Кто-то вспомнил, как много лет назад школьный учитель предсказал, что Хенниген вернется на то самое место, откуда улетел, только с противоположной стороны. Некоторые придерживались мнения, что под полом возится Хенниген, другие настаивали на том, что там скребутся крысы. Обе фракции схватились не на шутку. В конце концов пришлось поставить вопрос на голосование: вскрыть пол или оставить все как есть?
Голоса разделились поровну, а председатель заявил, что вообще воздерживается от голосования, поскольку не желает изображать из себя Соломона, высказавшись в пользу либо Хеннигена, либо крыс. По его глубокому убеждению, если Хенниген замыслил вызвать свару — пусть сам ищет выход, это у него получится лучше, чем у любой крысы, а если виноваты крысы — так членам муниципалитета они осточертели еще во время заседания.
Рэй Рассел Комната
Крейн проснулся от того, что мозг его, казалось, насквозь пронзил рекламный мотив “Пенящаяся зубная паста “Тингл”. Он догадался, что фирма “Тингл”, должно быть, перекупила у фирмы “Слипку” время ночных передач. Взглянув на репродуктор “Слипку”, встроенный в стену рядом с его подушкой, Крейн нахмурился. Потом бросил взгляд на потолок: на нем пока ничего не было. Должно быть, еще довольно рано, объяснил он сам себе. Когда же наконец на потолке словно нехотя замерцала реклама фирмы “Коффиц”, он опустил глаза и выбрался из постели. Он старался не глядеть на рекламу, напечатанную на простынях, наволочках, одеялах, на его халате и стельках его тапочек. Как только ноги Крейна коснулись пола — включился телевизор. Выключался он сам, автоматически, в десять вечера. Крейн мог по своему желанию свободно переключать программы, однако он не видел в этом никакого смысла.
Он зажег свет в ванной — и телепередача мгновенно переместилась туда. Он погасил свет и совершил свой первый утренний ритуал в потемках. Но для того чтобы побриться, ему требовалось электричество, и, как только он включил свет, телепередача в ванной возобновилась. Едва он начал бриться, как зеркало принялось мерцать каждые три секунды. Это не могло помешать ему бриться, однако Крейн поймал себя на том, что размышляет о разрекламированных добродетелях фирмы “Титанг”, с которой конкурировала “Коффиц”. Несколько мгновений спустя он уже читал на листках туалетной бумаги объявления дня: о безотказном слабительном, действующем исключительно мягко, а также о болеутоляющем средстве “Стоп”, имевшем привкус кукурузного виски.
Крейн одевался, когда зазвонил телефон. Пусть себе звонит. Он знал, что стоит ему взять трубку, как он услышит: “Доброе утро! Вы уже ели “Краккеруни”? В них — множество протеина и…” Или как вариант: “Зачем ждать, когда пришлют призывную повестку? Поступайте на службу сейчас же, по своему усмотрению, и воспользуйтесь следующими льготами для добровольцев…” Или: “Погода действует на ваше самочувствие? Болезни коронарных сосудов сердца убивают четырех человек из пяти! Ранние симптомы болезни следующие…”
И в то же время Крейну могли звонить по неотложному личному делу. Он поднял трубку и сказал:
— Алло.
— Привет, — ответил вкрадчивый, с хрипотцой женский голос.
— Боб?
— Да.
— Боб Крейн?
— Да. Кто говорит?
— Меня зовут Джуди. Я знаю вас, но вы меня не знаете. Появлялось ли у вас в последнее время ощущение какой-то тупости, словно вы не в своей тарелке?
Он положил трубку. Этот звонок заставил его принять решение. Он достал скомканную бумажку из ящика письменного стола На узкой полоске был записан адрес. До сих пор Крейн колебался, следовало ли ему добиваться осуществления задуманного. Но теперь он почувствовал себя уверенно. Он вышел из дома и остановил такси.
В спинке переднего сиденья тотчас вспыхнул экран, и Крейн поймал себя на том, что смотрит передачу “Сок “О-Вестен” на завтрак”. Он развернул газету, оставленную предыдущим пассажиром. Крейн не стал задерживать взгляд на напечатанной в четыре краски рекламе фирмы “Глиттеринк” с ее двусмысленными гомосексуалистскими, садистскими, мазохистскими, кровосмесительными и эротическими символами, по попытался сконцентрировать внимание на колонке новостей о начале новой правительственной программы жилищного строительства, однако его попытки игнорировать рекламу “Бриз-Деодоранта”, напечатанную желтым шрифтом по белому полю, оказались безуспешными. Тем временем такси достигло места назначения. Крейн расплатился с шофером, сунув ему банкнот, на одной стороне которого был изображен Авраам Линкольн, а на другой — нагая купающаяся женщина с куском мыла “Смути”.
