сухие штанишки, несмотря на то, что она всё время извивалась и орала.
— Пожалуйста… будь… паинькой… — говорила Анна почти спокойно и ласково.
Мы надели на Черстин самое нарядное платьице, потому что другого не нашли. Оно было очень хорошенькое, со складочками и оборочками.
— Смотри не запачкай платьице! — сказала я Черстин, хотя она явно не понимала, что ей говорят.
Она тут же подбежала к печке и выпачкалась в золе. Мы отряхнули золу, но платье стало уже не таким белым. Черстин очень смеялась, пока мы её чистили. Она думала, что мы с ней играем.
— Двенадцать часов! — вдруг сказала Анна. — Пора её кормить.
Мы разогрели шпинат, который стоял в кастрюльке на плите, потом я посадила Черстин на колени, и Анна принялась её кормить. Черстин сама широко-широко раскрывала рот.
Анна сказала:
— А всё-таки она очень хорошая девочка!
В ответ на это Черстин сказала «Эй! Эй!»
и так толкнула ложку, что шпинат полетел мне прямо в глаза. Анна от смеха чуть не выронила тарелку. Я даже немного обиделась на неё. Черстин тоже смеялась, хотя она, конечно, не понимала над чем смеётся Анна. Она-то считала, что так и надо, чтобы шпинат попадал людям в глаза.
Когда Черстин наелась, она стиснула зубы и стала отталкивать ложку. Остатки шпината вылились ей на платье. Потом она пила компот. Теперь нарядное платьице Черстин было не узнать — из белого оно стало пёстрым, ну и чуть-чуть белым там, куда не попали ни шпинат, ни компот.
— Как хорошо, что после обеда она будет спать! — сказала Анна.
— Да, очень, — вздохнула я.
С большим трудом мы снова раздели Черстин и натянули на неё ночную рубашечку. На это ушли последние наши силы.
— Если кому и нужно сейчас поспать, так это нам, — сказала я Анне.
Мы уложили Черстин в кроватку, которая стояла в комнате рядом с кухней, и вышли, притворив за собой дверь. Черстин стала плакать. Сначала мы делали вид, что ничего не слышим, но она плакала всё громче и громче. Наконец Анна просунула голову в дверь и крикнула:
— Сейчас же замолчи, противная девчонка!
Всем известно, что с детьми надо говорить спокойно и ласково, но иногда это не получается. Хотя, конечно, газеты правы — дети становятся несносными, если на них кричат. Во всяком случае, наша Черстин. Она просто зашлась от визга. Мы побежали к ней. Она обрадовалась, стала прыгать в кроватке и кричать «Эй! Эй!» Пока мы с ней сидели, она продолжала прыгать. Потом просунула руку между прутьями кровати, погладила меня и прижалась щекой к моей щеке.
— Всё-таки она очень милая, — сказала я.
Но тут Черстин укусила меня за щеку и след от её зубов был виден потом два дня.
Мы снова уложили её и попытались завернуть в одеяло. Черстин мигом его скинула. Когда она скинула одеяло в десятый раз, мы перестали ее заворачивать, а сказали спокойно и ласково:
— Надо спать, Черстин! — И вышли из комнаты.
Черстин завопила благим матом.
— Пусть себе кричит, — сказала Анна. — Я больше не пойду к ней.
Мы сели за кухонный стол и попытались разговаривать. Но не смогли, потому что Черстин кричала всё громче и громче. От её крика нас прошибал холодный пот. Иногда она на несколько секунд замолкала, словно собиралась с силами.
— Может, у неё что-нибудь болит? — испугалась я.
— Наверно, у неё болит живот! — сказала Анна. — Вдруг это аппендицит?
Мы опять побежали к Черстин. Она стояла в кроватке, и глаза у неё были полны слёз. Увидев нас, она запрыгала и засмеялась.
— Ничего у неё не болит! — сердито сказала Анна. — Ни живот, ни голова! Идём!
Мы закрыли дверь, уселись за стол, и от крика Черстин нас снова начал прошибать холодный пот. Но неожиданно в комнате Черстин воцарилась тишина.
— Ой, как хорошо! — сказала я. — Наконец-то она уснула.
Мы вытащили лото и стали играть.
— Детей нужно всегда держать в постели, хоть будешь знать, где они находятся, — сказала Анна.
В ту же минуту мы услышали какие-то подозрительные звуки. Такими звуками маленькие дети обычно выражают своё удовольствие.
— Ну это уж слишком! — воскликнула я. — Неужели она ещё не спит?
Мы подкрались к двери и заглянули в замочную скважину. Кроватку мы увидели, но Черстин в ней не было. Мы влетели в комнату. Угадайте, где мы нашли Черстин? Она сидела в камине, который был недавно вычищен и побелен. Но после того как в него забралась Черстин, он был уже не белый, а чёрный. В руках у неё была банка с гуталином. Черстин вымазалась гуталином с головы до ног. Волосы, лицо, руки и ноги у неё были чёрные, как у негра. Наверно, дядя Нильс забыл перед отъездом закрыть банку.
