Уснуть, однако, нам пришлось не сразу, занимаясь до поздней ночи размещением и охраной пленных, установкой миномётов на прежние позиции. Я так забегался, что забыл о рожающей Валентине. И очень удивился, застав у себя в доме пять соседок, натопивших избу до банного жара.
— Что, воевода, — встретила меня повитуха Агафья, — позолоти ручку, дочь у тебя!
Мне вынесли закутанного младенца, дали подержать и утащили в женскую половину. Валентина чувствовала себя легче, чем после первых родов, смогла улыбнуться и пробормотала, — прости, что не сын.
— Да ты, что! — Не удержался я, — когда я такое говорил, даже не думай. Как можно не любить родного ребёнка, не волнуйся, поправляйся. Есть у нас любимый сын, и любимая дочь появилась. Отдыхай и выбрось глупости из головы!
Новорожденная оказалась спокойной, дала нам выспаться до самого рассвета. Но, с первыми лучами морозного солнца, меня разбудил Палыч.
— Вставай, молодой папаша, дела есть, — подождал он во дворе, пока я выйду, — Разведчики передают, китайская кавалерия бросила пушки и рысью движется к нам. Похоже, будут атаковать с хода. Я на передовую, займись снарядами и гранатами, патронов пока хватит.
В оружейных цехах кипела работа, мастера доводили до ума первые пять орудий из местной стали. Обещали к ночи выкатить их на оборонительные рубежи, лафеты к ним были уже готовы. Я занялся отправкой на передовые позиции всех запасов снарядов для пушек и миномётов, не успевая нарадоваться, что вовремя увеличили их выпуск. К обеду мы отправили артиллеристам полторы тысячи снарядов, из них три сотни фугасных, с большей дальностью выстрела, примерно на полкилометра. С этими снарядами мне пришлось отправиться к пушечным расчётам, чтобы на месте объяснить возможности новых боеприпасов. Там я воочию увидел появление передовых отрядов китайской кавалерии.
Отряд за отрядом, всадники в сверкающих латах выстраивались на опушке леса, в километре от нашей оборонительной линии. Судя по отсутствию обозов и каких-либо передвижений вдоль линии конницы, решение о предстоящих действиях уже было объявлено личному составу. Оставалось ждать их атаки, в глубине души у меня возникла идиотская мысль о начале мирных переговоров. Должны же китайские генералы понять, что воевать с нами невыгодно, сплошные убытки. Но, как я догадывался, решать это будут не военные. Тем более, после вчерашнего теракта, особых надежд на мирные предложения от китайцев можно не питать. Скорее всего, придётся добиваться мира американо-английскими методами, как они выражались, «языком линкоров», по-моему? Где-то так, примерно, за точность не ручаюсь. Подходили китайские кавалеристы очень дружно, за час их построения уже перестали умещаться на опушке леса, прилегающей к полям перед сопкой, где мы оборудовали наши позиции.
— Пять тысяч, — подошёл ко мне Иван, — скоро начнут. Ты, Андрей, отправляйся в город, не мешай. Боюсь я за наш тыл, как бы вчерашние убежавшие морячки не вернулись.
— С чего бы? — повернулся я к другу.
— Сколько пленных, вместе с ранеными мы привели?
— Девятьсот восемьдесят три человека, — мы с Вань Ма еле разместили непрошеных гостей по баракам.
— Вот и посчитай, не меньше шести тысяч бегает по нашим лесам, вполне возможно, связались с кавалерией и могут ударить нам в спину, пока мы азартно отражаем конную атаку. Иди, Андрюха, я справлюсь, прикрой нас с тыла.
В военных вопросах пальму первенства у Палыча я никогда не оспаривал, добросовестно исполняя его указания. Так и в тот день, собрал всех свободных мужчин, занялся размещением отрядов самообороны на южной окраине города. Шлюпы и катера, неплохо поработавшие вчера при атаке на моряков, снова вышли в бухту, курсируя вдоль берега. Как хорошо, что льда у берега ещё не было. Наши капитаны наверняка напугают противника своей активностью, не дадут китайцам выйти на открытое место, а в лесу не разгуляешься. Пока мы разместились у южной окраины, с востока послышались первые миномётные выстрелы. Они, видимо, и послужили сигналом для атаки моряков. Опушка тайги моментально расцвела разноцветными одеждами, толпы вражеских воинов повалили в нашу сторону.
— Жаль, пулемёта у нас нет, — успел произнести я, выбирая в оптическом прицеле первую мишень.