Крейн вошел в каркасный дом, выглядевший довольно убого, отыскал нужную дверь и нажал на кнопку звонка. Было слышно, как в квартире задребезжал старомодный электрический звонок, а не модный колокольчик, отзванивающий мотивчики вроде “Иит-Миит”, “Джетфлай” или “Криспи-кола”.
Дверь открыла неряшливого вида женщина, которая подозрительно оглядела посетителя и спросила:
— Ну?
— Я… хм… миссис Ферман? Ваш адрес дал мне мой друг Билл Сиверс. Насколько мне известно, — понизил он голос, — вы сдаете комнаты.
— Убирайтесь вон! Хотите, чтобы у меня были неприятности? Я порядочная гражданка…
— Я заплачу, заплачу. У меня хорошая работа. Я…
— Сколько?
— Двести долларов. Это вдвое больше того, что я плачу за квартиру в новом доме.
— Входите.
Женщина закрыла за ним дверь на замок, потом на засов и цепочку.
— Сдается только комната, — сказала хозяйка. — Туалет и душ — в том конце прихожей, помимо вас ими будут пользоваться еще двое жильцов. Мусор выносите сами. Зимой обогревайтесь как знаете. Если нужна горячая вода, гоните еще полсотни. В комнатах готовить не разрешается. Никаких гостей. Плата за три месяца вперед, наличными.
— Я согласен, — торопливо сказал Крейн, потом спросил: — Телевизор выключается?
— Здесь нет телевизоров. И телефона тоже.
— И нет репродуктора фирмы “Слипку”, встроенного в стену, который всю ночь мешает спать? Зеркала не мерцают? И проекторы не укрыты в потолке и стенах?
— Ничего такого здесь нет.
Крейн заулыбался. Он отсчитал за квартплату прямо в грязную ладонь женщины.
— Когда я могу въехать?
Она пожала плечами.
— В любой момент. Вот ваш ключ. Четвертый этаж с фасада. Лифта нет.
Крейн ушел, продолжая улыбаться.
Миссис Ферман сняла трубку и набрала номер.
— Алло? — сказала она. — Докладывает Ферман. У нас новый жилец, мужчина лет тридцати.
— Прекрасно, благодарю, — ответил голос. — Начинайте лечение немедленно, доктор Ферман.
Дэнни Плакта Оживили…
Грэхем Кракен лежал на смертном одре. Сквозь туман, застилавший глаза, он обшаривал взглядом ставший вдруг необычайно высоким потолок и вслушивался в слова утешения.
— Все шансы на вашей стороне, — говорил врач. Кровать, казалось, напряглась под Кракеном. Пружины матраца стали вдруг жесткими.
— Придет день… — Голос врача доносился до него словно приглушенный металлический звон. — Придет день, когда медицинская наука настолько уйдет вперед, что вас смогут оживить. Тем временем ваше замороженное тело будет в целости сохранено. — Металлический звон становился все глуше. — Придет день, когда наука восстановит ваше тело, и вы будете жить снова.
Грэхем Кракен умер легко, и труп его был заморожен.
Кракену пригрезилось, будто находится он в Майами-Бич, и глаза его открылись. В полутьме комнаты, в которой очнулся Грэхем Кракен, он, поморгав немного, разглядел посетителя, сидевшего подле его кровати.
— Доброе утро, — сказал незнакомец.
Кракен отметил про себя, что посетитель был лысым, пожилым джентльменом с приятным лицом.
— Доброе утро, — дружески отвечал Кракен. — У вас в ушах красивые серьги.
— Благодарю вас, — сказал посетитель. — Это антенны.
— Что?
— Это антенны транзисторных приемников, встроенных в мочки моих ушей.
— Неужто?
— Стерео.
— Великолепно, — сказал Кракен. — Как вы их выключаем?
— Не выключаю совсем, — отозвался посетитель. — Говорите чуточку громче, пожалуйста.
— Виноват, — сказал Кракен. — Не знал.
— Чудесная сегодня погода.
— По правде сказать, я не успел заметить. Кстати, что-нибудь сделано в этом направлении?
— Ну, кое-чего добились на короткое время, — сказал пожилой джентльмен. — Но пришлось отказаться.
— Вероятно, много противоречивых желаний?
— Боюсь, что так.
— Жаль.
Кракен бросил взгляд на окно, завешанное тяжелой шторой. В этот самый момент стекло за шторой разлетелось вдребезги.