— Эй! Эй! — крикнула Черстин, увидев нас.
— А что пишут в газетах, бить детей можно? — спросила я.
— Не помню, — ответила Анна. — Мне уже наплевать, как надо обращаться с детьми.
Черстин вылезла из камина, подошла к нам и хотела погладить Анну. Анна заорала во всё горло:
— Не смей меня трогать, негодница!
Но Черстин не желала слушаться. Она стала хватать Анну руками. И хотя Анна пыталась увернуться, лицо у неё всё-таки оказалось в гуталине. Я засмеялась так же, как смеялась Анна, когда мне в глаза попал шпинат.
— Тётя Лиза подумает, что мы променяли Черстин на негритёнка, — сказала я, вдоволь насмеявшись.
Мы не знали, как лучше смыть гуталин с Черстин, и решили спросить у Бритты. Так как Анна всё равно уже была грязная, она осталась с Черстин, а я побежала к Бритте, которая была простужена и лежала в постели. Когда я рассказала Бритте, что случилось, она сказала:
— Ду и дяди!
Она хотела сказать «Ну и няни!», но из-за насморка у неё получилось «Ду и дяди!» Потом Бритта отвернулась к стене и сказала, что она больна и не обязана знать, как смывают гуталин.
Тем временем Улле пришёл из хлева и страшно разозлился, когда увидел чёрную Черстин.
— Вы что, с ума сошли? — закричал он. — Зачем вы её выкрасили в чёрный цвет?
Мы пытались ему объяснить, что мы её не красили, он нас и слушать не хотел. Он сказал, что нужно издать закон, который запрещал бы таким, как мы, ухаживать за детьми. И ещё он сказал, чтобы впредь мы упражнялись на каком-нибудь другом ребёнке.
Но всё-таки мы втроём согрели котёл воды и вынесли его на лужайку. Потом мы вывели туда Черстин. От её ножек на полу остались маленькие чёрные следы. Мы посадили Черстин в лохань и намылили её с головы до ног. И мыло, конечно, попало ей в глаза. Тут же Черстин завизжала так, что даже Лассе и Боссе прибежали узнать, не режем ли мы поросёнка.
— Нет, — сказал Улле. — Это Лиза с Анной упражняются на нашей Черстин.
Добела Черстин так и не отмылась. Когда мы её вытерли, она была вся серенькая. Но ей было весело. Серая Черстин бегала по лужайке, кричала «Эй! Эй!» и смеялась так, что были видны все её зубки-рисинки. А Улле с умилением смотрел на неё.
— Какая она всё-таки хорошенькая! — сказал он.
Мы решили, что со временем гуталин сотрётся с Черстин, и она снова станет розовой. Но Лассе сказал, что это будет только к зиме.
После купания Улле сам уложил Черстин спать. Представьте себе, она даже не пискнула, а засунула палец в рот и тут же уснула.
— Учитесь, как надо обращаться с детьми! — гордо сказал Улле и ушёл кормить поросят.
А мы с Анной сели на крылечко отдохнуть.
— Бедная тётя Лиза, ведь она каждый день так мучается, — сказала я.
— Знаешь, по-моему, в газетах пишут неправду, — сказала Анна. — Маленьким детям безразлично, как с ними разговаривают. Они всё равно делают что хотят.
Мы помолчали.
— Анна, а ты станешь няней, когда вырастешь? — спросила я.
— Может быть, — ответила Анна, подумав, потом посмотрела на крышу сеновала и добавила: — Но это ещё не точно.
На лесном озере
Далеко в лесу есть озеро, оно так и называется — Лесное. В Лесном озере нельзя купаться, потому что в нём много тины. Зато там можно ловить раков. А раков там видимо-невидимо! Лассе утверждает, что в Швеции нет другого озера, в котором было бы столько раков.
Анна иногда говорит мне:
— Бедненькая ты, Лиза! У тебя нет своего озера, а у меня есть!
Но я отвечаю:
— И у меня тоже есть озеро. Лесное!
— Ха-ха-ха! — смеётся Анна. — Но ведь оно не только твоё! Оно принадлежит всем в Бюллербю. Значит, оно такое же моё, как твоё. Ха-ха-ха! Значит, у меня целых два озера!
Анна иногда говорит мне:
— Бедненькая ты, Лиза! У тебя нет своего озера, а у меня есть!
Но я отвечаю:
— И у меня тоже есть озеро. Лесное!
— Ха-ха-ха! — смеётся Анна. — Но ведь оно не только твоё! Оно принадлежит всем в Бюллербю. Значит, оно такое же моё, как твоё. Ха-ха-ха! Значит, у меня целых два озера!