Минут пять, пока китайцы подбегали на рубеж прицельного ружейного огня, я стрелял один. Сперва пытался выбирать командиров, потом принялся стрелять по передовым бойцам, опустошая магазины, один за другим. Ребята помогали мне, набивая их патронами, но недолго. Моряки слишком быстро добежали на расстояние выстрела, горожане открыли огонь. На этот раз патронов не жалели и стреляли залпами. Дружные выстрелы трёх сотен «Луш» выкашивали нападавших целыми рядами. Один залп, другой, третий, передовые линии врага попытались остановиться. Но, задние ряды моряков напирали вперёд, выталкивая своих соратников под выстрелы. Вот, когда пришлось пожалеть, что у нас нет минометов, десяток выстрелов по тылам врага мог охладить горячие головы. Увы, бой разгорался, наши мужики перешли на беглый огонь. Китайцы падали, перешагивали через убитых и раненых, не останавливаясь, приближались к нашим окопам. Вот, уже различимы их лица, яростно искривлённые рты, руки с мечами и пиками, напряжённо выставленные вперёд.
— Гранатами, повзводно, огонь! — я привстал, выкрикивая команду в обе стороны по траншее, сорвал чеку со своей осколочной гранаты и метнул под ноги ближайшим врагам.
Дружные разрывы гранат, наконец, заставили наступавших китайцев остановиться, вызвали, видимо, недавние воспоминания миномётных разрывов. Наши парни продолжали кидать гранаты, забрасывая группы врагов, до ближайших из которых оставались считанные метры. Разрыв, ещё два, ещё несколько.
— Уходят! — закричали парни слева от меня.
Китайцы побежали, от нас побежали, к лесу. Наконец-то, устало подумал я, вроде, отбились. В этот момент затишья, со стороны позиций Палыча раздались громкие взрывы, подстегнувшие отступающих моряков. Похоже, Иван активировал наши мины, заложенные перед позициями. Пора его проверить и успокоить. Отдав необходимые распоряжения, я побежал на запад. По пути наткнулся на странную картину, толпа женщин и подростков, стояли вокруг двух прибывших попов и молились на две иконы, что батюшки держали в руках. Молились истово, у многих стояли слёзы на глазах, люди размашисто крестились, а попы тянули псалмы гнусавыми голосами, но, заметно, что с усердием. Многие женщина подпевали, в целом выходило недурно, надо итальянцев к ним подключить, мелькнула тогда у меня мысль. Вот же, циничная моя натура, в самое тяжёлое время тянет на чёрный юмор. А с батюшками надо познакомиться, смелые мужики и толковые, нашли, чем занять женщин, чтобы те не паниковали.
После увиденного молебна бежать стало неудобно, я продолжил путь быстрым шагом, опасаясь встретить скачущих китайских кавалеристов на улицах городка. Но, мои опасения не подтвердились, на передовых позициях всё было в порядке. За одним небольшим исключением, никто не стрелял. Все бойцы на позициях увлечённо наблюдали за зрелищем на поле боя, когда я добрался к Палычу.
— Смотри, — он показал мне на удивительное зрелище.
Огромное поле боя в несколько квадратных километров, усыпанное телами убитых людей и коней, походило на лунный кратер. С нашей стороны снежная поверхность с красно-чёрными пятнами ограничивалась склоном сопки, откуда мы смотрели, как из древнего амфитеатра. Справа и слева, Колизей под открытым небом продолжали склоны соседних сопок, поросшие тёмными хвойными лесами. На западе, за спинами китайских всадников, там, где Палыч подорвал заложенные больше месяца назад мины, взрывом наметались огромные кучи из земли. Эта насыпь чёрного цвета зрительно продолжала естественные склоны амфитеатра под открытым небом. На арене этого амфитеатра замерли тысячи выживших всадников, удерживая своих коней. Они образовали десятки стихийных групп, между которыми сновали посыльные и медленно разъезжали командиры. Очевидно, наши противники, увидев отрезанные пути отступления и уничтоженных генералов, решили подумать о своей судьбе.
— Поспорим? — лениво предложил Иван.
— Сдадутся или нет? — удивился я.
— Ну, это неспортивно. Через какое время сдадутся, вот в чём вопрос, почти по Шекспиру. Засекаем время, в течение часа — я выиграл, если позже — ты.
— Ставка?
— Ну, не знаю, а чего ты хочешь?
— Ну, не знаю, организуешь ежегодные лыжные гонки, на пять, десять и двадцать километров. А ты?
— Коли такое дело, ты оборудуешь футбольное поле и обучишь три команды.
— Договорились, сверим часы, — я засучил левый рукав, глядя на часы, пожалуй, единственное, что у нас сохранилось из прежней жизни. Никита вернул их нам, когда обосновался в столице, продавать их не понадобилось.