— Что это? — спросил Кракен. — Беспорядки?
— Боюсь, что так.
— Жаль.
Кракен бросил взгляд на окно, завешанное тяжелой шторой. В этот самый момент стекло за шторой разлетелось вдребезги.
— Что это? — спросил Кракен. — Беспорядки?
— Нет, — ответил посетитель. — Сверхзвуковой транспорт.
Запасной лист стекля автоматически вдвинулся на место разбитого.
— Догадываюсь, что у вас множество таких новинок.
— Все как бы само собой происходит.
— Между прочим, — полюбопытствовал Грэхем Кракен, — который теперь год?
— Две тысячи восемьдесят восьмой, — ответил посетитель.
— Да, — заметил Кракен, — бежит времечко.
— Год от года почти ничем не отличается, — пожаловался незнакомец.
— Как насчет денег? — поинтересовался Кракен. — Мое имущество сохранилось?
— Боюсь, что нет, — сказал посетитель. — Мне пришлось заплатить за ваше оживление.
— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарил Кракен. Он заметил, что сквозь штору пробились солнечные блики.
Кракен приподнялся на локте. От этого движения у него закружилась голова.
— Постарайтесь, пожалуйста, не двигаться, — сказал посетитель. — Вам необходимо набраться сил перед пересадкой сердца.
— Как? — Кракен откинулся на подушки. — Разве с моим сердцем что-нибудь не в порядке?
Посетитель неторопливо поднялся.
— С вашим все в порядке, — ответил он, — по мое что-то пошаливает.
Генри Слезар День экзамена
В семье Джорданов никогда не заговаривали об экзамене до того самою дня, когда их сыну Дики исполнилось двенадцать лет. Именно в день его рождения миссис Джордан впервые упомянула об экзамене в присутствии сына, и ее тревожный тон вызвал раздражение отца семейства.
— Забудь об этом! — резко сказал он жене. — Дики выдержит этот экзамен.
Они сидели за завтраком, и мальчик с любопытством поднял голову от тарелки. Дики был подростком с настороженным взглядом, прямыми светлыми волосами и быстрыми нервными движениями. Он не разобрался, чем была вызвана неожиданная размолвка, но точно знал, что сегодня день его рождения, и ему прежде всего хотелось согласия в доме. Где-то там, в небольшом чулане лежали перевязанные лентами пакеты с подарками, которые только того и ждали, чтобы их распаковали, а в крохотной кухне в подвешенной на стене печи с автоматическим управлением в этот момент готовилось что-то сладкое. Ему хотелось, чтобы день рождения был счастливым, а потому влага в глазах матери и хмурый отцовский взгляд не соответствовали настроению трепетного ожидания, с которым он приветствовал утро.
— О каком экзамене вы говорите? — спросил он.
Мать опустила глаза.
— Это просто проверка умственных способности, которую правительство устраивает детям, достигшим двенадцатилетнего возраста. Тебе такая проверка предстоит ее будущей неделе. Но из-за нее не следует беспокоиться.
— Ты хочешь сказать, что это вроде экзамена в школе?
— Что-то вроде этого, — подтвердил отец, вставая из-за стола. — Отправляйся лучше читать свои комиксы, Дики.
Мальчик медленно побрел в ту часть гостиной, которая еще с младенчества считалась “его” уголком. Он взял со стеллажа комикс, лежавший сверху, но, видимо, разноцветные залихватские картинки не увлекли его. Тогда он поплелся к окну и принялся уныло вглядываться в непроницаемую завесу тумана.
— Почему дождь идет именно сегодня? — спросил он. — Разве он не мог бы пойти завтра?
Отец, развалившийся в кресле, раздраженно зашелестел страницами правительственной газеты.
— Идет, — значит, нужно, вот и все. После дождя хорошо растет трава.
— Почему, отец?
— Потому что растет, вот и все.
Дики наморщил лоб.
— Между прочим, отчего она зеленая, трава?
— Никто не знает, — отрезал отец, но тут же пожалел о своей резкости.
После полудня они отмечали день рождения Дики. Сияющая мать вручила сыну пестрые свертки, и даже отец изобразил на лице улыбку и потрепал сына по голове. Дики поцеловал мать и с серьезным видом обменялся рукопожатием с отцом.
Потом был принесен торт с дюжиной свечей, и на этом празднество завершилось.
Час спустя Дики сидел у окна и наблюдал за тем, как лучи солнца безуспешно пытались пробиться сквозь облака.
— Отец, — спросил он, — до солнца далеко?
— Пять тысяч миль, — отвечал отец.
