— Печь имеется, — сказал Андрей Петрович. — Покойно мне тут… Страху нет…
Показалось, что Лика коснулась меня снова, провела по щекам, по шее. Но это Андрей Петрович вскрикнул:
— Трогает меня!
— Кто вас трогает, голубчик? — спросил Охтовский.
— Баба… Руки у нее горячие… Пальцы длинные… Волосы ерошит, губы теребит… С ума сводит.
— Это прекрасно! Вот и нежность. Завидую вам… А что за баба, как выглядит?
Наступило молчание. Мне было трудно балансировать между белым и черным.
— Не вижу… Повернуться боюсь.
— А ну-ка, не бояться! Давайте посмотрим на нее!
Белое куда-то ушло, свернулось как клочок бумаги.
— Черная баба… Афронегритянка!
— Восторг! Понимаю вас, как мужчина, это прекрасно… Молодая, стройная?
— Очень!
— Итак, вы в Норвегии, зимой, в деревянном домике, на кровати с медвежьей шкурой, рядом негритянка… Прекрасная мечта! А чем занимаетесь? Ну-ка, не стесняться!
Грустный, немолодой Андрей Петрович выдохнул:
— Интим у нас…
Запах дуба, как терпкого коньяка, медленно заполз в ноздри, я почувствовал прикосновения черной девушки. Она гладила мне лоб. Касалась пальцами губ. Губами — пальцев.
— Хорошо вам? — спросил Охтовский, как будто у нас обоих. Я еле сдержался, чтобы не ответить.
— Да-а! — протянул Андрей Петрович.
Черная девушка нависла, заслонила белое поле и деревце в окне.
— Вот мы и сформировали вашу мечту, ваше представление об идеальном. Тут и любовь, и нежность, и восторг, и красота. Вот где вы находитесь на самом деле каждую секунду существования, но… Это не делает вас счастливым!
— Нет!
— Мечта тяжела, она давит. Я помогу вам избавиться от этого груза… Итак, что мы имеем: поле, зима, деревце, Норвегия, сторожка, кровать со шкурой и голая негритянка. Приступим!
Я услышал, как Лика взяла пациента под руки и повела в Камеру Замещения. Полиэтиленовые бахилы зашуршали по полу. Вдруг шуршание прекратилось, Андрей Петрович сказал:
— Не голая.
Каблуки зацокали. Охтовский подошел.
— Как так, не голая? А ну-ка, начистоту! Сами же сказали: в постели, интим!
— Одета она… частично…
Я пока ничего не видел. Может быть, раствор плохо усвоился.
— И как же одета? Чулки? Белье кружевное? Понимаю вас, как мужчина.
Мне было, конечно, не очень приятно, что Лика вынуждена все это слушать.
— Нет, — сказал Андрей Петрович, — белья нет. Там у ней как раз все голое… Свитер вижу…
— Хм… Вот неожиданность… Ну, хорошо… Описать можете?
Я уже сам мог описать. Черное тело отстранилось, попало в свет. Белый, крупной ручной вязки свитер плотно облегал грудь, едва доставал до бедер. Прямо на груди стройно, один за другим, как заячьи следы на снегу, выстроились…
— Олени! — сказал пациент.
— Вот как, — Охтовский не придал этому большого значения, мелочи были неважны, главное было не терять время, пока длится состояние № 2, — ну хорошо, пусть с оленями.
Лика закрыла за пациентом дверь Камеры. Мы остались с ним одни, разделенные стеклянной перегородкой.
Всем сердцем я хотел сейчас сидеть неподалеку, за яблоневым садом, на горячих камнях. Держать Лику за кончики пальцев, не решаясь трогать выше, даже верхнюю часть ладони. Смотреть на дальний, растворенный в мареве микрорайон, не отличая верхушки домов от застывших облаков. Конечно, плохо так говорить: получалось, что мне интересно с Ликой только в этой приятной обстановке, что дело не в ней непосредственно, будто она только часть красоты и восторга.
Так или иначе, я прогнал мысли о личном и сосредоточился на процессе Замещения.
«Зима… Норвегия… Деревце…»
— Сейчас мы будем медленно, потихоньку избавлять вас от навязчивых образов, — протяжно сказал профессор… Падайте!
Я и Андрей Петрович провалились глубоко, в пространство без воздуха и света. Я успел, пока не наступила кромешная темнота, повторить: «Шкура… негритянка… дуб…»
Очнулся от нежного прикосновения к губам. Глаза открывать не хотелось, так было хорошо. Широкая ладонь с тонкими пальцами легла на лоб.