— Поспорим? — лениво предложил Иван.
— Сдадутся или нет? — удивился я.
— Ну, это неспортивно. Через какое время сдадутся, вот в чём вопрос, почти по Шекспиру. Засекаем время, в течение часа — я выиграл, если позже — ты.
— Ставка?
— Ну, не знаю, а чего ты хочешь?
— Ну, не знаю, организуешь ежегодные лыжные гонки, на пять, десять и двадцать километров. А ты?
— Коли такое дело, ты оборудуешь футбольное поле и обучишь три команды.
— Договорились, сверим часы, — я засучил левый рукав, глядя на часы, пожалуй, единственное, что у нас сохранилось из прежней жизни. Никита вернул их нам, когда обосновался в столице, продавать их не понадобилось.
— Располагайся, я чайку заварю, — Палыч уселся перед камином, разжигая три полешка, вполне достаточно для закипания трофейного медного чайника. Практически вся посуда в городе была трофейной, разве, что вилки сами штамповали.
Мы неспешно пили чай, поглядывая в амбразуру на поведение блокированных кавалеристов. Прошло сорок минут с начала пари, никакого решения противник не принял. Однако, перемещения командиров подходили к завершающей фазе. Повинуясь поступившей команде, всадники принялись спешиваться и выстраиваться лицом в нашу сторону, держа коней поводу. От группы командиров отделились двое, тоже спешились и шагом пошли в сторону наших заграждений. Я взглянул на часы, прошли пятьдесят девять минут с момента нашего пари.
— Признаю поражение, Иван, только пусти меня принимать капитуляцию, пока эти смельчаки в волчью яму не провалились.
— Хорошо, сейчас переводчика кликну, чур, коней и оружие с доспехами оставят. Для убитых и раненых повозки найдём. И попытайся артиллерию выпросить, сколько сможешь. Ну, что я тебе советую, воевода, лучше меня всё знаешь.
Вышагивая навстречу китайским парламентёрам, я задумался и едва не упал в волчью яму, меня подхватил под локоть Зишур Агеев, наш штатный резидент на озере Ханка.
— Спасибо, Зишур, чего китайцы попросят, как думаешь?
— Известно чего, воевода, чтобы мы сдались, и все крепости наши сожгли, — невозмутимо пробасил мой переводчик, — да ещё дань потребуют, мехами.
— Ну да? Мы же победили, как так? — искренне удивился я.
— Сам увидишь, воевода, — пожал плечами башкир.
Едва мы остановились напротив парламентёров, те начали разговор. Я не знал тогда китайского языка, но имел представление, что высокие тона голоса означают повелительное наклонение и превосходство говорящего перед собеседником. Поэтому, до перевода понял, что Зишур был прав. Как перевёл Агеев, сжечь наши крепости китайцы пока не просили. Но, выплаты дани и беспрепятственного пропуска обратно, требовали. Именно требовали, я уточнил у своего толмача. И попросил перевести, как можно ближе к тексту свой ответ.
— Я согласен выплатить дань вашему императору, но, шкурки соболя для этого слишком малы. Мы отправим в Пекин ваши шкурки, вернее, головы ваших воинов, — я жестом показал на ряды всадников, замерших в ожидании своей судьбы. — А караван с такими подарками доверим вам обоим, не зря вам доверили свою судьбу эти всадники. Думаю, их родные будут рады вас увидеть живыми, а император достойно вас обоих отблагодарит.
Ожидая перевода, я с долей злорадства наблюдал, как цвет лица парламентёров поменялся на ярко красный, затем на иссиня белый. Видимо, поняли мой ответ полностью. Что ж, продолжим.
— Мои условия таковы, вы оставляете здесь всё оружие и доспехи, пленников нам не надо, их больше, чем достаточно. Для перевозки убитых и раненых мы выделим повозки, в них запряжёте своих коней, лишние останутся здесь. Да, пушки и боеприпасы тоже оставьте нам, наших повозок для всех убитых и раненых не хватит, возьмёте артиллерийские повозки.
Судя по цветовой гамме на лицах парламентёров, повторившейся снова, уже в обратном порядке, мои предложения им не понравились. Ждать, пока они отрежут себе пути отступления дерзкими ответами, я не собирался и добавил.
— Артиллерийская обслуга нам тоже не нужна, можете их забрать с собой. Передайте советникам императора, что мы просим прислать посольство для обсуждения условий мирного договора и торговли. В знак своих мирных намерений мы разрешаем забрать половину ваших пушек, выбрать орудия можете сами. Остальные мы всё равно переплавим. Советую обсудить наши условия со своими товарищами, но недолго. Через час, вы знаете, что это? — я убедился, что оба кивнули, и продолжил, — так вот, через час мы продолжим взрывать землю под вами и обстреливать вас пушками.
