Они оказались хорошими загонщиками. Впереди была засада, на которую меня гнали, как глупого олененка. Ну ничего, у олененка тоже есть рожки. В груди поднималась волна злости и ярости.
«Впусти меня», — шепнула мне тьма, и я поняла, что, если впущу ее, моим преследователям не поздоровится. Я не знала, что будет со мной в этом случае, но это казалось уже не столь важным. Загнанному зверю не остается ничего другого, как только показать свои зубы. Остро отточенные зубы, как в моем случае.
Я улыбнулась, вернее, оскалилась совершенно по‑волчьи. Смотри, луна, любуйся со своих высот. Тут будет, чем полюбоваться!
Сознание еще держалось во мне, но я уже чувствовала, как его заволакивает черной дымкой. Они еще пожалеют! Сейчас…
Один из наступавших на меня преследователей вдруг схватился за грудь, в которой, словно копье, торчал металлический штырь ограды.
— Быстро! За мной! — услышала я знакомый голос.
Тьма, разочарованно заурчав, отступила, будто испугавшись протянутой руки Ловчего.
Выстрел. Еще выстрел. Но мы уже неслись прочь по узкой петляющей улице.
— Уходим, здесь уже чисто, — бросил через плечо Ловчий.
Наверное, это особая способность — всегда появляться вовремя. Ни раньше ни позже. Как раз в ту секунду, когда это действительно необходимо.
— Ты всегда будешь меня спасать? — спросила я, когда мы, наконец, оторвались от погони.
Ловчий промолчал, напряженно прислушиваясь и принюхиваясь.
— Откуда ты вообще взялся? — не отставала я.
— Встретился с остальными, — неохотно пояснил он. — Виола сказала, что почувствовала засаду, и они обошли стороной место, где находилось наше прошлое убежище.
Виола, значит?… Все чудесатее и чудесатее. И откуда, интересно, у нее такие чудесные способности и столь тонкий нюх? Готова спорить: это «ж‑ж‑ж» неспроста. Что, если она по своей доброй милой привычке навела на меня вампиров из Питерского Дома?… Сделать это, наверное, не так трудно. Достаточно позвонить, скажем, в милицию и анонимно сообщить о том, что она, мирная гражданка, в курсе, где скрываются преступники, уже вторую ночь творящие бесчинства на питерских улицах. Судя по Москве, у вампирских Домов были свои люди в милиции. А что, блестящая комбинация и, надо сказать, почти что удавшаяся.
— Все тихо. Возвращаемся, — Ловчий, наконец, посмотрел на меня и тут же нахмурился. — Их натравил кто‑то из наших? Ты знаешь кто? Догадываешься?
Он схватил меня за плечи, а я улыбнулась. Так солнечно, как только могла.
— Нет, конечно. С чего ты взял? Никто из диких не предал бы своих. Это совершенно не их методы. Нас просто выследили — и все. Возможно, случайно, а может, Питерский Дом сильнее, чем мы думали. В конце концов, прошлой ночью мы неплохо порезвились на их территории…
Я постаралась вложить в голос всю возможную уверенность, и Ловчий, пристально глядевший на меня, похоже, поверил.
Отдавать ему Виолу я не собиралась. Мне доставит удовольствие расправиться с ней самой. Только она и я. Ну и немного тьмы, раз мы с ней теперь так подружились.
Глава 6
Размеренно стучали колеса, нагоняя привычную дорожную скуку. Мы возвращались в Москву. На этот раз — все в одном вагоне. Вылазка удалась. Среди нас нет потерь, а Питерский Дом просто наверняка стоит сейчас на ушах, чему, готова спорить, значительно поспособствовала наша с Ловчим индивидуальная вылазка. Уничтожить одного из влиятельных членов Дома, причем прямо в его логове, — это довольно неплохо. «Подергать смерть за усы», — так, кажется, говорил один литературный персонаж.
— Подходит ко мне парень со здоровенной такой палкой… — делился впечатлениями один из диких, рыжий, лохматый детина.
— Двоечник! Это не палка, а бейсбольная бита, — поправил его другой вампир, по виду — бывший спортсмен. — У нас в бейсбол никто не играет, а биту купить — без проблем. Я сам такую раньше в багажнике возил. На всякий случай. А теперь она мне вроде как и без надобности… — он задумчиво почесал бритую голову, покрытую коротким ежиком волос.
— Да как бы она там ни называлась! Хоть лопатой! — обиделся рыжий. — Дело не в том! Подходит он ко мне, значит, с этой… битой и говорит: «Что у тебя, парень, проблемы?» А я ему: «Нет, парень, проблемы — у тебя».
