Михаил Сегал Рассказы (сборник)
Предисловие
Иногда мне жаль, что Михаил Сегал занимается главным образом режиссурой. По-моему, он из тех кинематографистов, которым, как Шукшину, Наталье Рязанцевой или Валерию Фриду, лучше бы писать прозу, только ее, в крайнем случае изредка сценарии. Но Сегал — режиссер, ему больше нравится творить реальность, чем описывать ее. И потому русская литература только смотрит на кино с понятной завистью: у них там появился замечательный талант, а к нам он заходит изредка, когда нет денег на фильм или появляется чисто стилистическая идея, которую никак не экранизируешь.
Русская кинематография всегда была литературна, как, впрочем, и все русское. Нигде не принимали и не понимали так буквально фразу Хичкока о том, что для хорошего фильма нужны три вещи: сценарий, сценарий и еще раз сценарий. Но штука в том, что Сегал-то как раз не литературный режиссер, он, наоборот, кинематографичный писатель. Смена оптики, ракурса, цвета, напряженная фабула, репризность диалогов — это у него от кино. Все, что он пишет, очень зло (а злоба режиссеру необходима, без этого едва ли заставишь группу работать), смешно, ядовито до издевательства, и везде присутствует неожиданный — всегда непредсказуемый, я проверял, — фабульный поворот. Атмосфера, пейзаж, портрет — все двумя штрихами.
Кинематограф Сегала удивительным образом сочетает абсурд и человечность — это мало кому удавалось, но только так и можно снимать сейчас, когда сама человечность выглядит абсурдной и обреченной. Вывихнутый мир, в котором заправляют пластмассовые куклы, мир победившего штампа и тотальной трусости, всеобщего вранья, панического ужаса перед реальностью — вот мир Сегала, и только авторский голос в этом мире еще напоминает о простых вещах вроде земного притяжения и таблицы умножения. То есть о норме.
Читателя этой книги, всегда забавной и страшной, ждет масса удовольствия, потому что главное читательское удовольствие ведь в узнавании. Все мы это видели, все понимали, а Сегал взял да и сказал. Думаю, что все эти рассказы и повесть сочинялись главным образом не ради будущих экранизаций и даже не для литературной славы, и уж подавно не для заработка, а в порядке самолечения. Если бы Сегал не написал все это, он бы сошел с ума. И тому, кто тоже не хочет сойти с ума, полезно прочитать и перечитать эту небольшую книжку, возможно, самую неожиданную за последние лет десять.
В русскую литературу пришел настоящий писатель. Жаль, что он при первой возможности опять убежит снимать.
Дмитрий Быков
Новые живые
— 1 —
Люди, конечно, разные везде.
Много языков, стран, а в разных незнакомых городах много незнакомых улиц. И иногда даже страшно становится, что все такое разное. Например, в какой-нибудь Колумбии есть городок вроде нашего, про который и в самой Колумбии никто не знает. Или в Японии.
Или путешествуешь с экскурсией по Великой России и вдруг въезжаешь в новый город. Все незнакомое: улицы, люди. Главная дорога проходит через двухэтажные дома с магазинами и шиномонтажами, а в стороны тянутся запыленные переулки. За переулками — палисадники, простыни или иногда просто ничего не видно. Ни одного знакомого человека. Но не нужно чувствовать себя потерянным, ведь в каждом городе, в любой Колумбии или Канаде, Японии или Великой России есть одна вещь, которая их объединяет: нечто, в чем ты можешь быть уверен. Даже если пока не знаешь, сколько там жителей, где река, где парк. Там точно, абсолютно точно есть рок-группы.
Невидимые для глаза в своих квартирах, солисты стоят у зеркала, басисты курят на балконе, барабанщики работают в магазинах электроники. Ты идешь по незнакомому городу, а в эту минуту где-то точно идет репетиция. Солисты пьют пиво, басисты сидят на диване с девушками, барабанщики опаздывают.
Конечно, они неоднозначные, все эти рок-музыканты, но с другой стороны — они разрешены законом «Об увеселительных мероприятиях и гуляниях» от 30.08.2024, их можно упоминать в Письменной и Устной речи согласно положению «О Письменной и Устной речи» от 04.06.2022. Так что мои размышления ни из чего такого не выбиваются.
Наш город маленький, но все же не такой маленький, как кажется с улицы Единства. Например, едет человек, видит знак «Колыч», а через минуту он уже перечеркнут косой линией. И кажется человеку, что эти двадцать домов — Колыч и есть. Но это не так.