Тогда я обижаюсь на Анну, и в этот день мы с ней больше не играем. Но на следующий день мы договариваемся, что безразлично, кому принадлежат озёра — всё равно мы все купаемся в озере Бритты и Анны и все ловим раков в Лесном. Никто, кроме нас, жителей Бюллербю, не смеет ловить там раков, и, по-моему, это очень правильно.
Раков начинают ловить только в августе. Мы всегда с нетерпением ждём этого дня, почти как сочельника, потому что мы все, кроме Черстин, конечно, отправляемся вместе с папами на Лесное озеро ловить раков. С вечера мы ставим на озере ловушки, потом строим в лесу шалаши, ночуем в них, а на заре осматриваем ловушки. Ночёвка в лесу — это и есть самое интересное! Лесное озеро далеко от Бюллербю, и нет смысла возвращаться домой на несколько часов. Так говорит наш папа. Нам повезло, что Лесное далеко от Бюллербю. Иначе мама заставляла бы нас возвращаться домой и спать в кроватях.
— Я боюсь, что дети простудятся, — говорит мама каждый год.
— Чепуха! — отвечает папа.
В этом году папа тоже сказал «Чепуха!», и мы отправились в путь.
Чтобы добраться до озера, нужно целых пять километров идти лесом по узкой извилистой тропинке. У нас всегда бывает много вещей: ловушки для раков, рюкзаки, одеяла и всякая еда. Но мы не жалуемся, даже когда устаём, а то папа скажет, что нытикам нечего ходить за раками и ночевать в лесу.
На озере мы первым делом побежали осматривать свои прошлогодние шалаши. Но нашли только засохшие ветки можжевельника да старую хвою. Шалаш, в котором спим мы с Бриттой и Анной, устраивается под большой разлапистой елью. Ветви её свисают до самой земли. Папа с дядей Эриком рубят можжевельник, и мы обкладываем им ель. Только для входа оставляем маленькое отверстие. А спим мы на земле, на еловых лапах.
Когда наш шалаш был готов, мы пошли посмотреть, как устроились мальчики. Они ночуют в расселине, которую сверху прикрывают ветками. Спят они тоже на еловых лапах.
— Хорошо бы, девчонки хоть здесь оставили нас в покое, — сказал нам Лассе.
Боссе и Улле, как попугаи, повторили его слова.
— Пожалуйста, — сказала Бритта. — Наш-то шалаш в сто раз лучше вашего!
Лассе, Боссе и Улле захохотали и сказали, что им нас жаль, потому что мы даже представления не имеем, как выглядят настоящие шалаши. Мы не успели придумать в ответ ничего обидного — дядя Нильс позвал нас чинить ловушки. Ловушки для раков делают из сетки, и каждый год их приходится немного чинить, чтобы раки не выползали.
Мы сидели на берегу и бечёвкой завязывали дырки на ловушках. Нам было очень весело. Солнце клонилось к закату, и на озере было необычайно красиво. И тихо. Конечно, когда мы молчали.
— Красивое у нас озеро! — сказал наш папа.
Дядя Эрик вычерпывал воду из двух лодок, которые у нас всегда стоят на озере. А папа с дядей Нильсом клали в ловушки приманку. Как только всё было готово, мы сели в лодки и поплыли вдоль берега ставить ловушки. У нас есть особые места, где мы их ставим каждый год.
А когда ловушки были поставлены, и уже совсем стемнело, папа развёл на скале костёр, и мы уселись вокруг него ужинать. Анна ущипнула меня за руку и сказала, что ловить раков почти так же весело, как танцевать вокруг ёлки на Рождество. И я с ней согласилась. Свет от костра падал на воду, и нам казалось, что озеро так и пылает. В лесу было темно и тихо. Лассе сказал:
— А я слышу, как между деревьями ходят тролли!
Мы с Анной испугались, но Анна сказала:
— Глупости, никаких троллей нет!
И всё-таки мы стали прислушиваться, потому что нам тоже хотелось услышать, как в лесу бродят тролли. Однако мы ничего не услышали и сказали Лассе, что он всё выдумал.
— Вы их не слышите, потому что у них мохнатые лапы и они ступают очень тихо, — сказал Лассе. — Вон они стоят за деревьями и смотрят на нас.
— He-а! Никого там нет! — сказала я, но на всякий случай придвинулась поближе к Анне.
— Нет, есть! — сказал Лассе. — В лесу полно троллей, и все они смотрят на нас. А подойти не смеют, потому что боятся огня.
Тогда папа сказал, чтобы Лассе перестал пугать маленьких девочек своими выдумками. Папа подбросил в костёр веток, и костёр весело запылал. Я не верю, что тролли есть на самом деле, но всё-таки я залезла к папе на колени. А Анна залезла на колени к своему папе. И дядя Эрик стал нам свистеть. Он замечательно свистит. Если захочет, он может свистеть, как любая птица.