Открыл глаза. Свет падал на потолок сквозь стекло мягко, не оставляя креста. Снега еще не было видно, но он уже был здесь, в комнате. Я поднялся на локтях. Вдалеке, может быть, в километре, стояло деревце. Черная девушка опрокинула меня на спину и поцеловала. Мои руки вцепились в медвежью шкуру, старую, пахнущую всем домом, каждым предметом в нем. Я обнял девушку, заскользил ладонями по границе ее кожи и белого свитера. Караван оленей заслонил свет, жар ее груди согрел через тонкую шерсть.
«Готовы, Георгий?» — услышал я голос Лики.
Голос пришел вовремя и напомнил мне о работе, не дал потерять контроль над сознанием. Я должен был приступать к Замещению.
Так… Что у нас первое… Норвегия…
Где-то на другом конце Вселенной Лика крутанула глобус. Ее пальчик зашуршал по бумаге.
«Польша», — услышал я. Собрался.
Зимний гул ветра в Лодзьских лесах, реки, холмистые, вспаханные до горизонта поля пришли издалека, или я пришел к ним. Встал покорно, отдал себя на созерцание. Леса взглянули искоса, поверили. Согласились пойти. Уснувшие, не топленные с осени хутора расправили плечи, стряхнули иней с изгородей. Мне нужно было немного, только заполнить проем окна, но никогда не получалось ради одного проема принести лишь маленький кусочек пейзажа. Ради высохшего черного деревца в километре приходилось тащить леса, хутора, окраины городов.
Принес. Выдохнул. На первый взгляд, картинка почти не отличалась, и все же это была уже не Норвегия.
Поля под снегом лежали иначе, небо было ниже.
— Итак, — послышался голос профессора, — что же мы видим? Норвегии — как не бывало. А что это у нас?
— Белоруссия… Или Польша, — пробормотал Андрей Петрович.
— Польша, Польша, можете не сомневаться!.. И что? Как вы себя чувствуете?
— Хорошо… Покойно…
— Вот видите! Выкинули вашу Норвегию — и ничего не поменялось! И забудьте вы про нее, эка невидаль! Давайте дальше!
«Зима», — шепнула, как будто на ухо, Лика.
Негритянка целовала меня, скользила кожей, но я был предельно собран. Замещение только начиналось.
Зашумели листья, солнце выглянуло из-за туч. Крест от рамы лег на потолок. Повеяло июнем. Белый цвет нехотя стал таять и уступать место зеленому. Мир в окне играл со мной, как стереоскопическая открытка: повернешь в одну сторону — еще снег, в другую — трава. Я собрал все силы и удержал открытку в крайнем правом положении. Черное деревце вдали покрылось кроной. Медоносные пчелы взяли старт на сиреневый островок на краю поля.
— Лето, — ласково пропел Андрей Петрович.
— Конечно, лето! — отозвался Охтовский. — А что же еще! Тепло, хорошо!.. Раньше вы его представляли в своих мечтах?
— Нет, ни разу…
— Ну и что, плохо?
— Не плохо… Покойно…
— О чем и речь! Сколько лет носились со своей зимой, а мы ее раз — и заместили! Ничего не поменялось!!!
Негритянка окутывала меня нежностью, красотой и восторгом, но я все же умудрился повернуть голову влево. Ухо на мгновение очнулось от поцелуев, я услышал далекий родной голос: «Бревна!!!»
Я уже и сам пристально смотрел на стену. Вспомнил деревню неподалеку от нашего научного центра, чудом сохранившиеся одноэтажные домики, которые, конечно, были не совсем мазанки, но очень похожи. Стены изнутри шли волнами, белая известь играла на солнце. Я сосредоточился и перенес их сюда. Слева… Справа… Бревенчатая кладка ушла прочь. Мы были в Польше, летом, ни в какой не в сторожке, скорее, в недорогом дачном домике.
«Шкура», — услышал я шепот Лики, а может, и сам подумал. Ведь когда шепот, не всегда можно определить, мужской он или женский.
Так было сладко тонуть в этой шкуре, быть поверженным животным на теле другого поверженного животного, вдыхать запахи кожи и шерсти, но я помнил главный постулат теории Охтовского: нет ничего незаменяемого. Нас губит вера в исключительность выбранного предмета. Замени его — ничего не потеряешь. Ни красоты, ни нежности, ни восторга! Секрет в том, что менять надо не целиком, а по частям. И сейчас очередь была за шкурой.
Усилие воли — и я заменил ее на кровати (а стало быть, в голове пациента) на классические черные простыни, какие бывают в романтических мечтах всех нормальных людей.
Андрей Петрович блаженно застонал.
— Понимаю вас, как мужчина, — отозвался Охтовский, — ну и что, стало хуже?
— Нееет!!!
— И я про то же! Никакой разницы! Так тоже хорошо! А сколько лет себя мучили!
Негритянка припечатала меня к простыням, уперлась рукой в сердце. Предстояло самое сложное. Не хотелось на нее смотреть, но в данном случае (то есть когда речь шла о замещении одушевленного объекта), не смотреть было нельзя, метод Охтовского не сработал бы.
Она впилась в меня взглядом, двигаясь неторопливо, давя на сердце все сильнее. Сосредоточиться и найти где бы то ни было на Земле замену ей было сложно. Раствор подействовал, раствор был хороший, но, кроме него, еще же и я есть! Мои собственные силы! Пока я был человеком, душа которого здесь и не разъята на атомы, я не мог не то что Заместить негритянку, но даже оторвать от нее взгляд.
Но мне надо было это сделать! «У Надо нет Зачем», — вспомнил я девиз доктора Охтовского и наполнил ее глаза голубым.
«Георгий!» — услышал я легкий хрустальный голос, и это придало сил. Зрачки девушки засияли небесным цветом, волосы посветлели. Она усердно давила мне на сердце, но не раздавила его, а добилась обратного. Оно только забилось сильнее, чувства, уже не связанные ни с каким раствором, проснулись. Я зажмурился, схватил за сердце негритянку, она вскрикнула. Яркая вспышка ослепила нас, а когда я снова смог видеть, то передо мной была обычная девушка: может быть, не такая экзотическая, не такая стройная, блондинка. Может быть, даже не крашеная.
— Покойно? — спросил пациента Охтовский, — что видите?
— Покойно, — ответил тот, — Польша… Лето… Стены штукатуренные… Набор постельный шелковый черного цвета… Девушка-блондинка…
— Восторг чувствуете?
— Чувствую!
— Вот и отлично! А теперь приступим к главной фазе эксперимента. Сейчас вы увидите, что фантазии можно не только с успехом поменять, но и вовсе исключить!
Я знал: сейчас он подойдет к пульту и один за другим будет выключать тумблеры. Провода шли к датчикам на моей голове, я приготовился, что будет немного больно.
Раздался первый щелчок. Дерево в окне вспыхнуло, замелькало то воздушной кроной, то черными зимними ветвями. Исчезло. А через мгновение исчезло и поле с его тучами, солнцем, зимой и летом.
Я вскрикнул от боли, а Андрей Петрович — от удивления.
— А ну-ка, не бояться!
Щелкнул второй тумблер. Стены рассыпались на очень много атомов, я не успел сосчитать.
— Ну и как без зимы, без лета, без дома?
— Нормально, — сказал Андрей Петрович радостным голосом.
— Восторга не меньше?
— Нет! — ответил наш пациент, тем более что блондинку уже сложно было удержать, ее локоны невесомо взлетали вверх и тяжело падали вниз.
— Долой простыни! — крикнул профессор и выключил еще один тумблер.
Шелк исчез, и я повис, как космонавт, в невесомости. Только это была твердая невесомость, состоящая из мрака, на который не нужно было смотреть, чтобы понять, что он мрак. Блондинка прильнула ко мне, уперлась рукой в сердце.
— Хорошо-то как! — закричал Андрей Петрович! — Я счастлив!
— Долой, — холодно сказал Охтовский и щелкнул последним тумблером.
Девушка исчезла. Я схватился руками за голову.
— Ну как? — спросил профессор. — Хуже?
Андрей Петрович сладостно распластался в кресле. Подумал.
— Да нет, — сказал он, — нормально так… В принципе и без бабы хорошо.
— Восторг чувствуете? Любовь, нежность, красоту?
Пациент отдышался и сказал:
— Очень!
— Ну все. — Охтовский стал говорить тихо, без театральных интонаций. — Замещение произошло. Счастье в вас самом и не нуждается в дополнительных атрибутах. Это все наносное. Ваша идеальная эротическая фантазия рассыпалась, как карточный домик.
Зажегся свет, Лика открыла дверь камеры. Стала поднимать полуспящего пациента. Вдруг он вскрикнул, как от сильной боли.
— Нет!
Лика сразу же вышла, заперла дверь снова. Охтовский затопал каблуками, подошел к пульту.
— Все хорошо, — сказал он, немного погодя. — Вставайте, Андрей Петрович! Мы полностью заместили вашу фантазию.
Опять включил свет, и опять Андрей Петрович закричал:
— Нет!!! Не отбирайте!!!
— Что же такое, — забурчал профессор, — все же покойно…
Лика коснулась моей головы, я был еще глубоко в состоянии «№ 1», ее голос раздавался издалека.
— Нужна ваша помощь, Георгий… Посмотрите…
«Опять — «вы». Опять — Георгий… Пусть так… На Жору я все равно никогда не соглашусь».
Я стал смотреть. Ничего не было. Оставленный в покое Андрей Петрович снова блаженно улыбался.
— Что хоть ему там хорошо так! — Охтовский был взволнован. — Не с чего. Там мрак… Что видите, Андрей Петрович, говорите!!! Говорите, это надо!
— Зачем? — прошептал пациент. Ему было хорошо и покойно.
— Вижу, — сказал я.
Стройный ряд плоских, словно вырезанных детской рукой из картона фигурок встал передо мной.
— Свитер, — сказал я.
— О Господи, — облегченно выдохнул Охтовский.
— С оленями…
— Ну хорошо, бывает, забыли… Георгий, будьте любезны, заместите его, и будем закругляться.
После негритянки свитер был пустяшным делом. Я легко убрал его.
Снова включили свет, открыли дверь.
Андрей Петрович неистово закричал:
— Нет! Не отбирайте!
Закрыли дверь. Выключили свет. Я вернул свитер и теперь уже медленно заменил на рубаху в клетку.
— Нееет! — завопил пациент.
Я слышал, как бегают Лика и профессор, как щелкают и отдаются в моей голове тумблеры. Действие растворов заканчивалось. Еще немного, и мы с Андреем Петровичем окажемся в нормальном состоянии без номера.
— Меняйте на что угодно, — кричал Охтовский, — мы не можем возвращать его с незамещенным свитером!
Я решил оставить свитер, но хотя бы поменять оленей. Быстро попробовал ромбики, подсолнухи, молдавский орнамент. Олени, стоявшие до этого в профиль, сурово повернули ко мне свои головы.
— Нет, — кричал пациент, — все не то! Нету неги!
Действие растворов закончилось. Профессор тяжело опустился на стул. Машина Замещения дымилась, что-то в ней испортилось и перегорело. Андрей Петрович встал и вышел из комнаты совершенно счастливый.
Все было так, как мне хотелось. Мы сидели на горячих камнях. Я держал ее за самые краешки пальцев, облака вдали не двигались. Я почти не спешил на автобус. Я постарался запомнить каждое окошко в домах за бухтой, каждый волосок на ее голове. Хотя, конечно, понимал, что пройдет время, столичная жизнь возьмет свое, и волосок за волоском, окно за окном, любовь, нежность, красота и восторг уйдут. Заместятся чем-то другим. Есть ли в моей душе что-то, как, например, вчера свитер с оленями у Андрея Петровича, что-то, что останется навсегда, — я не знал.
Я встал, взял сумку.
— Прощайте.
Спокойная, серьезная, неразъятая на атомы Лика сказала:
— Прощай, Гоша.
2012
Стакан воды
— 1 —Пока не было посетителей, Лика пошла к морю. Очень хотелось снять обувь и побродить по воде босиком, но — не решилась. Кафе, где она работала, находилось за поворотом, машины порой подъезжали неожиданно, и времени на то, чтобы мыть ноги, приводить себя в порядок, конечно же не было.
Она быстро преодолела ту границу пляжа, где заканчивался надоевший запах кофе и начинался соленый, влажный, морской. Стояла на камнях, щурилась на солнце, вдыхала эту терпкую влагу и в который раз прозевала приехавших посетителей.
Когда она обернулась, мужчина «за сорок» и девушка лет двадцати пяти уже сидели на открытой площадке, прямо на пляже. Мужчина утонул в диване, девушка стала рыться в сумочке.
По правилам Лика должна была подойти к ним с фирменным блокнотиком и записать заказ. Но блокнотик лежал внутри кафе на подоконнике. Идти за ним не хотелось, а посетителей было только двое, и они не могли заказать настолько много, чтобы этого нельзя было запомнить.
Лика подошла к парочке.
— Здравствуйте, — сказала она и узнала мужчину. Он уже был здесь раньше с другой девушкой.
— Здравствуйте, Лика, — мужчина прочитал на бэйджике ее имя и погрузился в диван еще глубже, — мне, пожалуйста, что-нибудь сладкое, вкусное, у вас есть?
— Торты, пирожные.
— Торт у вас был такой вкусный… Наполеон?
— Наполеон?
— Я не помню. Ну, он такой рассыпчатый, приятный. Ты какой будешь? — спросил он у девушки.
— Мне попить что-нибудь, — сказала она.
— Кофе, чай, алкоголь, — улыбнулась Лика.
— А что у вас есть вкусного?
— Торты, пирожные.
Парочка настолько утонула в мягких диванах, что еще немного, и диваны бы их проглотили.
— Вы можете на витрине посмотреть, там все видно.
— Ой, нет, не надо, — сказал мужчина, — давайте «Трюфельный». У вас есть «Трюфельный»?
— Есть.
— А он вкусный?
— Конечно, у нас все торты вкусные.
— Давайте. И эспрессо. А тебе?
— А мне, — сказала девушка, — чай с мятой и наполеон.
Лика улыбнулась и пошла к кафе. «Ну вот, — подумала она, — ничего страшного не произошло, я все запомнила». Но не успела пройти и пары шагов, как столкнулась с темными силуэтами. Ненавистный поворот дороги вновь родил в своих недрах и выплюнул на пляж новых посетителей.