— Ага, — согласился спортсмен. — Против нас с бейсбольной битой не попрешь. Как факт. Мне вот хоть кирпичом по башке бей — никакого прока!
Эти разговоры я слышала, наверное, уже раз двести. И все равно удивлялась: как мало нужно моим случайным сотоварищам. Они не думают о прошлом, не беспокоятся о будущем, их не волнуют политические заморочки, не терзает жажда власти, не колышет финансовое положение. Они рады, когда удается, как выражаются в американских фильмах, «надрать кому‑нибудь задницу». А ведь им хорошо и просто, они по‑своему счастливы.
И опять нас было только трое — тех, кто выпадал из дружной компании, кто не травил байки о прошедшей охоте и не хвастал крепостью собственных мышц. Состав этой троицы оставался неизменен: Ловчий, Виола и я. Наши мысли выходили за рамки привычного круга: «охота — голод — добыча», каждого из нас терзали свои страсти, у нас были собственные цели и устремления, в отличие от остальных, которым хватало целей и устремлений их Королевы. Забавная троица, ничего не скажешь!
Ловчий, не слушая разговоров, писал что‑то в потрепанном кожаном блокноте (Неужели стихи? Как бы незаметно подсмотреть…), а Виола, забившись в угол, порой бросала на меня быстрые злые взгляды, видимо, надеясь, что один из них все же превратится в ядовитую змею и ужалит меня.
Обстановка казалась как раз подходящей для моих целей. Я встала и, мимоходом отметив, что Ловчий по‑прежнему пишет, а компания вампиров увлеченно обсуждает прошлые подвиги, неторопливым прогулочным шагом двинулась к Виоле.
Она поднялась мне навстречу. Я видела, что она боится меня каким‑то суеверным страхом. Страх проступал сквозь ее ненависть резкими движениями, мелькал, запрятанный глубоко‑глубоко в глазах.
И в ответ на этот страх, который я даже не столько видела, сколько чувствовала десятым чувством, в груди поднималась тяжелая мутная волна.
— Привет, — проговорила я одними губами. — Как славно, что ты заботишься о моем здоровье и устроила для меня этот факультативный урок физкультуры…
— О чем это ты? Не понимаю, — холодно ответила бывшая дочь владельца банка Карпушкина.
Все‑таки жаль, что ее театральная карьера осталась в области невозможного, — из Виолы вышла бы неплохая актриса.
Я люблю, когда умеют держать себя, но ненавижу, когда мне пытаются лгать.
— Пожалуйста, не скромничай, — улыбнулась я. — Думаю, прошлая тренировка в пещерах тоже целиком твоя заслуга. Спасибо, прекрасно размялась и теперь хочу отблагодарить тебя. Отплатить, так сказать, взаимностью. Добро пожаловать в волшебный мир сновидений!
С этими словами я схватила ее за руку и закрыла глаза, рывком утягивая бывшую одноклассницу вслед за собой, во тьму.
Темнота вокруг была вязкой и живой. Я чувствовала ее дыхание, а еще знала, что теперь она не причинит мне вреда. Мы теперь с ней заодно, мы с ней одной крови.
Я взглянула на Виолу. Она выглядела несколько иначе, чем в обычном мире, — испуганная потерявшаяся девочка. Вот вам и гордая школьная красавица! Готова спорить: у Виолы есть свои страхи, и я могу спустить их на нее, как охотничьих собак с цепи. Эге‑гей, мои красноухие собачки, спешите на запах свежей крови, посмотрите, какую я приготовила для вас жертву!
— Где я? Кто здесь?
В голосе Виолы страх. Он пьянит меня сильнее вина, больше, чем кровь.
«Уничтожим ее! Мы с тобой заодно!» — шепчет мне тьма. Я знаю это. Теперь мы с ней хорошо понимаем друг друга.
— Рада приветствовать тебя в своем мире, — говорю я Виоле, с удовлетворением отмечая, как вздрогнула она от звука моего голоса. — Не хочешь ли развлечься?
Я выпустила ее руку и отступила на шаг, позволяя подруге‑тьме вцепиться в Виолу зубами.
— Не уходи! Пожалуйста, не оставляй меня!
Виола тонула во тьме, как в трясине. Вот же они — ее страхи! Она боялась темноты и боялась остаться одна, вот отсюда все прихлебалы‑подружки и суперзвездное положение в классе. Все это, чтобы не показать, что она по‑прежнему маленькая испуганная девочка.
— Разве тебе не нравится?! — рассмеялась я.
Мой смех прокатился по округе гулким эхом и торжествующе замер где‑то вдали. Странно, я думала, тьма приглушает звуки.
Вокруг Виолы поднимались черные тени. Огромные, выше нее, они обступали ее со всех сторон, закрывая ее от моего взгляда, но я все равно стояла и смотрела. Кто там сказал, что нет напитка слаще, чем месть?…
— Полина!
Я вылетела из мира снов, как пробка из бутылки с шампанским, и снова оказалась в вагоне.
Вампиры прекратили хвастливые рассказы о собственных подвигах и теперь смотрели на меня, а прямо передо мной стоял Ловчий. Он тряс меня за плечи, и я заметила, что его желтые волчьи глаза побелели от ярости.
— Что ты сделала, гадкая девчонка?!
Ого! Гадкой девчонкой меня еще никто не называл.
— Ничего. А что случилось? — я, как прежде Виола, усиленно изображала непонимание, но то ли недоиграла, то ли переиграла: Ловчий буквально кипел от бешенства.
— Ты сейчас же отправишься обратно и вытащишь ее оттуда, куда затащила, — он кивнул в сторону обмякшего тела Виолы.
Я видела, как вздулись мышцы на его руках, а во рту показались клыки, и почти не сомневалась, что он доберется до моего горла прежде, чем я успею что‑либо предпринять. Оставалась только одна последняя попытка.
— А тебе‑то что? Ты ведь охраняешь меня! Зачем она тебе? — спросила я, избегая взгляда страшных глаз.
Он схватил меня за куртку и приподнял над уровнем пола.
— Это мое создание, и я не позволю кому‑либо распоряжаться им. Поняла, исключительная девочка?!
Увы, эту схватку я, кажется, проиграла. Какой позор! Я съежилась под обращенными на меня взглядами.
— Хорошо, если она так важна для тебя… — проговорила я делано беспечным голосом. — Поставь меня, пожалуйста, на ноги!
Ловчий, не говоря больше ни слова, опустил меня на пол. Как же он не вовремя!
А поезд все шел и шел…
Ловчий, ход № 6
Поезд все шел и шел… Перестукивались колеса. Товарняк мчался по направлению к Москве.
Отвернувшись от Полины, Ловчий прислонился спиной к стене вагона.
А ведь это уже было с ним когда‑то…
Перед ним расстилался странный пейзаж. Пустыня, изрытая ямами и воронками, с редкими размочаленными артиллерией деревьями. Где‑то далеко, правее слышались редкие взрывы и свист немецких снарядов.
Он усмехнулся. За три с лишним года войны обе стороны успели неплохо изучить друг друга и смертельно устать от всего этого. Оторвавшись от окуляров стереотрубы, он по шаткой деревянной лестнице спустился в теплую вонь блиндажа, который занимала его команда разведчиков.
Тускло коптила керосинка, сделанная из снарядной гильзы. Разведчики были при «деле»: несколько солдат резались в карты, унтер Голованов пытался заставить собачку Кайзера ходить по команде на задних лапах, кто‑то чистил трофейный пистолет.
Тем не менее при его появлении все встали. Он усмехнулся про себя: несмотря на развал и хаос в армии, его люди по‑прежнему соблюдали дисциплину. И это была только его заслуга.
— Ну, что там немец, вашбродь? — спросил Голованов таким тоном, каким в салонах обычно говорят о погоде.
— Опасается, подозревает чего‑то, сегодня вечером идем на ту сторону. Нужен «язык» перед наступлением. — Молодой офицер кивнул: — Вольно, ребята.
Только он успел снять шинель и опуститься на табурет, чтобы немного передохнуть, как послышался осторожный стук.
— Господин штабс‑капитан, к господину полковнику. Вызывают, — отрапортовал вошедший вестовой.
— Хорошо. Буду.
Он устало кивнул и вновь надел сырую, пропахшую порохом, измазанную окопной грязью шинель. Настоящее одеяние боевого офицера. Есть чем гордиться. Наверное…
Штаб располагался в одной из чистеньких комнат дома, хозяева которого бежали от превратностей войны. Совещание уже началось.
— Таким образом, господин штабс‑капитан, ваши разведчики пойдут с 9‑й ротой в качестве усиления. — Полковник постучал карандашом по карте. — Нам необходимо всеми силами обеспечить это наступление.
— Ваше Высокоблагородие, — он встал и вытянулся во фрунт, — единственный способ обеспечить наступление полка — это поставить у нас в тылу пулеметы или артиллерию. И стрелять в тех, кто не захочет наступать. За свою команду я уверен, но вот остальной полк…
— Да как вы смеете! — закричал полковник, страшно выкатив глаза. — Господин штабс‑капитан, извольте выполнять приказание!
У входа послышался шум. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились с десяток солдат.
«Члены так называемого „солдатского комитета“», — подумал он.
— Не пойдем! — закричал один из них, не потрудившись поздороваться.
— Не пойдем на пулеметы! Комитет постановил: в атаку не ходить! Попили уже нашей крови! — поддержал его второй.
— Но позвольте, на нашем участке практически нет пулеметов, — вяло забормотал кто‑то из офицеров, но его не слушали.
Не обращая внимания на начавшуюся перепалку, он протиснулся к двери и пошел туда, откуда слышался людской гул. На импровизированной трибуне из снарядных ящиков ораторствовал невысокий солдат с красным бантом:
— Немецкие пролетарии — наши братья! Они тоже не хотят воевать! Долой войну! Штыки в землю! Офицеры, баре и фабриканты — вот наши настоящие враги!
«Все это бессмысленно, — подумал он, — все кончено, у нас ничего не осталось. У меня ничего не осталось: ни будущего, ни любви. Ничего, кроме чести. По крайней мере, это будет достойная смерть».
Он полез рукой за ворот гимнастерки, достал висящий на шнурке небольшой серебряный крестик, поцеловал его и потянулся к кобуре.
Сухо треснул выстрел, и оратор, схватившись за ногу, кубарем покатился вниз. В неожиданно наступившей тишине он спокойным, неспешным шагом поднялся на трибуну. Людское море внизу заворчало и заволновалось, как просыпающийся хищный зверь. Сзади послышался шум шагов. Обернувшись, он увидел Голованова и еще нескольких разведчиков, оружие в их руках было направлено на толпу.
— Солдаты!.. — Он запнулся. Риторика никогда не была его сильной стороной. — Солдаты, вы, конечно, можете предать все, чему присягали, и уйти, но что будет с Россией, с вашими семьями? Сейчас немецкие солдаты, может, и братаются с вами, но когда они придут в ваши дома…
— Бей его! — закричал кто‑то внизу.
Заметив крикуна, он поднял револьвер. И в этот момент почувствовал страшный удар по затылку. Перед глазами потемнело.
«Ну вот и все», — буднично промелькнуло в голове прежде, чем он потерял сознание.
Солнечный луч из узкого окошка блиндажа упал ему на лицо. Он попытался встать, и в этот момент в затылок стрельнуло страшной болью. Медленно, словно во сне, он поднял к голове руку. Под волосами ощущалась огромная шишка.
— Очнулись, ваше благородие? — В блиндаж спустился Голованов. — Вы уж простите, что оглушили вас. Все это без толку было, разорвали бы вас, да и только.
— И кто же им помешал?
Голованов смутился.
— Мы и вступились, хорошо хоть вы никого не убили. Мы‑то вас знаем, и что солдатом не брезгуете, и перед энералом тем за нас вступились. Но другие не пойдут. Да и сколько можно, ваше благородие. Воюем, воюем, а конца и края не видно. А у меня дома семеро по лавкам! — он почти кричал. — Мы так решили, вас мы им не отдадим, но и сами воевать не станет. Со станции послезавтра эшелон уходит, домой пора, и нам пора, и вам пора.
Он отложил потрепанный томик и отвернулся к стене. Тогда, в трамвае, он читал Нине это стихотворение. И она смотрела на него с добротой и доверием — так, что, несмотря на студеный зимний день, в груди было жарко‑жарко. Тогда круглый год, даже в лютые морозы, было лето. Жизнь казалась яркой и светлой — как заморская Жар‑птица из сказки, которую матушка рассказывала ему. А потом… Он тогда приехал в отпуск по ранению, и как громом его ударила новость: Нина выходит замуж за блестящего адъютанта своего отца, графа Хендрикса.
Как она могла?! Ведь она обещала ждать!
Неизвестно, на что надеясь, как потерянный, он бродил возле знакомого дома с высоким крыльцом. И удача улыбнулась ему. Нина выскочила из пролетки — легкая, как перышко, веселая, словно весенняя птичка, но, увидев его, остановилась, будто налетела на невидимую стену. Они стояли друг напротив друга. Казалось, в молчании пролетели миллионы лет, и оба они успели состариться, умереть и обратиться в прах, разлетевшийся по ветру.
— Простите, — она с трудом выдавила это слово из себя.
— Вам не за что просить прощения. Напротив, вы простите, что я вынудил вас ждать так долго. Мои поздравления. Желаю счастливой жизни.
Он повернулся и зашагал прочь. Спина прямая, шаг размеренный, носки вытянуты.
— Постойте!.. Постой! Это отец. Он настоял! Я не хотела! — закричала она ему вслед.