Просто за домами растут тополя, а за ними по обе стороны дороги уходят улицы и переулки. Есть стадион, восемь школ, столовые. Короче, много всего есть, и в хорошем состоянии. Война шестнадцатого года до нас не докатилась, но об этом лучше не говорить, потому что хоть я и не письменно излагаю, но упоминание о войне не рекомендовано к упоминанию в Устной речи.
Я в этих всех законах и положениях спец, сам юрист, хотя последние два года на службе. Перешел из адвокатов сначала в ДОКОП[1], потом через полгода в КИООООООП[2], а потом последовал целый ряд повышений. По тому, как быстро тебя повышают, всегда можно понять, что ВСООГР[3] кого-то снимает наверху, но разве будешь отказываться, если карьера хорошо идет? После КИООООООПа я буквально месяц задержался консультантом в ГОООПе[4], а потом получил хорошее место в ОПНРПП[5]. Но понимал, что все равно даже ОПНРПП подконтролен ФСОЗОПу[6], и когда меня позвали в ФСОЗОП — сразу выдохнул.
Должность была непростая, но работа — интересная. Меня сразу поставили Исполнителем при Пунктах по Приведению. С тех пор как в двадцатом году по просьбам ПНЛ[7] вернули смертную казнь, общество вздохнуло свободно. На улицах перестали хулиганить, в магазинах — воровать, из газет пропали ОНЧБВ[8].
Веками творимое народом беззаконие исчезло, и, напротив, уважение к закону выросло, а возможно, даже превысило хваленый европейский. Секрет был даже не в самом факте возврата казни, а в комплексном подходе. УУСРЗ[9] разбивал деятельность граждан на простые и понятные три вида: БГЖД[10], НННТЖГ[11]] и конечно же ЗННТЖГ[12]. Закон стал суров, но предельно понятен: никто слова тебе не скажет по поводу БГЖД, и ты отделаешься Универсальным Фиксированным Тюремным Сроком за НННТЖГ. Ну, я не знаю: за переход улицы на красный, сидение на газоне, ПИДРДОНЧ[13] на улице и так далее. Выйдешь через пять лет на свободу и уже задумаешься, совершать следующий НННТЖГ или нет. Очень хорошо, кстати, что в законе был прописан единый срок за любое НННТЖГ, потому что раньше суды были завалены делами, адвокаты и прокуроры теряли драгоценное время, споря о том, какой срок нужно дать преступнику. Теперь же все стало просто: если поступок квалифицировался как НННТЖГ, преступника сажали ровно на пять лет. А если налицо ЗННТЖГ — убийство, воровство, взяточничество, супружеская измена, неуплата налогов, НИПЖП[14], НОНТЧ[15] — тогда автоматически смертная казнь.
Я, когда учился, очень подробно читал работы академика Охтовского на эту тему. Оказалось, что не случайно в Древней Греции, например, дефективных младенцев и немощных стариков сбрасывали в пропасть, а в средневековой Европе массово сжигали ведьм, то есть — красивых девушек. В конкретный исторический период и у конкретных людей это, может быть, и вызывает недовольство, но руководители государства должны мыслить в долговременной перспективе. Все эти непопулярные меры ведут в результате к улучшению генетического фонда нации. Так, например, избавляясь от больных детей, древние люди улучшали «гены здоровья», а когда от ведьм, источника соблазна для мужчин, — нравственный уровень, «ген чистоты» — по Охтовскому Так же и с преступниками. С их уничтожением повышается ген добропорядочности. Хотя, конечно, не нужно строить иллюзий: это вопрос не одного поколения.
Вспомните ситуацию девятнадцатого и двадцатого годов. Вседозволенность и развращенность достигли апогея, Россия, как сто лет до этого, стояла на пороге гражданской войны. Количество преступников впервые за долгий период превысило количество НЛ[16].
И только благодаря принятию УУСРЗ правительству удалось нанести знаменитый УУП[17] двадцатого года и предотвратить войну. Сразу после принятия закона, примерно в течение месяца, по статье о ЗННТЖГ были расстреляны самые опасные преступники, и в основном, конечно, по НОНТЧ.
За неполный год преступления в России прекратились. Люди, склонные к взяточничеству, сами ушли с государственной службы, налоги стали использоваться по назначению. Я это видел даже здесь, в Колыче. Построили новую художественную школу, покрасили палисадники, дорога в область стала широкой и ровной. Я тогда был еще молодой, не читал Охтовского и, может быть, не понимал фундаментально, в какой исторический момент мне посчастливилось родиться. Но, конечно, чувствовал все интуитивно. Возрождение страны происходило стремительно, и мне очень хотелось быть ей полезным.