А я сидела и думала, что если в лесу действительно живут тролли, вот они, наверно, удивляются, зачем это мы ночью сидим вокруг костра и слушаем, как свистит дядя Эрик.
Потом папа, дядя Эрик и дядя Нильс рассказывали всякие смешные истории, и мы очень смеялись. А Лассе, Боссе и Улле взяли карманные фонарики и спустились к воде искать раков. Они нашли двадцать три штуки и сложили их в бидон. Лассе сказал мальчикам:
— Если девчонки не будут вредничать, мы пригласим их завтра на раковый пир.
— Сначала посмотрим, как они будут себя вести, — сказал Боссе.
— Да уж, придётся им постараться, — сказал Улле.
Когда костёр почти догорел, дядя Эрик сказал, что пора спать. Наши папы не строят себе шалаша, они просто заворачиваются в одеяла и ложатся на землю вокруг костра. Мы с Бриттой и Анной залезли под нашу ель и тоже завернулись в одеяла.
Услыхав шорох, я спросила:
— Кто там?
— Тролль, — ответил Лассе хриплым голосом.
Мы выглянули из-за веток и увидели мальчиков. Они светили карманными фонариками и сказали, что хотят посмотреть наш шалаш. Один за другим они залезли к нам. Мы все поместились в шалаше, хотя и было тесно. Мальчики одобрили наш домик, но сказали, что у них гораздо лучше. Потом они уползли, и мы слышали, как Лассе сказал:
— Шалаш хорош, что и говорить, но от тролля он их не защитит!
Они ушли, а мы немножко поболтали, но ночью в лесу разговаривать неприятно: всё время чудится, будто в темноте кто-то притаился и подслушивает.
Бритта с Анной заснули раньше меня. А я ещё долго-долго лежала и слушала, как шумит лес. Он шумел очень тихо. И так же тихо плескались о берег волны. И странно, я вдруг перестала понимать, весело мне или грустно. Я всё лежала и думала, весело мне или грустно, но так и не поняла. Наверно, человек становится чуть-чуть ненормальным, когда ночует в лесу.
Папа разбудил нас в четыре часа. От холода у меня зуб на зуб не попадал, но солнце светило уже вовсю. Мы вылезли из шалаша и затеяли возню, чтобы немного согреться.
Над озером лежал лёгкий туман, но вскоре он рассеялся. Мы с папой, Лассе и Боссе сели в одну лодку, а дядя Эрик, дядя Нильс, Улле, Бритта и Анна — в другую и поплыли вынимать ловушки.
Мне жаль тех людей, которые никогда не плавали по озеру в четыре часа утра и не вынимали ловушек с раками.
Почти все ловушки были полны. Лассе и Боссе запросто хватают раков руками, а я боюсь. Боссе вынул одного рака и долго смотрел на него, а потом взял и отпустил обратно в озеро.
— Ты что, спятил? — закричал на него Лассе. — Хочешь всех раков выпустить?
— У этого были такие грустные глаза, — сказал Боссе.
— Дурак! — возмутился Лассе. — Теперь он разболтает про нас по всему озеру, и мы в этом году не поймаем больше ни одной штучки. Зачем ты отпустил его?
— У него были очень грустные глаза, — повторил Боссе.
В это время к нам подплыла вторая лодка, и мы спросили у Бритты, Анны и Улле, много ли у них раков.
— Полная лодка! — крикнул Улле.
Потом мы вернулись к нашей стоянке и вытряхнули всех раков в две бельевые корзины. Корзины были с крышками. Собрав свои вещи, мы отправились домой. На траве лежала роса, а на деревьях кое-где висела паутина. Она сверкала, как бриллианты. Мне хотелось и есть, и спать, и у меня промокли ноги, но мне было очень хорошо. Что может быть лучше, чем идти друг за другом по узкой тропинке и нести домой две корзины раков! Дядя Эрик свистел, а мы пели.
Вдруг Лассе закричал:
— Я вижу дым! Это в Бюллербю топят печи!
И тут мы все увидели, как над лесом поднимаются три столбика дыма. Действительно, это в Бюллербю затопили печи. Значит, наши мамы уже проснулись! А вскоре мы увидели и все три дома. В окнах пылало солнце, и наша деревня была удивительно красива.
— Бедные люди, которым негде жить! — сказала я Анне.
— Бедные люди, которые живут не в Бюллербю! — сказала Анна.
Дедушка уже проснулся и сидел на лужайке под вязом. Он услыхал, что мы вернулись, и крикнул:
— Ну как, есть нынче раки в Лесном?
Дядя Эрик ответил, что раков столько, сколько дедушка, наверно, никогда и не видывал. Но дедушка сказал: