– Я дам тебе двадцать дукатов, а ты скажешь, что громадина упал на него, когда сам помер, и задавил насмерть. Или чума? С чумой ничего не сравнится, если надо объяснить необъяснимую кончину.
– Я капитана приведу, – сказал стражник. Он пропал за воротами и чуть погодя вернулся с елейным и до крайности отполированным молодым офицером. У него обещали вырасти усики, на лице содержался пушистый намек на бородку, а весь он выглядел изящно-изможденно, как мальчик, ни дня в своей жизни не поработавший. Такой и никогда работать не станет. Слишком молод, чтоб заслужить командирскую должность, – без сомнений, ее он унаследовал или же купил. И вот это вот Генуя выставляет на поле брани? Неудивительно, что Отелло размолотил их, как спелое зерно.
– Мне сказали, вы желаете выкупить пленника Марко Поло?
– Так и есть, – кивнул я.
– Пройдемте в командирские квартиры – обсудим условия его освобождения. Monsieur Поло – заключенный значительный.
– Месье? Это вы со мной по-блядь-французски, что ли?
– Oui, – ответил капитан Пухощек. И щелкнул при этом каблуками.
– О, trés претенциозно, синьор. Предполагаю, вы меня теперь проводите к надлежащему офицеру, дабы мне не пришлось торговаться из-за условий с мелким мудозвоном, у которого мох на подбородке, а должность вертухая ему купил папочка, чтоб он не еб челядь в жопу.
Как выяснилось, мне пришлось иметь дело с вышеупомянутым мудозвоном, который, надо полагать, счел своим долгом вытрясти из меня все золото до последнего грана перед тем, как выпускать Марко Поло на мое попечение. Оскорблять его вышло мне на руку. Он думал, что выиграл торг, конечно, но поскольку золото было не мое, я его обставил. Ха!
Путешественник этот собрал свои пожитки, и мы отвели Харчка обратно к лодке дожидаться возвращения Джессики. Я согласился грести, потому что Харчок желал сидеть на носу и высматривать Вив, а Марко Поло устроился на корме – несколько задравшейся в воздух плотностью моего подмастерья, сосредоточившейся впереди.
– Для человека, два месяца просидевшего в тюрьме, вы смотритесь вполне пристойно, – сказал я. Это был подтянутый востролицый венецианец лет сорока, борода у него уже седела, а в лице – гораздо больше черт и цвета, чем у его собратьев по купечеству. Уж этот-то явно не только ел жирное и торговался на Риальто.
– Все было не так уж неприятно, если б не дети. Они играли в порту и весь день звали меня по имени. Генуэзцам известно, что у моей семьи есть средства. Держали меня в камере, где раньше томился в заключении герцог. Я просто наружу выйти не мог. Вот и решил, что пока сижу – напишу-ка воспоминания.
– Марко! – крикнул Харчок голосом маленького мальчика. – Поло! – последовал отзыв голосом другого ребенка, как будто вообще с другого места[194].
– Да, вроде того. – Путешественник поморщился. – Я обнаружил невероятный дар вашего друга еще до того, как наше судно захватили, а поскольку наши тюремщики не пожелали снабдить меня пергаментом и чернилами, чтобы я записал свою историю, я сказал генуэзцам, что это мой камердинер. Его подселили ко мне в камеру, и я начал ему все рассказывать.
– Поэтому его и не приковали к веслу на военной галере?
– Поскольку из Венеции ничего не ответили насчет выкупа для него, охрана говорила, что да, такова его судьба, – ответил Поло.
– Благодарю вас за это, – сказал я. Я и впрямь очень переживал за огромного придурка, а доброта в наши темные века так редка.
– Это возмещено стократ тем, что вы меня выкупили. Мне в странствиях моих выпало повидать чудес, и я чувствовал, что обязан попытаться сохранить их для потомков.
– Да, Харчок, блядь, чудо каких мало, нет? Вы знали, что он способен пердеть припев к «Зеленым рукавам»?
– Могу засандалить, Карман, хочешь? – произнес Харчок у меня за спиной.
– Нет! Это совсем не обязательно, парнишка. – Три раза из четырех Харчку удавалось выдуть мелодию, но на четвертый он гармонично весь уделывался в той же тональности. – Я бы хотел узнать об одном чуде, которое вам встречалось в странствиях. Харчок упоминал, что вы привезли с собой змея. Дракона?
Глаза Поло расширились.
– Вот уж не думал, я полагаю, как это прозвучит, когда мою историю услышат. Не стану вас винить, если вы решите, что я полоумный. Они существа редкие, даже в Катае. Но мне хотелось показать его Венеции – и люди бы увидели, что чудеса Востока подлинны. Не имеет значения. Существо выскользнуло из моей котомки в канал, когда я сходил с судна на пристань у Арсенала. Даже переход через пустыню выдержало. Совсем крохотное, с мой локоть длиной. Уверен, оно погибло в зловонной воде каналов. В Катае они живут в великих реках. Я пытался подманить его обратно к пристани бальзамом, который их притягивает, а делается из их же яда, но все тщетно. Существо пропало.
– Быть может, нет, – ответил я.
– Карман дрючил дракона, – как бы между прочим сообщил Харчок.
– Я ее не дрючил. Мною прежестоко пользовались, когда я был весь скован в подземелье.
Марко Поло приподнял бровь.
– Синьор?
– Меня тоже захватили в плен, правда, не в таких удобных обстоятельствах, как вас. – И так, вторично за тот день, я изложил свою историю: как меня опоили, приковали в темнице, как во тьме ко мне приходила тварь и вершила надо мной свои темные деянья, какие затем воспоследовали убийства и расчлененья. Про то, что способен отправлять змею свои мысли, я упоминать не стал – равно как и о том, что, похоже, умею получать ответные посланья прямо на изнанку собственных век. Да и про планы мести умолчал.
Когда я закончил свой рассказ, Марко Поло не произнес ни слова, а залез в одну из двух котомок, которые ему оставили генуэзские тюремщики, и вытащил маленькую шкатулку, покрытую красным лаком. Сдвинул крышку и поднес ее к моему носу. В ней было какое-то темное смолистое вещество.
– Понюхайте. Таково на вкус было ваше амонтильядо?
– Так точно, – ответил я. – Я хорошо это помню. И когда Вив вонзала в меня свои когти, этот же вкус возникал у меня в гортани – и не исчезал потом много часов.
Поло закрыл шкатулку и убрал в котомку.
– Это и есть вещество, к которому тянутся драконы. На того, кто его поест, вещество нагоняет сон – это утолитель боли посильней макового молочка.
– Мне действие его знакомо, – сказал я. – Это мне известно очень даже хорошо.
Поло перевел взгляд на дно нашей лодки.
– Другую такую шкатулку я продал одному купцу в Риальто.
– Антонио Донноле?
– Он сказал мне, что отец его умирает от опухоли и ему очень больно.
– Его отец скончался много лет назад.
– Простите меня, – сказал Поло. – Я не знал.
– Не стоит беспокойства, – ответил я. – Вы и не могли знать. Как и того, что теперь ваше существо сильно подросло. Рассчитываю, вскоре мы ее увидим.
Поло содрогнулся.
– А вы себя не спрашивали, почему она вас не убила? – И не успел я ответить, взор его скользнул куда-то мне за спину. Я услышал с бака ритмичные шлепки, посмотрел через плечо – Харчок стоял в шлюпке во весь рост, спиною к нам, подергивался и басовито-одышливо хихикал.
– Харчок! Что ты делаешь?
– Спускаю помаленьку.
– Пока тебя, блядь, спасают?
– Ну немножечко, – ответил этот дебил.
– Так происходило постоянно, пока мы пребывали в заключении, – сказал Марко Поло.
– Ты дрочил целых три месяца?
– Так читать же нечего было.
– Ты не умеешь читать.
– Ну… – вздохнул Харчок.
Я повернулся к Поло.
– А почему вы не велели ему прекратить?
– В странствиях своих я научился уважать культуру других людей.
– Какую еще культуру?
– Ну он же англичанин, правда?
– Безостановочная дрочка не есть часть английской культуры.
– Помогает, если рассказать ему историю, – сказал Поло. – Так он отвлекается.
– Помогает, если настучать ему по здоровенной пустой тыкве палкой с дурацкой башкой на конце, – сказал я. – Харчок, прекрати и сядь. А то свалишься в воду, и тебя сожрет Вив.
Встревоженно содрогнувшись, Харчок сел.
– Подобающие угрозы тоже действуют, – сказал я Поло.
– Вы также англичанин, нет? – спросил путешественник.
– Полнокровный, высокородный ублюдок всея Блятьки, к вашим услугам.
– А то трудно определить – у всех тут выговор одинаковый. Могу немного погрести, если вам требуется передохнуть. – И Поло вновь вздел вопросительную бровь. – Какое-то время наедине с собой…
– Это не входит в английскую культуру!
– Ну разумеется.
– Ох, ладно, это часть национального здравоохранения. «Вот вам пиявка и две дрочки в день. И ятая королева благодарит вас за верность трону».
– Мои извинения, – произнес венецианец. – Прежде я был знаком лишь с вашим подручным, а он…
– Смотрите, вон Джессика на молу, – сказал я. – Харчок, спрячь это подальше и садись на весла.
– Смотрите, вон Джессика на молу, – сказал я. – Харчок, спрячь это подальше и садись на весла.
* * *ХОР:
И вот мавр, с рассудком, обуянным бурей подозрений, посеянных в него Яго, ворвался в опочивальню супруги своей, дабы лицом к лицу столкнуться со своим врагом – страхом. Страхом уступить любовь свою другому. Ведь только Дездемона, единственная, кто способна была облечь его воинское чело слабым мягким покоем любви, могла доставить ему утешенье.
– Госпожа! Дездемона! – крикнул мавр, с грохотом распахивая дверь. – На пару слов позвольте!
ХОР:
И тут узрел он смутную фигуру, раскинувшуюся на ложе, – и завопил, и взвизгнул крайне по-мужски, а вовсе и не так, как то бы сделала левретка, попавшая под чью-нибудь стопу. И в тот же миг наш бравый генерал отпрыгнул в дверь, и меч его лязгнул, собою зацепившись за косяк, а сам он стал примерным образцом того, кто сейчас же пустится в бегство.
– Ты кто?
– О, наглый генерал, я лишь беспомощная монахиня, вся во власти ваших грубых варварских ухваток.
– Дездемона?
Она откинула лиловую вуаль.
– Ну а кто это еще может быть, глупыш?
– Что это на тебе надето?
– Костюм монахини Кармана. Он мне сказал, что ты его сочтешь пикантным. – Она поднесла руку ко лбу и откинулась на подушки в притворном беспокойстве. – О нет, ах грубый пират, прошу тебя – не надругайся надо мною, не получи своих кошмарных и отвратительных наслаждений от моего аппетитного тела. – И она в страхе прищурилась, и замотала головой в отрицанье, а меж тем подглядывала из-под ладошки, как действует ее монахиня.
– Я не считаю его пикантным. Дурак этот ничего не понимает в моих желаньях.
– А без панталончиков?.. – Она чуть поддернула подол хламиды. – Беспомощная монашка, без панталончиков?..
– Лилово-зеленых монашек не бывает. Дурак это сочинил.
– А без панталончиков – бывают.
– Нет. – Полный упорства Отелло скрестил на груди руки.
– Совершенно голая монашка?.. – И парой умелых движений ею она и стала – ну, если не считать плата и вуали.
– Нет.
– Отлично, тогда о чем ты хотел пару слов? – Она села, скрестив ноги, на ложе, локоть уперт в колено, подбородок упирается в ладонь. – Ну?
– Не помню, – сказал мавр.
– Тогда закрой дверь и приходи ко мне в кровать, любимый, а то у тебя халат спереди топорщится, челядь будет скандализована. А Эмилия приревнует.
– Ревность! – сказал мавр. – Вот о чем! Зеленоглазое чудище!
– О нет, безумственный ты псих, я лишь кроткая монашенка, – отвечала ему Дездемона, непритворно трепеща в своей обнаженнейшей тревоге, ибо очевидно, что именно в ту сторону Отелло хотелось продолжать клятую игру.
Обведенный вокруг пальца, Отелло пожал плечами, закрыл дверь, накинул на нее щеколду и подошел к ложу.
– Как там?.. Зеленоглазое чудовище, которое издевается над своей жертвой?..[195] – пробормотал Отелло.
– А чего б нет? – сказала на это Дездемона, в свой черед пожав плечами. – И так можем.
Явление девятнадцатое Примите наш привет на почве Корсики[196]
Джессика стояла у поручней на полуюте в своей белой блузе и матросских парусиновых штанах, заправленных в высокие сапоги. На голове ее был повязан красный шелковый шарф, который она купила в Генуе, а темные кудри рассыпались по плечам. Должен признать, из нее получился самый симпатичный и годный пират, что мне когда-либо доводилось видеть, хотя настроение у нее было мрачное. Через два дня мы уже пристанем к Корсике, а она не заговорила со мной ни разу после того, как мы забрали ее в Генуе и она узнала, что я истратил все золото ее отца.
Подошел к ней я осторожно, но не так тихо, чтоб испугать. Сказать правду, не очень мне нравилось, что она стоит так близко к борту: хоть я и не видел дракониху после того, как она показалась нам с Харчком, но чувствовал – она тут, рядом, следует за нами. Харчку я поручил присматривать за Джессикой, и он таскался за ней по всему судну, как гигантский слюнявый щенок. И теперь сидел спиной к леерам, наблюдая за нею, взгляд пустой, как безоблачное небо над головой.
– То было мое единственное средство, Джесс. Поло спас Харчка, не дал умереть, вне всяких сомнений. А его семья отплатит тебе за выкуп, когда мы вернемся в Венецию. Это же всего-навсего заем.
– А он отплатит мне за материно кольцо, которое мне пришлось отдать за твою ебаную мартышку? Отцово обручальное кольцо с бирюзой.
– Если уж совсем честно, и ты не безупречна. Ты же сначала украла сокровище.
– А что я скажу Лоренцо, когда он прибудет на Корсику? Может, он уже меня там ждет. То были деньги на нашу с ним совместную жизнь.
– Его Вив слопала, – сказал Харчок.
– Что? – переспросила Джессика.
– Ничего, – ответил я.
– Вив слопала Лоренцо, – повторил Харчок. И не успел я заткнуть ему рот, в точности моим голосом самородок изложил всю историю о том, как Вив забрала Лоренцо и Саларино, слово в слово, ровно то, что я рассказал Марко Поло.
Джессика повернулась ко мне со слезами на глазах.
– Что все это значит?
– Ну, обалдуй все перепутал. Пока я рассказывал, он дрочил все время.
Она взяла меня за плечи и потрясла.
– Что это? Где Лоренцо?
По щекам ее струились слезы, и сердце мое вновь надорвалось, ибо в глазах ее была та надежда, коей я так страшился, и она эту надежду накидывала мне на шею, как свинцовое ярмо одноглазого лебедя совести. Виновата ль девушка, озаренная ярким светом романтической любви, что влюбилась она в подонка? Менее ли чиста от этого ее любовь? Не так прочувствованна? Не так болезненна, когда ее теряешь? Не было толку в том, чтоб выставлять Лоренцо негодяем, чему я сам был свидетель.
– Эту часть Харчок перепутал, солнышко. Лоренцо больше нет, но убил его его же приспешник Саларино, когда он пытался спасти от убийства меня.
– Лоренцо умер?
Я кивнул и открыл ей свои объятья.
– Почему ты мне раньше не сказал?
– Из-за вот этого, – ответил я, смахивая слезинку у нее со щеки. Я рассказал ей свою историю снова, уже в третий раз за последние четыре дня; только в нынешней версии Лоренцо был героем, и его любовь к прекрасной Джессике благородно и отважно подхлестывала его заступить дорогу вооруженному наймиту-убийце, дабы спасти безымянного вестника просто потому, что он нес слова от его любимой. И после того, как пал он, сраженный, змей восстал из вод канала и обрушился на Саларино, чиня возмездие. В существовании змея Джессика не усомнилась – и моем рассудке тоже: в конце концов, она сама залечивала раны, оставленные тварью на моем теле. Так что все совпадало, как куски головоломки. Она поверила.
Я сидел на корме судна, обнимая ее, пока она плакала. Пока солнце хорошенько не вскипятило собой закатные воды.
* * *Вскоре после, на Корсике, Яго отыскал свою жену в портомойне Цитадели – Эмилия раскладывала белье Дездемоны на столе у огромного главного котла, в котором парился гигантский дуболом, а не обычный груз рубах и штанов.
– Мне казалось, у меня с вами все, – сказала Эмилия. – Или у вас со мной. Условились.
– Мне нужно, чтобы Дездемона встретилась с Микеле Кассио у него на квартире.
– Вот уж, блядь, дудки. Но я могу встретиться с Микеле Кассио у себя на квартире – когда вам будет угодно.
– Женщина! Вы здесь моим соизволеньем и по моему приказу. Я могу вас удалить – из мира живых, если пожелаю, – и никто вас не хватится, никчемная марамойка.
– Мудила какой-то, не? – подал голос гигант из котла.
– Это еще кто? – спросил Яго. В Венеции он никогда не встречался с Харчком и не знал, что он подмастерье шута.
– На конюшне работает. Главный конюший сказал, что от него смердит навозом, и отправил сюда, чтобы хорошенько помылся. Встань, дитятко.
Великан выпростался из котла на постаменте, и потоки мыльной воды хлынули с него, а громадный возбужденный пыжик закачался влево-право прямо перед глазами Яго, как незакрепленный гик парусного шлюпа.
Яго попятился от опасного рангоута к жене.
– Это вы его в такое состояние привели?
Эмилия кокетливо захлопала ресницами.
– Быть может.
– У Эмилии потрясные дойки, как пить дать, – сообщил Харчок.
Яго поднял было руку, чтобы заехать супруге по физиономии, но вдруг сам оказался поднят в воздух – за ту же руку. Он задергался, стараясь выхватить меч, а Харчок развернул его лицом к себе так, что они посмотрели друг другу в глаза.
– Мне каэцца, вам счас лучше съебацца, судырь. – И он выронил Яго, который приземлился кучкой на скользкий камень, на котором перевернуться и достать из ножен меч можно было только с немалым трудом.
Тою же лапой, которой подымал Яго, великан схватил весло от шлюпки, которым прачки мешали в котле стирку.
– Хочешь солдатика выеть, кукленыш? – осведомилась Эмилия.