В том, что случилось, я не исключаю, большую роль сыграл ЧФ[18]. Мой личный. Это был первый день на новой должности в ФСОЗОПе. То есть назначили меня раньше, но тут же отпустили в отпуск с семьей. А вот когда я вернулся, все и произошло. В первый день. Еще раз говорю, я официально штатский, моего звания не знает даже жена, а если честно — не знаю я сам. Знаю, что оно есть, и этого достаточно. Ведь если сотрудник в курсе своего или чужого звания, у него есть повод к нездоровым амбициям, например: желать повышения или завидовать вышестоящему коллеге. Когда же ты не в курсе, мозг свободен для продуктивной работы, полезной обществу. Если повышают, приятен сам факт повышения, все равно ты не знаешь — как высоко. Это помогает не успокаиваться на достигнутом. Так или иначе, я хожу все время в штатском, привык: последние три года курировал Колычский рок-клуб.
Видимо, сработал эффект того, что я еще весь был в делах клуба и предстоящего открытия фестиваля на холме Единства. Я просил дать мне нормально провести фестиваль, а потом уже переходить на новую работу, но так по-идиотски наслоилось, что фестиваль и казнь оказались назначены на один день, а менять день казни нельзя по закону о Своевременности и Неотвратимости Наказаний от 17.06.2020. ФСОЗОП и ОПНРПП друг с другом почти не контактируют, планы не сверяют. И естественно, я был единственный Исполнитель из ФСОЗОПа по нашему округу, кто должен был все контролировать.
Стояло утро первого апреля, но год выдался теплый, так что уже повсюду зеленела трава. Ночью, как положено, в 02.00 я перевел часы. Приятно было, что наступает весна, и хоть жалко, что спать на час меньше, положительные факторы перевешивали. Я упал обратно в кровать и обнял жену.
Проснулся совсем рано, до будильника. Полежал. В окошко лезли лучи, было тихо, первое апреля пришлось на воскресенье. Как в детско-юношеском возрасте, так и не получилось определить, чем пахнет весна, кроме самой весны. Запах просто был и рождал легкомысленные, слабопонятные желания. Хотелось то ли влюбиться, то ли костер пожечь.
Мы выехали из города на синем ФСОЗОПовском микроавтобусе, лихо взлетели на подъеме у холма Единства. Когда говорю «мы», то имею в виду себя и водителя: так-то я сидел в салоне один. Слегка дремал, уткнувшись в собранную занавеску. Иногда открывал глаза и видел красоту нашей Великой России: лес, реку в низине, голубое небо. Даже старые коровники колхоза им. Охтовского казались не просто частью пейзажа, а именно частью природы: так прекрасно было утро, так много было в нем Бога, нельзя было отличить живое от неживого.
Приехали, прошли все контроли. Не скрою, было лестно, что сотрудники тюрьмы относились ко мне с уважением и делали все быстро. На старое ОПНРППовское удостоверение так бы не реагировали. Прошли двор и узкие коридоры, настолько узкие, что в некоторых местах нужно было слегка поворачиваться боком. Вошли в камеру.
Я до этого лично не видел приговоренных, а тем более — в день приведения в исполнение. Боялся неадекватной реакции: истерики или еще чего-то. Но Узник оказался вполне вменяемым. Молодой, невысокий, вроде моих студентов или ребят из рок-клуба.
Встал, выпрямился, цепь на его шее натянулась. Я старался побороть волнение и казаться бывалым «исполнителем».
— Вася, — сказал Узник.
Я знал, как его зовут по документам, и не считал нужным со своей стороны представляться.
— Вам нужен священник, психолог? Из Колыча готовы выехать батюшка или мулла. Раввина нет, но есть кастанедовец.
— Не надо кастанедовца, — ответил Узник.
Немного постояли, потому что все ждали действий от меня, а я впал в какой-то ступор. Я подумал о том, что цепь очень органично смотрится на узниках, когда они в течение подготовительного месяца ждут Приведения в своих оранжевых балахонах. Но сейчас Вася был одет в костюм, серый с холодным оттенком, а ошейник чернел поверх свежего воротничка и галстука. Это обычная практика, это разрешается перед Приведением, но все равно — выглядело не очень.
Возвращались уже другими коридорами и поднялись по крутой лестнице. Из некоего подобия бетонного бункера вышли на воздух, почти в поле.
— Я думал, уже светло совсем, — сказал офицер.
— Часы перевели? — спросил я строго.
И потом тысячу раз пожалел. Узник, шедший рядом, все слышал. Уже в автобусе, когда ехали, я спросил еще раз:
— Или записку передать? Завещание само собой, но записку тоже можно.