Мы развернулись и отправились обратно, невольно ускоряя шаг, хотя выстрел в спину нам не грозил, у парламентёров не было огнестрельного оружия. Вернувшись к Палычу, я подробно пересказал ход недолгих переговоров, прокомментировал игру цвета на лицах оппонентов и потребовал, перевирая Стивенсона, — Чаю, Дарби МакГроу, чаю!
Пока мы кипятили на печурке чайник, пока я остужал в руках кружку с чаем, час ожидания пролетел быстро, и мы выглянули в амбразуру. Оба парламентёра стояли на месте, нервно переминаясь с ноги на ногу. Подмигнув другу, я отправился к «нашим китайским друзьям», как говорили президенты России. Когда мы с Зишуром приблизились к парламентёрам, я остановился и, молча, стал рассматривать наших оппонентов. В первую нашу встречу мне хватило цветовой гаммы, на этот раз удалось рассмотреть трёхдневную щетину и мешки под глазами. Наконец, офицеры перестали молчать и решились произнести страшные для них слова признания полной капитуляции.
— Мы принимаем ваши условия.
— Я рад, что мы поняли друг друга. Ваши солдаты могут переходить через взорванные позиции, оставив оружие и доспехи здесь, на поле. Туда уже пригнали сорок повозок, в котлах греется вода для раненых, можете провести там ночь. Часа через два, туда доставят продукты, а вас я попрошу отправить гонца к артиллеристам, чтобы те не волновались и начинали собираться в путь.
Отступали кавалеристы вдвое быстрее, чем наступали, несмотря на то, что шли пешком. Видимо, стыд подгонял, или остатки совести. Хотя, по большому счёту, их было жаль, но такова судьба любого военного. Поступая в армию, любой страны и в любую эпоху, человек продаёт не только свою силу и ум, в отличие от слесаря, например, или любого другого специалиста, но и жизнь. Кавалеристы и моряки, погибшие под Владивостоком, продали свою жизнь давно, когда поступали на службу. Мы лишь погасили вексель. Впрочем, для подобных размышлений у меня тогда не было времени. Мы все поняли, как непрочен мир и работали дни напролёт, оборудуя Владивосток надёжной защитой. И, к моему удивлению, первым делом наши рабочие отстроили церковь, храм Всех Святых. А батюшки наши действительно оказались староверами, оба! И, самое смешное, никто этим не возмущался, все наши русские переселенцы моментально принялись креститься двумя перстами, не говоря о вогулах, которые, видимо, научились креститься лишь во Владивостоке.
Зато работали оба попа за семерых, напоминая мне работника Балду из сказки Пушкина. Они организовали воскресную школу, куда приходили в три смены, так много оказалось желающих. Уже в феврале начали креститься первые китайцы, а после таяния снега они выстроили вторую церковь в городе, Николая-Чудотворца. Все крещёные китайцы получили разрешение отстроить дома в городе, но, не рядом друг с другом. Возникновения китайских кварталов мы с Палычем не допустим. Наш китайский друг Ма Вань, получив крестильное имя, Иван Махов, пришёл к нам просить разрешения на своё дело, торговлю морепродуктами. И тут же его получил, арендовал у нас же десяток трофейных судов, сотню пленных (за небольшую плату мы сдавали незанятых пленников внаём). В результате мы получили небольшие поступления в городскую казну и начали приучать переселенцев к морепродуктам.
Вообще, к весне мы много успели сделать, не просто много, а очень много. Вспоминая те годы, я не могу поверить, как нам всё удалось. С помощью многочисленных «китайских друзей», к весне мы довели выплавку чугуна и стали до тридцати тонн в месяц. Больше того, в двух печах я установил паровые двигатели с насосами, практикуя литьё с принудительной подачей воздуха. Хоть не мартен, но, всё-таки. Полиметаллические руды на северном побережье оказались очень богатыми, вольфрам и хром, марганец и никель, ванадий и титан. Получить эти добавки в чистом виде промышленным способом мы пока не могли, но, с их присадками мне удалось создать великолепные сорта стали, которым мои Прикамские опыты в подмётки не годились. Кузнецы, например, из нашей стали поточным методом научились выпускать такие ножи, топоры и сабли, что спокойно перерубали трофейные мечи и латы. Местные жители после такой демонстрации не жалели за подобный нож двух собольих шкурок. Сормов применил по моему совету нашу сталь в некоторых узлах паровых машин и получил резкий скачок мощности и долговечности двигателей.