За завтраком Дики снова заметил влагу в глазах матери. Он не ассоциировал ее слезы с предстоящим ему экзаменом, пока отец вдруг не заговорил на эту тему.
— Послушай, Дики, — начал он, как-то уже слишком сурово нахмурившись, — тебе сегодня предстоит одно дело.
— Знаю, папа. Надеюсь…
— В общем-то беспокоиться не о чем. Каждый день эту проверку проходят тысячи детей. Правительство хочет знать, какие у тебя способности, Дики. Только и всего.
— В школе я получаю хорошие отметки, — как-то неуверенно сказал Дики.
— Здесь — другое дело. Это особая проверка. Понимаешь, тебе дадут выпить жидкость, а потом ты пойдешь в комнату, где установлена специальная машина…
— А что это за жидкость? — спросил Дики.
— Да так, ерунда. На вкус вроде мятной лепешки. Они хотят быть уверенными, что ты говоришь правду. Не то чтобы правительство сомневалось в твоей честности, но прием жидкости гарантирует такую уверенность.
На лице Дики отразились замешательство и страх. Он взглянул на мать, но та успела изобразить на своем лице нечто отдаленно напоминающее улыбку.
— Все будет хорошо, — заверила она сына.
— Конечно! — подхватил отец. — Ты славный мальчик, Дики, проверку ты пройдешь. А потом мы вернемся Домой и отпразднуем это событие. Хорошо?
— Да, — согласился Дики.
Они вступили в здание Правительственной Службы Просвещения за пятнадцать минут до назначенного часа. Ступая по мраморным плитам, пересекли огромный вестибюль с колоннами, миновали арку и вошли в автоматический лифт, который поднял их на четвертый этаж.
Там, напротив комнаты номер четыреста четыре, за полированным столом сидел молодой человек в мундире без знаков различия. В руках у него был блокнот со списком назначенных на этот час; молодой человек проверил Джорданов по списку на букву “Д” и после этого позволил им войти.
Комната номер четыреста четыре напоминала помещение суда: она была унылая, холодная и казенная, ряды металлических столов перемежались в ней рядами длинных скамей. Там уже ждали своей очереди несколько отцов с сыновьями; черноволосая женщина с тонкими губами раздавала анкеты.
Мистер Джордан заполнил анкету и вернул ее женщине. Потом сказал, обращаясь к Дики:
— Теперь уже недолго ждать. Когда тебя выкликнут по имени, ступай прямо в ту дверь, что в конце комнаты.
Он указал пальцем, где именно была та дверь.
Ожил укрытый где-то громкоговоритель — была названа первая фамилия. Дики видел, как один из мальчиков нехотя отошел от отца и медленно побрел к двери в конце комнаты.
Без пяти минут одиннадцать выкликнули фамилию Джордан.
— Удачи тебе, сынок, — молвил отец, не глядя на Дики. — Я зайду за тобой, когда проверка закончится.
Дики подошел к двери и повернул круглую ручку. В комнате, где он очутился, был полумрак, так что мальчик едва мог различить лицо чиновника в сером мундире, который ответил на его приветствие.
— Садись, — ласково сказал чиновник. Он указал на высокий стул, находившийся рядом с его столом. — Тебя зовут Ричард Джордан?
— Да, сэр.
— Твой классификационной номер 600–115. Выпей вот это, Ричард.
Он взял со стола пластмассовый стакан: и подал его мальчику. Жидкость в стакане была похожа на обезжиренное молоко и по вкусу лишь отдаленно напоминала обещанную мятную лепешку. Дики выпил содержимое до дна и вернул чиновнику пустой стакан.
Мальчиком овладела неодолимая сонливость; тем временем чиновник сосредоточенно писал что-то на листе бумаги. Затем он взглянул на часы и поднялся; лицо его оказалось на одном уровне с лицом Дики. Чиновник извлек из нагрудного кармана какой-то предмет, походивший на авторучку и посветил в глаза мальчику.
— Прекрасно, — сказал он. — Идем-ка со мной, Ричард.
Он отвел Дики в угол комнаты, где напротив вычислительной машины стояло одно-единственное деревянное кресло с подлокотниками. На левом подлокотнике был укреплен микрофон, и, когда мальчик опустился в кресло, микрофон оказался как раз на уровне его рта.
— Теперь расслабься, Ричард. Тебе будут заданы разные вопросы, и ты хорошенько их обдумай. Потом отвечай в микрофон. Обо всем остальном позаботится машина.
— Хорошо, сэр.
— Теперь я оставлю тебя одного. Когда почувствуешь, что можешь начать, скажи в микрофон одно слово — готов.