И тут он сказал:
— А что, сегодня время перевели?
— Да, перевели.
— Тогда у меня жалоба.
Офицер ухмыльнулся, но я пресек его солдафонские настроения.
— Говорите.
— Где этот час? — спросил Узник. Я не понял, и он пояснил: — Было два часа ночи. Стало — три. Перевели стрелки, как будто час прошел. Но его же не было.
Непонятно было, к чему он клонит.
— Это же мой час, — сказал Узник, — я же, получается, меньше проживу.
Я ответил:
— Страна с сегодняшней ночи живет по летнему времени, и все законы должны исполняться из расчета на сегодня.
Мне очень понравился этот аргумент, против него нечего было возразить. Вообще, когда точно следуешь законам, жить гораздо проще, не нужно тратить время на размышления о том, как лучше поступить, его можно потратить на что-то действительно нужное.
— Приговор был назначен на прошлый понедельник, — сказал Узник, — если бы не потеряли бумаги, действовало бы зимнее время и меня расстреляли бы не как бы в восемь, а в восемь.
Офицер засмеялся ему в лицо.
— Если бы не потеряли бумаги, расстреляли бы на неделю раньше! У тебя появилась лишняя неделя, а ноешь из-за какого-то часа!
Узник не мог отстраниться, ошейник не давал двигаться.
— Это мой час, — спокойно сказал он, — хочу в девять.
— Исключается, — подытожил я, — на девять назначено кому-то другому, они же не будут ждать.
— Не знаю, — сказал Узник, — это их жизнь.
Мы въехали в Самохинский район, потому что в Колычском нет своего Пункта Приведения в Исполнение: у нас бюджет небольшой, мы только развиваемся. Я задернул занавески, ни к чему было мучить Узника картинами просыпающейся жизни: дети играли у дороги, женщины ходили взад-вперед.
Вдруг, уже недалеко от цели, после поворота на самохинское картофельное хозяйство водитель остановился, мы вышли из автобуса. Недавнее наводнение снесло мост через Прощайку. Видимо, с прошлой недели здесь никто не ездил и люди не знали, что с мостом такая беда. Мы попытались проехать вброд там, где видно дно, но только увязли в иле.
Стали выталкивать. Старались наравне, никто не отлынивал. Даже Узника привлекли. Он дышал рядом со мной, куда-то в щеку.
Автобус так и не вытащили, стало очевидно, что ехать не можем.
— Надо что-то решать, — сказал офицер, — меня самого расстреляют в образном смысле, если опоздаем.
— Да, — сказал я, — пять километров дороги.
Эти слова ничего не значили и ничему не помогали, но я был главный, я был из ФСОЗОПа, просто промолчать было нельзя. Я сказал про пять километров, и теперь была очередь офицера.
— Может, мы его сами? При попытке к бегству? — сказал он.
— С ума сошли? Думайте, что говорите в Устной Речи. Это незаконно.
Ошейник Узника привязать было некуда, один из конвоиров держал цепь в руке. Я повернулся к Узнику.
— Ну не везет, — сказал я в сердцах, как бы извиняясь, но тут же понял, что это очень глупо.
— Вот что, — сказал офицер, — вы тут ждите техпомощи, а мы пойдем вброд, а потом через поле. Открытое пространство, конвой — никуда не денется.
Это было похоже на решение. Все подошли к самому краю воды и стали смотреть вдаль, как будто могли разглядеть Пункт за пять километров. Было тихо, цепь немного звенела.
— Ну наверное, да, — сказал я офицеру, — а как еще?
— Никак, — сказал он, — мы живем в материальном мире, и это — тупо речка.
— Только я прошу довести нормально.
— Естественно. Это я в порядке юмора пошутил. Я же не идиот.
Узник спросил:
— А долго туда идти?
— Средняя скорость человека — пять километров в час, — сказал офицер, — мы пойдем средней.
Внутренне я даже обрадовался, что не нужно будет присутствовать на Исполнении до конца, раз такое ЧП произошло. Подписал бумаги и сказал Узнику:
— Видите, все строго по закону, и даже ваша жалоба будет удовлетворена. Час вы получаете, никто его не украдет. Просто будете в пути.
И чтобы еще больше разрядить обстановку, пошутил остроумной русской пословицей:
— Не было бы счастья, да несчастье помогло.
— Я боюсь его, — прошептал Узник, глядя на офицера, — слышали, что сказал? Убить грозился. Такому — раз плюнуть. Только за лес зайдем…
— Потерпите часик, — успокоил я его, — ничего с вами не случится. Просто юмор у него такой дурацкий.